Даже не знаю, кого я ожидал увидеть. Девицу с черными волосами, угрюмым взглядом и кроваво-красной помадой на искусанных губах? Я помнил ее пигалицей с густой челкой над блестящими глазами. Любопытная и в то же время замкнутая, ловкая, юркая, точно белка. Прохор называл ее мечтательницей. Вряд ли она улавливала тот пренебрежительный оттенок, который он вкладывал в это слово.
Кто вырастает из девочек-убийц?
Теперь я знаю кто.
– Лелик, хочешь кофе?
Кофе она варит отвратительно, но я рассыпаюсь в благодарностях. Мы оба не знаем, как вести себя друг с другом. Отсюда преувеличенная вежливость и деликатность.
– Что ты станешь делать с домом?
– Пока не решила.
Я рассказал ей, как создавал свое издательство. Она изобразила пару сценок из своих рабочих будней. Мы смеялись, пили кофе, и меня не оставляла мысль, что оба мы старательно врем друг другу.
Позавтракав, я поднялся наверх. После смерти Прохора бабушка не допустила меня к его архивам. Собственно, она вообще не разрешила мне вести поиски в доме. Трижды я пытался, и трижды терпел поражение.
Но Тишке об этом знать не надо.
До обеда я разбирал завалы папок на его рабочем столе. Один раз спустился на кухню заварить себе чай и обнаружил там Женьку за странным занятием. Она снимала со стены хохломские блюда, осматривала и вешала обратно. С минуту я озадаченно наблюдал за ней, а потом кашлянул.
– Лелик! – она едва не выронила блюдо. – Ты что тут делаешь?
– А ты?
– Э-э-э… Ищу год создания.
– Зачем?
– Чем старее блюдо, тем дороже. Яна разрешила мне выбрать, какие я захочу. На память о бабушке.
Все это показалось мне очень странным. И на ходу сочиненное вранье про стоимость, и Женькино желание взять на память не что-нибудь, а именно хохлому.
– Раньше, кажется, они были в столовой?
– Да, Раиса перевесила все на кухню после смерти Прохора.
Женька улыбнулась мне нетерпеливой улыбкой, в которой ясно читалось «ну когда же ты уйдешь, наконец?»
Вот уж кто не изменился!
Наверное, каждый человек считает себя предназначенным для счастья. Но есть люди, воспринимающие чужое счастье как личное оскорбление. Как будто в мире ограниченные запасы радости, и если достанется одному, соседу может не хватить.
Женька – тот самый ревнивый сосед.
Я помню ее тем летом. Дерзкая, азартная, демонстративно плюющая на нас, маленьких зануд.
Иногда в Женьке просыпалось благородство и даже самоотверженность. Я называл это «Приемные часы». Правда, график работы был неизвестен. В ней приоткрывалось окошечко, в которое могли постучаться живые люди и получить ответ. Может быть, на короткое время Женька даже допускала, что просители не слишком отличаются от нее.
Хотя вряд ли.
Все-таки в ней была очень сильна врожденная уверенность, что она – королева эльфов, а вокруг туповатые орки.
Меня она презирала. Мелкий задохлик. Да еще и лопоухий! Обнаружив, что я умею рисовать, она пыталась заставить меня изобразить себя в образе амазонки. Я нарисовал как мог – лишь бы она отвязалась! Ссориться с ней мне не хотелось.
В итоге получилась красивая женщина верхом на лошади. Сходство с Женькой ограничивалось короткими волосами, зато я наделил ее сногсшибательной фигурой и надеялся, что моей заказчице это придется по душе.
– Ничего себе сиськи! – сказала Женька, внимательно рассмотрев наездницу. – Слышь, спирохета! Я просила нарисовать меня, а не твои влажные фантазии.
Я-то надеялся ей польстить!
После этого она утратила ко мне всякий интерес. Кроме разве что энтомологического.
Мы все для нее были букашками. Кроме Прохора и, пожалуй, Пашки. И, кажется, обоих она люто ненавидела – именно за то, что приходится их уважать.
Но к маленькой Тишке Женька внезапно прониклась покровительственными чувствами. Может быть, ее привлекало, что сестра не ищет ее дружбы. Но скорее – что она не ищет дружбы деда. А может, было что-то еще, о чем я не знаю.
Помню, Янка пошла купаться и потеряла какую-то девчачью драгоценность, болтавшуюся у нее на шее. Как она ревела! Даже бабушке побежала жаловаться, чего никогда не делала. Почему-то важна была для нее эта блестяшка. «Он свалился, когда я переплывала речку!»
Пашка ухмылялся. Вероника равнодушно пожимала плечами. Взрослые мимолетно посочувствовали и отправились по своим делам.
И тут явилась Женька.
– Показывай, где вы плавали! И кончай реветь! Твоя распухшая морда оскорбляет мое эстетическое чувство.
Может, Тишкина зареванная физиономия и впрямь действовала ей на нервы. Но Женька ныряла полтора часа, пока глаза у нее не стали краснее земляники. Я наблюдал из лесных зарослей, как она раз за разом набирает воздух, уходит в прозрачную глубину, как ее тело скользит, изгибаясь, над донным песком. Она выныривала, отдыхала и снова ныряла, пока ее не начала трясти дрожь.
– Хватит! – Тишка давно перестала реветь. – Достаточно!
– Я сама решу, когда достаточно, – отрезала Женька.
И снова плыла у самого дна. За ней в воде поднимались дымные струйки песка, который она просеивала между пальцами.
Женя так ничего и не нашла. Когда она выбралась на берег в последний раз, я испугался, что сейчас ей придет конец. Она выглядела как гигантская издыхающая рыбина. Тишка тоже запаниковала: метнулась к поселку, потом начала звать на помощь…
– А ну заткнись!
Женька прохрипела это из последних сил.
– Орешь, как будто тебя в задницу клюнули.
Она прибавила несколько крепких матерных слов, и я немного успокоился. Кто ругается, тот не помирает. Так я думал тогда, и хотя с возрастом выяснилось, что обобщения здесь не работают, в отношении Женьки я оказался прав.
После завтрака выглянуло солнце, и Алексей с Женькой решили прогуляться. Кажется, дом действовал им на нервы. А может быть, виной всему была я.
Слишком толстый слой воспоминаний окутывал нас. Словно вата – новогодние игрушки.
Я осталась одна. Ареал моего обитания постепенно расширялся: я уже поднималась в мансарду, заглядывала на второй этаж. Пора навестить самых старых призраков.
Сегодня мне было легче это сделать. Во-первых, в доме находились другие люди, и это внушало уверенность. Из-за их присутствия крепкий настой времени как будто был разбавлен водой. Его можно было пить без боязни отравиться.
Во-вторых, все комнаты изменились почти до неузнаваемости. Новая мебель, другие шторы – и все выглядит иначе.
Я собралась с духом. Выцветшие розы на обоях кланялись мне, когда я шла к гостиной. К той комнате, где я когда-то убила человека.
Несомненно, Прохор все там переставил. Интересно, сохранился ли портрет на стене, свидетель моего преступления?
С этой мыслью я распахнула дверь и окаменела.
Кто-то огромный взял меня за шкирку, словно котенка, и одним взмахом перебросил в двухтысячный год, где мне было двенадцать лет, я стояла, раскачиваясь от ужаса и горя, слушая чудовищные Пашкины обещания, и в конце концов, не выдержав, схватила первое, что подвернулось под руку.
Да, Прохор с Раисой меняли интерьер во всех комнатах.
Но в гостиной они не тронули ничего.
В это невозможно было поверить. Однако я стояла, озираясь, посреди тех самых вещей, которые окружали меня в тот летний вечер.
Камин, портрет, столик с вазой – с малахитовой вазой! Я в ужасе отдернула руку. Как она могла здесь оказаться? Она же раскололась!
Я что, схожу с ума?
Выйти отсюда скорее, захлопнуть дверь, сделать вид, что этой комнаты не существует! Несколько секунд я действительно собиралась сбежать. Но усилием воли заставила себя опуститься на кушетку.
Тише, Яна, тише.
Хотя таблетки действуют, у меня, оказывается, еще сохранилась способность задавать вопросы.
Отчего жуткий музей остался нетронутым?
Казалось, я умру, если не узнаю ответ. Может быть, таким образом дед пытался увековечить память мальчишки, к которому он был привязан?
В углу на кушетке лежал фотоальбом. Пытаясь успокоиться, я взяла его, открыла на первой попавшейся странице и чуть не вскрикнула.
Вот она, эта комната, на фотографии, подписанной: «2012 год». Толстая старая Раиса серьезно смотрит в объектив. Дед снимал широкоугольником, в кадр попали почти все предметы обстановки.
Она была другой! На стене вместо портрета телевизор. Кушетки нет, ее заменили глубокие кресла, вокруг которых толпятся деревянные кадки с фикусами. Между кресел – квадратный столик в виде доски с шахматами.
Один снимок, второй, третий… Не осталось никаких сомнений: после гибели Пашки гостиная действительно была преображена. Долгие годы она выглядела так, как на фотографиях в альбоме. Я поспешно пролистала его до конца. Последний снимок датирован июнем этого года. В июне еще живая Раиса сфотографировала гостиную с фикусами, телевизором и шахматами. Сейчас все это исчезло без следа. До октября кто-то успел сделать перестановку и вернуть все так, как было пятнадцать лет назад.
