— Русалка, русалка… Зачем грабить квартиры из-за русалки? Может, это ключ? Недостающая часть шифра? Ерунда какая-то… Она же деревянная!
— Вот именно.
— Не золотая, не серебряная… Деревянная! Нет, Макар, что-то здесь не складывается. Неужели фигурка была настолько уникальной? Почему не взяли остальные?
— В чем заключается ее уникальность, мы можем узнать двумя путями: отыскать родственников покойного Зильберканта, если они остались, и поговорить с ними. Либо спросить у самого Сковородова.
— Надо подумать, как найти Кирилла Сковородова, — неохотно сказал Бабкин. — Попросить Мишу Кроткого сделать запрос — самое очевидное.
— Попроси. Но что-то мне подсказывает, что таким простым путем мы его не отыщем. Он мог залечь на дно, сменить имя… Пока мы не поймем, что ему было нужно пятнадцать лет назад, не узнаем, где он может быть сейчас.
Бабкин пожал плечами, не совсем понимая, что имеет в виду Илюшин, но решил согласиться. Он задумался о том, что станет делать Макар, если найдет Сковородова, и ответ ему очень не нравился.
* * *
На следующее утро Катя проснулась с тяжелой головой и опухшими от слез глазами. Накануне она позвонила маме, и та изъявила желание приехать к дочери в Москву.
— Посмотрю, как вы устроились. Ты всю осень в новом институте учишься, а я о нем ничего не знаю. Ты ко мне не приезжаешь, значит, я к тебе приеду. Рассказывай — как учеба?
Катя пыталась переубедить мать, но Ирина Степановна была непреклонна. Артур, Седа и свекровь, узнав об этом, запаниковали.
— Нам еще мамы твоей не хватало! — возмущалась сестра мужа. — Пускай сидит дома в своем Гукове и никуда не едет. Где мы ее спать положим?
— Да не в этом дело! — Артур был как-то странно возбужден. — А вдруг она про нас в Ростове расскажет? Что тогда?
— Мама не бывает в Ростове, — устало сказала Катя, потирая ноющие виски. — Что ей там делать? Приезжать маме, конечно, нельзя, только я не знаю, как ее в этом убедить.
Свекровь взволнованно ходила по комнате, шелестя подолом цветастого халата.
— Собственную мать убедить не можешь? — фыркнула Седа. — Всех нас подставишь!
— Да не всех нас, а меня! — выкрикнул Артур. — Меня, черт возьми!
— Не орать! — Диана Арутюровна бросила на сына такой взгляд, что тот отшатнулся. — Тихо! Что-нибудь придумаем. Вот что: Катерина позвонит матери и скажет, что сама приедет на Новый год. Вот и все.
— А если ее мать весной захочет приехать? — заныла Седа. — Что тогда?
— А если летом? — поддержал ее Артур.
Катя медленно обвела их недоумевающим взглядом.
— Какой весной? Каким летом? — оторопело спросила она. — Я думала, мы летом уже вернемся в Ростов! Вы же говорили…
И замолчала. Артур, Седа и Диана Арутюновна смотрели на нее так, что она отчетливо поняла: ни в какой Ростов летом они не вернутся.
— Вы же говорили, что ваш дядя Тигран поможет разобраться с теми бандитами! Что же он не помогает?
— Не твое дело! — отрезал Артур. — Не помогает — значит, не может. Летом мы будем здесь жить, о возвращении и думать забудь.
Мать бросила на него предостерегающий взгляд, перехваченный Катей.
— А я что буду делать? — растерянно спросила она. — А как же моя мама? Я ей по телефону с трудом вру, а при встрече и подавно не смогу…
— Захочешь, чтобы Артур был жив и здоров, — сможешь, — жестко сказала свекровь.
— А то хорошо устроилась! — Красивое лицо Седы исказилось. — «Ой, я мамочке соврать не смогу!» Деньги на операцию могла брать, а соврать, чтобы мужа спасти, нет?
— Седа!
Катя ушла в свою комнату, не говоря ни слова, ощущая себя не просто выжатой — выцеженной по капле. Ей казалось, что вздумай она лечь на пол — сквозняк подхватит ее и унесет в открытую форточку. А в квартире останутся крепкие, живые, сочные Седа, Артур и Диана Арутюновна.
«Ты не можешь на них сердиться, — сказала себе Катя себе. — Они ни при чем. Они просто пытаются защитить Артура, и ты должна делать то же самое».
Она легла на диван, поджав ноги. Усталость и отчаяние навалились на нее, словно накрыв с головой тяжелым, пыльным покрывалом, под которым не хватало воздуха. Из-за закрытой двери доносились сердитые голоса. Катя тихонько заплакала и так, плача, и уснула.
Поднимаясь на другое утро по лестнице на восьмой этаж, она услышала женские голоса на лестничной клетке и замедлила шаги. Что-то насторожило ее. Разговаривали возле квартиры Вотчина. Катя бесшумно прошла еще один пролет и застыла на месте.
— Господи, кошмар-то какой, а?! Ну что же такое творится, господи?! Боже, накажи ты этих мерзавцев, чтоб всем жить стало легче!
— Анна Петровна, а когда милиция приедет?
— Я двадцать минут назад позвонила, обещали скоро быть. Да разве вы наших ментов не знаете? Может, они и вовсе не приедут! И лифт кто-то сломал… Поленятся пешком идти — и не будет никакой милиции!
— Да что вы, Анна Петровна! Чтобы на убийство милиция не приехала — такого не бывает!
— Еще как бывает, голубушка, поверьте мне! Я уж столько на своем веку повидала… А все равно — как увидела Олега Борисовича, так сердце и застыло. Дверь-то к нему в квартиру открыта была, вот я и прошла. А он лежит. И кровь с головы натекла!
— Ой, батюшки!
— Вот вам и «ой». Убили нашего Олега Борисовича, не пожалели! И собачку его не пожалели!
— Неужто и ее убили?
— Да нет, собачка-то цела! Но раз хозяина убили — значит, и ее не пожалели! Пропадет теперь собачка!
— Верно, верно, Анна Петровна. Ой, что творится, что творится…
Катя бесшумно спустилась вниз по лестнице и вжалась в стену возле своей квартиры, заслышав шаги внизу. «Олега Борисовича убили, — стучало у нее в голове. — Олега Борисовича убили…»
Первым ее побуждением было броситься прочь от этого места как можно дальше. «Оперативники начнут опрашивать всех жильцов, и, если я скажу, что гуляла с его собакой, у меня попросят документы. Прописки нет, начнутся вопросы. Так могут и на Артура выйти. Этого нельзя допустить, нужно уходить немедленно, пока милиция не приехала. Сделать вид, что я ничего не знаю».
Катя быстро сбежала вниз по лестнице и увидела, что возле подъезда разворачивается на асфальтовом пятачке машина. «Быстро, быстро, — подгоняло что-то изнутри. — Тебя никто не видел, никто не знает. Ты ни при чем». Она прошла мимо машины, чувствуя, как скользнул по ней взглядом один из вышедших оперативников, и стараясь не переходить на бег, направилась к остановке.
Снег под ногами превратился в грязную жижу, вымешенную ногами десятков людей. Катя прошла по жиже до остановки и остановилась перед большой лужей, которую по краям обходили прохожие, пытаясь не сорваться со скользкого бордюра в черную муть. Снежинки падали на эту муть, и через секунду их уже не было — белое превращалось в черное, исчезало на глазах. Кто-то все-таки оступился и, подняв брызги, выругался, а по поверхности лужи пошли волны.
Катя представила Антуанетту, брезгливо поднимавшую лапки над каждой лужицей. Сейчас она там, в квартире, возле тела мертвого хозяина. Или спряталась под диваном, когда в ее дом вошли чужие люди — много чужих. Может быть, ее возьмут соседки. А может, и не возьмут, и тогда Антуанетту отправят в приют. Если ей повезет и кто-то захочет приобрести взрослого терьера, то у нее появятся новые хозяева. Но это потом. А пока она в квартире, где убили Олега Борисовича.
— Это всего лишь собачка, — прошептала Катя, пытаясь убедить себя обойти лужу. — Чужая. Я даже не люблю маленьких собачек!
Прохожие огибали Катю, застывали на секунду перед лужей и сворачивали в стороны.
«Наши проблемы — как грязная холодная лужа», — вспомнила Катя слова своей новой знакомой.
— Не как лужа. Как водоворот, — вслух сказала она.
Затем развернулась и пошла обратно к дому, на ходу вытаскивая телефон, чтобы позвонить на работу и предупредить, что задержится.
В квартире Вотчина работала оперативная группа. Когда Катя тихонько постучала в дверь, отчего-то опасаясь звонить, и изнутри что-то неразборчиво крикнули, она толкнула ее и вошла в прихожую. Тотчас навстречу ей выскочил низкорослый хмурый мужик в мятом костюме, заросший щетиной, и грубовато рявкнул:
— Куда? Нельзя на место преступления! Родственница?
Катя начала говорить, что нет, не родственница… И тут из-за двери, поскальзываясь на линолеуме, выскочила Антуанетта и с отчаянным визгом ринулась к девушке. Она подпрыгнула, как мячик, и Катя подхватила крошечное дрожащее тельце, прижала ее к себе. Тонька спрятала взъерошенную голову у нее под мышкой, и, плача и скуля, начала рассказывать на своем собачьем языке, что случился ужас, и ей было очень страшно, хотя она тявкала, тявкала изо всех сил и боялась, что ее ударят, а потом бросят одну…
— Разве я тебя оставлю? — спросила Катя, глотая слезы. — Собачонка ты глупая, мелкая…
