— Может, в больницу? — неуверенно спросил Обрез и сам же ответил: — Нет, в больницу нельзя. Там моментально оповестят милицию. Это их обязанность. Значит, непременно оповестят.
— Факт! — подтвердил Кирпич. — А у тебя нет какого-нибудь знакомого фельдшера, чтобы язык не распускал?
— Откуда? Хотя погоди! — Обрез даже привстал на койке, застонав при этом. — Есть такой! Учились вместе в школе до пятого класса. Я потом его несколько раз встречал в винном отделе нашего магазина. Он даже мне свой номер телефона дал. Знаешь что, посмотри в столе. Там книжка записная должна валяться. Есть? Открой страницу на букву Б. Есть там фамилия Билялетдинов? Вот, это он!
— Ты в нем уверен? — еще раз спросил Кирпич.
— Да… Позвони ему. Таксофон во дворе…
Билялетдинов оказался сухощавым татарином ростом под метр девяносто. На его лице будто застыла вечная кривая ухмылка. Он и говорил как-то странно, кривя рот. Было такое впечатление, что вся правая часть лица у него парализована.
— Где же это ты наткнулся на такой «гвоздь»? — осмотрев огнестрельную рану на заднице Обреза, поинтересовался фельдшер, готовя шприц с новокаином, хирургические иглы и шовный материал. — Мне твой приятель сказал, когда звонил по телефону, что ты случайно упал со штабеля ящиков и угодил прямо этим самым местом на ржавый гвоздь… Нет? Хорошо, что этот «гвоздь» прошел навылет, а то пришлось бы тебе ползадницы отрезать… Шутка!
— Ну ты шутник! — хмуро проговорил Кирпич. — Если после твоих «экспериментов» с ним что-нибудь случится, то не обессудь. Я тебе голову откручу.
— Серьезный у тебя приятель, как я погляжу! — скривился фельдшер. — Только меня ведь не испугаешь. Не таких видали!
Обработав рану и наложив несколько швов, фельдшер сказал:
— Твое счастье, что рана касательная, а не прободная. А то бы заживление могло очень затянуться. Нагноение там всякое и тому подобная мерзость. А ты скоро будешь бегать как ни в чем не бывало. Через неделю я зайду и швы сниму. А пока постельный режим…
— Слушай, ты вот что!.. — начал Кирпич проводить с фельдшером «разъяснительную работу», когда тот уходил.
— Понял, понял! — перебил его Билялетдинов. — Ты хочешь сказать, чтобы я не извещал милицию об этом случае… Так и быть, не извещу. Но есть одна заковыка… Деньги нужны позарез! Я сейчас временно не работаю… А у меня семья, дети.
— Сколько? — деловито спросил Кирпич.
— Я думаю, сотни три-четыре… — просительно поглядев на Кирпича, сказал фельдшер.
Кирпич полез в карман и отсчитал пять сотенных купюр в долларах, но передал фельдшеру их не все.
— Пятьсот баксов за услуги и молчание! — произнес Кирпич, давая фельдшеру только двести долларов, а остальные убирая обратно. — Еще триста получишь после снятия швов.
— Вот так бы сразу! А то все эти ненужные разговоры, запугивания… Я нем как рыба! Если раненому… то есть больному, станет хуже, то сразу мне позвоните! Всего наилучшего!
Фельдшер не соврал. К воскресенью Обрез действительно был уже на ногах. И хотя сидеть он еще опасался, ходить и лежать мог более или менее свободно, не испытывая боли.
Кирпич все эти дни в санатории не появлялся, ухаживая за приятелем. Но о разговоре с Гвоздем, происшедшем у него перед самым нападением на лабораторию Браслета, помнил хорошо. Тогда он отказался заплатить Гвоздю за сведения о даче Браслета. Теперь, пожалуй, раскошелился бы. Ведь ему так и не удалось выведать у «химиков», где находится центральный офис Браслета, а на это он очень рассчитывал, когда затевал всю эту акцию.
Мысли о даче, принадлежавшей Браслету, теперь не давали ему покоя. И он, увидев, что Обрез пошел на поправку, сразу же предложил ему совершить автомобильную прогулку на берег реки Сестры.
— Не знаю, смогу ли я сидеть в машине, — замялся Обрез. — Но попробовать можно…
Сидеть ему и не пришлось. Он, как и в прошлый раз, когда только получил свое ранение, улегся на заднем сиденье боком так, чтобы основная тяжесть тела пришлась на непострадавшую левую ягодицу.
К даче Браслета, освещенной яркими огнями, они подъехали, когда на улице уже смеркалось. Оттуда слышались звуки развеселой музыки и песен.
— Гуляют, суки! — злобно произнес Кирпич. — Празднуют свою победу…
В его разгоряченном мозгу тут же возник план немедленной мести Браслету и его помощникам. Ничего не говоря Обрезу, он вылез из машины, открыл багажник и, поковырявшись там с минуту, вытащил пустую бутылку из-под водки, затем достал канистру с запасным бензином, открыл заглушку и наполнил бутылку почти по самое горлышко бензином.
— Вот так! — пробурчал себе под нос Кирпич, затыкая горлышко бутылки ветошью. — Зажигательная бомба имени товарища Молотова… Посмотрим теперь, как эти бесы будут кочевряжиться… Ох и весело будет!
Подобравшись к забору дачи поближе, Кирпич увидел, где стена деревянной пристройки к особняку почти соприкасается с забором. Порадовавшись этому обстоятельству, он чиркнул зажигалкой, вынутой из кармана, и запалил своеобразный фитиль на горлышке бутылки с бензином. Подождав, пока фитиль как следует разгорелся, он, широко размахнувшись, швырнул бутылку на крышу пристройки, где она и разбилась, расплескав сгустки огня по всей толи, которой была покрыта крыша.
— А теперь делаем ноги! — приказал самому себе Кирпич. — Хорошее завершение банкета, господин Браслет! Не так ли?
Когда «Нива» с Кирпичом и Обрезом отъехала достаточно далеко, пожар в пристройке, где размещалась сауна, разгорелся в полную силу, произведя немалый переполох среди гостей Браслета. О подлинной причине пожара сам Браслет так и не догадался, посчитав, что виной всему недотепа Жбан, которому ничего нельзя было поручить и доверить. Ну совсем ничего!
* * *
Гвоздь в течение последних нескольких дней чувствовал себя отвратительно. Может быть, сказывались морозы, неожиданно ударившие в самом начале февраля, и высокое атмосферное давление, которое Гвоздь переносил плохо, а может быть, его выбила из колеи неудача с Кирпичом, когда тот отказался платить за доставленные сведения о даче Браслета. На последнее, кстати говоря, Гвоздь очень рассчитывал, полагая, что «золотой ручеек», втекавший в его собственный карман, постепенно превратится в бурный поток, в «молочные реки и кисельные берега». Но Кирпич оказался куда хитрее, чем думал о нем Гвоздь, и на его наживку не клюнул.
Несколько дней, а именно пятницу, субботу и воскресенье, Гвоздь провалялся в постели, утратив всякий интерес к жизни. За все это время он только раза два-три откликнулся на предложение соседа по палате, которого все называли просто Петровичем, перекинуться в картишки по «маленькой», то есть на самые мизерные ставки, чтобы было интересней играть. Но и в карты Гвоздю сейчас не везло. Проиграв несколько рублей, Гвоздь начинал нервничать, пытался «передергивать», а потом, видя, что его попытки смухлевать немедленно пресекаются Петровичем, оравшим на всю палату свое дурацкое «перевердон!», бросал это дело и опять заваливался на койку.
Во сне Гвоздю вновь и вновь виделась картина морского побережья, ласкового незнойного солнца и таинственная фигура одинокого мужчины в белом пиджаке и широкополой шляпе, раскачивающегося в кресле-качалке прямо на пляже. Присмотревшись получше, Гвоздь неизменно узнавал в этом неизвестном самого себя…
Кирпич между тем не появлялся ни в субботу, ни в воскресенье. Зато в понедельник утром, когда двое соседей по палате отправились мыться и бриться, наводить марафет, к Гвоздю заглянул санитар Тимур, чтобы пожелать ему доброго утра и спросить о здоровье.
— Да все так как-то, — расслабленно покрутил рукой Гвоздь. — По-стариковски…
— Да-да, — протянул Тимур, присаживаясь на край соседней кровати, принадлежавшей Кирпичу, — а я уж думал, грешным делом, что ты решил о душе позаботиться. Так сказать, молитвенный подвиг, отрешение от всех благ земных… Это мне Петрович сказал. Говорит: «Гвоздь-то наш скоро окочурится, поскольку жизнь ему стала не в радость…»
— А что меня в этой жизни удерживает? — жалея самого себя, грустно спросил Гвоздь. — Может, на том свете и лучше будет…
Тимур, сочувственно покачав головой, неожиданно произнес:
— А вчера вечером на даче Браслета пожар вспыхнул. Говорят, здорово полыхало…
— Да?.. — Гвоздь от неожиданности даже подскочил на койке. — Сама она, что ли, загорелась?
— Почему сама? Говорят, что не исключена версия поджога…
— Ух ты! — Гвоздь вскочил с постели и забегал босиком по холодному полу, повторяя вслух как заведенный: — «Версия поджога… Версия поджога…»
— Ну да! А чего это ты так запереживал? — хитро прищурившись, поинтересовался санитар. — Можно подумать, что это твоя личная собственность полыхнула…
— И сильно погорела? — вопросом на вопрос ответил Гвоздь.
