Значит, сказал Врач, искать надо одиночку.
Этот предполагаемый одиночка не маньяк. Чертами маньяка его наградило извращенное обывательское воображение. Нет крови, нет насилия, нет инструментов пыток или убийства, нет трупов, в конце концов. Никто из малолетних не утверждал, что таинственный похититель размахивал перед ним ножом или склонял к каким-нибудь непристойным действиям, если, конечно, не считать таким действием поедание сникерсов и мороженого. Но и тут не проходит. Ни одного из мальчишек похититель даже не драл ремнем, чтобы они, значит, поедали мороженое с большим аппетитом.
– Женщина! – поднял палец Врач. Очки его вновь пустили радугу.
Он уверен, он знает – женщина.
Если вы не придурки, сказал он сыщикам, вы должны понимать, что речь может идти только о женщине. Кто-то из пострадавших говорил о женоподобном длинноволосом мужчине, но это обычное наложение. Дело происходило зимой, легко ли трехлетнему пацану определить мужчина перед ним или женщина, если и те и другие часто ходят в одинаковых шапках, брюках, дубленках? Глуховатый голос, иногда слышавшийся, тоже ни о чем не говорит. Почему глуховатый голос обязательно должен принадлежать мужчине? А, может, женщина простужена? Может, она много курит? Может, у нее от рождения такой голос? И заметьте, поднял Врач длинный палец, ни один ребенок, рассказывая о своем приключении, не назвал странного похитителя или похитительницу злым.
Я категорически утверждаю, заявил Врач, искать надо женщину. И снова льются Хатарины приглашальные слова. Я даже знаю, как эта женщина выглядит. Мой чуда, мой мосторг! Точнее, как она должна выглядеть. Милицейские фотороботы не имеет ничего общего с действительностью. Эти фотороботы составлены тупицами. Если бы похитительница на самом деле выглядела так, как ее увидели милиционеры, ей и шагу больше некуда было бы ступить. Выгляди она так, как ее увидели милиционеры, она давно была бы найдена где-нибудь среди бомжей и нищих. Но эта женщина не может быть нищей. Эта женщина не может жить на ординарную зарплату. Невозможно представить человека, который с трудом тянет до очередной получки, а, дотянув, все заработанное спускает на мороженое для чужих детей. Известно, добрая тетя угощала детей не молочным мороженым за полторы тысячи. Она позволяла детям выбирать самим, и они выбирали, конечно, не молочное за восемьсот рублей. Папася, мамася.
Дальше.
В неизвестной похитительнице должно быть некое обаяние, нечто притягивающее, привлекающее детей. Дети, как правило, не любят и боятся нищих, бомжей, уродов. Они боятся пьяных и грубых. Значит, похитительница не урод, вполне терпимо одета, помните, кто-то из свидетелей вспоминал сочетание алого и белого? Возможно, она когда-то работала в детском саду, может, она и сейчас там работает, об этом он, Врач, не может говорить уверенно. И есть такая деталь: неизвестная похитительница – человек не жадный. На просьбу детей купить дорогое мороженное, мамы обычно отвечают – у нас еще молоко не куплено, мы еще хлеб не взяли… А добрая тетя все предлагала сама, никто ее за язык не тянул. Она без раздумий проявляла щедрость.
Дальше.
Женщина, которую мы ищем, скорее всего, шатенка. О черных или светлых волосах вспоминают немногие. И она не стара. Это подтверждается ее длинными ногами. Что такое для ребенка длинные ноги? Да, конечно, мало покрытые. Добрая тетя носит короткую юбку. Наверное, в этом все дело. Ноги могли быть и не длинными, но они были достаточно обнажены, а отсюда впечатление – длинные.
– Так длинные или короткие? – удивился Ежов.
– Обнаженные. Так вернее, – сказал, подумав, Врач. – Отсюда вывод – она не стара. Пожилая женщина, тем более старуха, не натянет на себя короткую юбку.
– Сажал я одну… – начал было Ежов, но его оборвали.
Врач ухмыльнулся:
– Невозможно не заметить ноги, если они обнажены. Еще труднее обрядить в мини старуху. Женщина, женщина… – несколько раз повторил он, впадая в задумчивость. – Целует пурпур крыл… Зрелая женщина… Не старуха, не пожилая, но и не пигалица… Не хулиганствующая девчонка пятнадцати лет… Нет, нет… Зрелая женщина… Папся, мамася… Она понимает детей… Она может любоваться ими… Она готова проводить с ними день-деньской. Хотите на чертово колесо? Пожалуйста. Хотите в парк? Пожалуйста! Любой девчонке надоело бы день-деньской шляться по паркам, а старухе просто не хватило бы сил… А ей хватает… Иногда она перемещается в пространстве даже слишком стремительно – трое детей найдены совсем в других районах, на большом расстоянии от дома…
Врач вдруг пробормотал, уставившись на Роальда:
– В этом деле, Роальд, есть только одна загадка.
– Ну?
Все молча смотрели на Врача.
– Шатенка. Носит коробкие юбки. Зимой брюки и шапку. Нормального роста, средних лет, в границах тридцати. Привлекательна. Достаточно обеспечена. Имеет массу свободного времени, поскольку совершала свои подвиги среди бела дня и в самых разных районах города. Проделывает свои дела обычно в те часы, когда людям не до прогулок. Терпелива и вынослива. Ей хватает сил и терпения часами бродить с чужим ребенком по паркам и улицам. У нее ровный характер, она не накричала ни на одного ребенка. Наверное, она любит детей…
– Любит? – удивился Ежов.
– Несомненно… – Врач задумчиво смотрел в окно. – Наверное, она очень любит детей. А если быть совсем точным, она любит какого-то одного, совершенно конкретного ребенка…
– Олежку, – подсказал Шурик.
Никто на него не взглянул, все смотрели на Врача.
– Правильно. Она ищет некоего Олежку. Она ищет совершенно конкретного мальчишку. Возможно, она сама его потеряла. Отсюда еще один вывод – она живет одна. У нее нет семьи. Она одинока. Невозможно представить, чтобы люди, живущие с ней, не заметили бы ее странных прогулок или чужих детей, время от времени появляющихся в квартире…
Врач замолчал.
– Это все? – спросил Роальд.
– Нет, не все… – подумав, добавил Врач. Он не походил на себя. Даже движения его сейчас выглядели замедленными. – Я уже сказал, в этом деле существует всего одна загадка…
Он выдержал паузу, но, пожалуй, без умысла, просто ему еще надо было подумать.
– Какая именно? – спросил Роальд.
– Почему, найдя детей, она их бросает?
– Как почему? – удивился Ежов. – Поматросила и бросила. О чем тут спрашивать? Дура есть дура.
– Спугнули ее, вот и сбежала, – подтвердил Скоков.
Вельш и Шурик промолчали. Роальд грубо сказал:
– Дуй дальше!
– Напомню историю маркизы де Дампьер…
– Она тоже проходит по этому делу?
– Угадал, Ежов. По этому делу проходят многие. Маркиза де Дампьер тоже. Ей было двадцать лет, она была прекрасно воспитана, но время от времени ее будто дергало током. Она вздрагивала, мышцы лица на мгновение искажались. Воспитанная, любезная, всегда с нежностью и с мягкостью взирающая на мир, юная маркиза ни с того ни с сего начинала вдруг выкрикивать грязные ругательства. Она ругалась, как извозчик, она ругалась похлеще извозчика. А придя в себя после приступа, ничего не помнила и смертельно обижалась на родителей, пытавшихся пересказать ей то, что она совершала в беспамятстве. Это очень грубые слова, я вообще не знаю таких слов, утверждала она. И была права, потому что ее устами грязные ругательства выкрикивала ее болезнь. Да, да, опять болезнь. Невропатолог Жорж Жиль де ля Туре, я уже упоминал сегодня синдром Туре, говоря о Моцарте, назвал вновь открытую болезнь болезнью «генерализованных тиков». При некоторых проявлениях этой болезни человек, не сознавая того, может совершать поступки, которые сам не в состоянии понять.
– А мне кажется, – прервал Врача Ежов, – все эти лекции надо кончать. Вопросов задавать можно много. Ты предложил свой, почему, дескать, эта баба бросает детей, а я предлагаю свой. Я, конечно, не психолог, хотя к людям присматриваюсь. Я сыщик, это прежде всего. Как нормального сыщика меня тоже интересует главный вопрос. Но для меня он звучит несколько по-другому. Не почему она бросает детей. а почему она их ворует? Зачем они ей?
– Ага, – торжествующе выкинул перед собой палец Врач. – Хочешь спросить, почему, украв детей, она их бросает?
Ежов дернулся, он не хотел идти на поводу у Врача, но вдруг рассмеялся:
– А ведь точно. Сдаюсь.
Даже Роальд улыбнулся. По его лицу было видно – он захвачен словами Врача.
– Ты считаешь, у нее это что-то вроде болезни? Она может совершать свои поступки как бы в беспамятстве, а потом даже и не помнить о них?
Врач кивнул:
– Такая гипотеза многое объясняет.
– Но, черт возьми, – сказал Ежов, – это делает ее еще опаснее.
– Почему? – спросил Скоков.
– Если она ничего не помнит, если она действует как во сне, рано или поздно она опять кого-нибудь загубит.
– Подожди, Коля, – сказал Роальд. – Ты, Леня, правда считаешь ее больной?
