Отец Макса – Ксавье, к слову сказать, парижанин, жил с вечно удивленным сдержанно-вопросительным выражением лица. Казалось, просыпаясь, он задавал себе один и тот же вопрос: как он здесь очутился и кто, собственно, он такой? Муж мадам Аннет, отец недоросля Макса, семейный водитель, рекламный фотограф, посыльный, был лабораторной крысой, на которую что-то льют, которую чем-то мажут, потом нюхают. Его ощущения, желания и представления подчинялись распорядку, заведенному супругой, все было расписано ею по часам и минутам. Сын вырос без его участия. У Ксавье никак не доходили до него руки, за исключением нескольких утренних минут доставки парня в школу. Все его время было поглощено мадам. Иногда ему казалось, что и сам он поглощен ею. Любая мысль, которая принадлежала ему, заканчивалась тупиком, не успев развиться: что скажет по этому поводу Аннет? Его собственное существование ему не принадлежало.
Но он помнил, что когда-то бывал весел, напорист и прекрасно представлял себе свою жизнь как реальную, так и будущую. Думал, что женитьба эта обернется удачей, а вышло наоборот. Вокруг вроде все осталось, как и было, только мечты его ушли в темноту, и лучи солнца не попадали туда. Этот поворот случился больше десяти лет назад, когда он приехал в городок Ситэ по адвокатским делам отца, в ожидании которого слонялся по уютным улочкам.
В то время он хотел стать фотографом, таким как Картье-Брессон или Дэвид Гамильтон. Но на его пути возникло неожиданное препятствие. Препятствие это имело великолепное декольте, элегантный разрез на черной узкой юбке и головокружительные каблучки. Сделав несколько комплиментов витрине Аннет, он попросил показать ему новинки одеколонов, и был сражен движениями ее смуглых рук, преподнесших ему искрящийся гранями флакон. Тогда он плохо видел этот флакон, над ним колыхалась пышная ухоженная челка: знал бы он, сколько слез было пролито и сколько упреков услышано мастерами в парикмахерской всего два часа назад. Словом, после посещения магазинчика жизнь его круто изменилась. Продвигаясь по жизни, он терял одно за другим свои желания, их выметала, вычищала и умерщвляла эта челка. Отец был не против их свадьбы. Дед оставил ему приличное наследство, которое он преподнес Аннет, а она сильно его приумножила, выгодно вложив в свои дела. Странно было другое… Почему это создание так быстро согласилось на его предложение руки и сердца, ведь вскоре он понял, что единственную сильную любовь эта женщина испытывала только к власти.
Он еще как-то боролся за свою мечту и щелкал натюрморты: мыло возлежало в корзине садовых роз; прелестные пастушки дарили друг другу флаконы с духами; пудреницы на фоне гальки, приоткрыв раковинки, приветствовали восходящее над морем солнце. Он был чутким фотографом и вписался надежно в модный тогда рекламный стиль и даже получал иногда какие-то премии, и довольно часто его снимки печатали толстые глянцевые журналы, такие как «Вог», «Эль» и «Пари Мач».
Но, обладая безупречным художественным вкусом, он понимал, что рисунки штатного производственного художника Аннет были куда более изобретательными и творческими. Словом, он завидовал ему и считал своим серьезным конкурентом.
Франция, городок Ситэ, середина 1990-х
То трагическое весеннее утро в их доме началось со скандала. Местный Ван Гог, так звали между собой окружающие талантливого, но непутевого художника, не принес рисунки пакетов и оберточной бумаги, которые Аннет должна была сегодня отправить в типографию: у нее выходила новая серия кремов. За завтраком мадам, стуча розовым ногтем указательного пальца по столу, властно приказала мужу еще до того, как он повезет сына в школу, заехать к этому «несчастному пьянице», выбить из него работу и потом привезти все к ней в офис. А после отправиться за подарком – завтра у сына день рождения!
Ксавье знал, где живет его соперник в искусстве, но за те годы, что находился в этом городке, он никогда не заходил к нему в квартиру. Собственно, как и тот к ним. С тяжелым сердцем, но и с изрядной долей любопытства, он сел за руль. Дом «Ван Гога» находился на другом конце Ситэ. Городок был маленький, а дорога удобная, и Ксавье решил, что ему хватит полчаса на все, потом – школа, и через час он будет в офисе жены, а после вернется в свою студию и займется установкой света для фотографии к рекламному плакату нового суперкрема Аннет. Ему было любопытно не только побывать в доме соперника, но и посмотреть, как тот решил задачку с упаковкой.
Дом стоял в самом конце узкой улочки и был угловым, основная его часть выходила на довольно оживленное провинциальное шоссе, а ворота дворика смотрели в переулок. Несуразное трехэтажное здание построил сразу после войны дед художника, предполагая, что здесь будут жить его многочисленные дети и, следовательно, многочисленные внуки. Но из детей появилась на свет только одна дочь, которая, подарив ему внука, погибла вместе с мужем в авиакатастрофе. А внук, оставшись единственным наследником, стал продавать дом по частям, оставив себе только угловую комнату с верандой на первом этаже, с встроенной крошечной ванной: душ, раковина, унитаз. Так здание из разряда личных перешло в разряд многоквартирных.
Дворик был невелик и занят двумя машинами жильцов, поэтому Ксавье остановил свою в воротах, намереваясь пробыть у художника менее пяти минут.
«В крайнем случае мне посигналят, если будут выезжать», – подумал он, вертя на пальце ключи и поднимаясь по ступенькам к верандной двери.
Постучал… Дверь откликнулась дребезжанием стекла и тихо, с легким скрипом отворилась.
– Месье Марэ! Эй! Вы дома? Можно войти? Месье Марэ!
В замешательстве, что попал в дом без приглашения, он остановился в двух шагах от порога и оглядел огромную комнату. Застекленные длинные стены за спиной Ксавье и справа от него были зашторены плотными темными портьерами. Свет поступал только из двери, в которую он вошел, и свет этот оставлял на противоположной стене, сплошь завешанной картинами, рисунок искривленных оконных переплетов, а на полу – тень вошедшего. Слева от Ксавье почти вплотную к занавескам стояли небольшой холодильник с водруженным на него телевизором и двухкомфорочная грязная газовая плита, а на ней большая сковорода с остатками пригоревшего картофеля. За ними, поперек, как бы отгораживая что-то, возвышался огромный старинный буфет. Вошедший присвистнул от восторга, разглядывая это в высшей степени художественное произведение.
– Эй! Есть здесь кто-нибудь? Месье Марэ! – он сделал несколько шагов и заглянул за буфет. Тот и впрямь закрывал встроенную крошечную ванну, дверь была открыта и горел свет, голая лампочка отражалась в забрызганном водой зеркале. В самом углу за ванной стояла старинная кровать с балдахином и портьерами до полу, на ней на скомканных простынях спал одетый «Ван Гог».
– Месье Марэ! Это я, Ксавье. Меня послала мадам Аннет за рисунками.
Спящий перевернулся на спину, пробормотал что-то невнятное и махнул кистью в сторону длинного рабочего стола, расположенного посреди комнаты.
«Вот хам! Он решил, что я – посыльный», – раздраженно подумал Ксавье и задел ногой пустую бутылку у подножия кровати, она покатилась по полу и остановилась, сверкая в луче солнца. – Виски! Понятно. Где ж здесь свет?
Глаза его уже привыкли к полумраку, и он уверенно включил высокий напольный торшер. Он был двухрожковый: один освещал стол, на котором лежали нужные ему работы и находилась грязная тарелка с остатками картошки и помидоров; второй рожок был направлен в дальний угол на высокий мольберт с довольно большой картиной. Это был великолепный портрет его жены: декольте, разрез на юбке, шпильки и челка. Ксавье машинально сгреб рисунки и выключил свет. Он будто только что дотронулся до оголенного провода, ему стало жарко, и на спине выступила испарина. Выбежав из дома, он сел в автомобильное кресло и, бросив работы на соседнее сиденье, на мгновение застыл.
– Боже! Это же ее бывший любовник! Может быть, Макс – его сын! – еле слышно прошептал он. – А мне говорили, что он семимесячный. Три восемьсот. Какой семимесячный весит три восемьсот!
До него доходили слухи, что у Аннет был бурный роман с этим местным гением, но родители и слушать не хотели об их свадьбе. С той поры он иногда задумывался над этими сплетнями. Но история, которая разыгралась в семье в те времена, так и осталась ему неизвестна.
А было так.
Получив от отца полный и безоговорочный отказ, Аннет, у которой забрали все вещи, выбралась через балкон и, надев старые отцовские сапоги, в которых он поливал цветы, убежала к возлюбленному художнику. Наутро, обнаружив пропажу, ее стали искать, но она вернулась сама, пройдя в жутких сапогах и пижаме через весь городок, и сказала:
– Хорошо! Я не выйду замуж за того, кто вам не нравится. Выйду за первого встречного! – Что она с успехом и сделала практически в тот же день. Можно сказать, ей повезло.
