Бледность с лица Тиуновой постепенно стала сходить, веснушки на носу потускнели. Она вроде бы даже попыталась улыбнуться и тихо проговорила:
— Вас без документа можно узнать, на Игната Матвеевича сильно похожи.
— Ну вот и познакомились.
— Я раньше о вас знала.
— Да? Откуда?
— У Марины Зорькиной фотографию из газеты видела на столе. Марина очень хвалила вас.
— Значит, я хороший. А вы испугались. Чего?
Тамара зябко вздрогнула и обхватила плечи скрещенными на груди руками:
— Я чуть не повесилась…
— «Чуть» за преступление не считается, — Антон улыбнулся. — Кто довел вас до такой жизни?
— Не знаю. Наверное, завещание бабушки Гайдамаковой поперек горла стало нечистой силе.
— Томик, что ты плетешь?! — энергично вклинилась в разговор Вера. — Какая еще «нечистая сила»? Чудес нет!
— Наверно, есть, Верунь…
— О, господи! Помешалась ты, что ли?
— Может, и помешалась.
— Еще не лучше!..
Чтобы успокоить подруг, Бирюков предложил:
— Давайте присядем. Говорят, в ногах правды нет.
Все трое, как по команде, сели на табуретки у кухонного стола. Бирюков ободряюще посмотрел на Тиунову:
— Тамара, расскажите все по порядку.
Тиунова поежилась, глянула на Веру, потом — на Антона, опустила глаза и неуверенно, перескакивая с пятого на десятое, стала рассказывать уже известное Бирюкову, как она ухаживала за умирающей Гайдамачихой и как та перед смертью оставила ей все свое состояние, указав в завещании, что Тамара соблюдет одно непременное условие — докончит строительство дома на берегу озера и передаст его в дар колхозу, чтобы в нем оборудовали детский сад имени Викентия Гайдамакова. А еще Елизавета Казимировна передала Тамаре триста рублей наличными специально на похороны и просила, если из этих что-то останется, съездить в церковь, чтобы поставить свечечку за упокой души рабы Елизаветы. После поминок у Тамары осталось сто двадцать пять рублей. Тиунова съездила в Новосибирск, разыскала там церковь и на все оставшиеся деньги накупила свечей. Продававший свечи церковный служитель поинтересовался, кого это она так богато поминает. Не привыкшая лгать, Тиунова рассказала всю историю с Гайдамаковой. Служитель посоветовал заказать панихиду, но Тамара не знала, что это такое, да и Елизавета Казимировна об этом не просила, и никаких панихид заказывать не стала.
В Березовку Тиунова вернулась со спокойной душой и чистой совестью. В начале апреля договорилась с бригадиром наемной бригады Асатуром Хачатряном, приехавшим на строительство фермы в Серебровку, что как только бригада закончит колхозную стройку, сразу возьмется за доводку недостроенного дома Гайдамаковой. Потом вдруг Тамаре стало жалко расставаться с внезапно свалившимся богатством и она начала обдумывать, как бы получить в сберкассе завещанные деньги, продать недостроенный особняк, свою избушку и уехать из Березовки вместе с электриком Гумановым. Этими «черными мыслями» Тамара ни с кем не делилась, но неожиданно ей пришло «святое письмо», в котором сообщалось, будто один человек сидел на берегу реки и увидел сошедшего с неба Бога. Содержание письма она не запомнила, но в конце там предлагалось переписать это письмо на отдельные листки девять раз и разослать переписанное своим знакомым. Тому, кто не выполнит этого, предсказывалось большое горе. Тамара перепиской заниматься не стала, подумала, что это чей-то розыгрыш, и бросила листок вместе с конвертом в печку. А через неделю и вправду свалилось горе: кто-то забрался в избу и устроил «форменный обыск».
— Что у вас тогда пропало? — спросил Бирюков.
— Из моих вещей — ничего, — тускло ответила Тиунова. — А из сундука бабушки Гайдамаковой черное платье взяли.
— В карманах этого платья что-нибудь было?
— Ничего не было. После смерти Елизаветы Казимировны я выстирала ее вещички, проутюжила и аккуратно сложила в сундучок.
— Хотя бы предположительно можете сказать, кто побывал в избе?
— Нечистая сила.
Бирюков посмотрел в тревожные глаза Тиуновой:
— Тамара, без рук никакая «сила» не может рыться в сундучке. Другое дело, руки могут быть «нечистыми». Давайте вместе подумаем: кто мог это сделать?
Тиунова пожала худенькими плечами:
— Я долго думала и ничего не придумала.
— Кто насчет «нечистой силы» вам подсказал?
— Павлик на следующий день приходит три рубля просить. Я на него напустилась, а он отпираться стал, мол, нечистая сила меня с колдовскими деньгами попутала.
— А сам Павлик этих денег не просил?
— Он только трешку или пятерку всегда клянчил. Надоел до невозможности попрошайничеством. Как-то хотела ему сразу десять рублей дать, чтобы хоть недели две не привязывался. Он посмотрел на меня жалобно, как некормленный теленок, и говорит: «Том, я все равно их за раз прикончу или ребята у меня выцыганят. Лучше буду по троечке изредка у тебя брать, ладно?»
— Накануне «обыска» Павлик не появлялся?
— Утром в тот самый день был, но я ему ни копейки не дала — мелких денег не оказалось. А в конце дня приехала с вечерней дойки и ужаснулась… Это бог меня наказал за то, что хотела присвоить чужое богатство. Я, честное слово, ни рубля бы не присвоила, совесть не позволила бы, но… появилась же черная мысль…
Бирюкову пришлось потратить не меньше часа, чтобы выяснить у Тамары хронологическую последовательность дальнейших событий. Ее робкие ответы окончательно убедили Антона, что Тиунову самым бессовестным образом шантажировали, вымогая у нее доставшиеся по завещанию деньги. Оказывается, вскоре после «обыска» Тамаре сунули под дверь записку недвусмысленного содержания: «Завтра в полночь положи десять тысяч на крыльцо. Домовой». Тамара сожгла записку и деньги не положила. Тогда кто-то стал ночью ходить по крыше и загробным голосом, будто из печки, требовать опять же десять тысяч рублей. Несколько раз ровно в полночь то в одном, то в другом окне появлялась похожая на Гайдамакову женщина в черном платье и осуждающе качала закутанной в платок головой.
— Может быть, мужчина, переодетый женщиной? — уточнил Бирюков.
Тиунова пожала плечами. Настороженно слушавшая Вера оживилась:
— Томик, ты ничего не скрывай!
— Я и так не скрываю, — вяло ответила Тамара.
— Надо было тебе для интереса рублей десять положить на крыльцо и через щелочку подглядеть, кто там на дармовщину хотел красиво нежить.
— Я сто рублей своих ложила, их не тронули.
— Значит, в эту ночь не пришли. Надо было еще раз попробовать.
— Приходили, Верунь, но я побоялась посмотреть, кто? Всю ночь, в шифоньере спрятавшись, просидела. Вот почему мне и думается, что не люди требовали с меня деньги. Скажем, если бы Павлик, он бы и рубль подобрал… — Тиунова тревожно глянула на Антона. — Почему сотню не взяли?
— Потому, что поняли, если вы ни за что ни про что выложили на крылечко сто рублей, то, когда сильнее напугаетесь, положите и десять тысяч.
— Собственных денег у меня столько нет, а Елизаветы Казимировны деньги, честное слово, я не посмела бы отдать.
— Как вы догадались переделать завещание на колхоз? — спросил Антон.
— Женя Гуманов мне давно это подсказывал, но я все тянула. А тут вижу, спасения нет… Пришлось срочно переделать.
— Неужели действительно хотели повеситься?
Тиунова молча кивнула.
— Потом раздумали?
— Испугалась.
— Смерти?..
— Не то, чтобы смерти, а… Только петлю к потолку приделала — свет погас. Я свечку в лампадке зажгла. На табуретку стала, глянула на окно — там черная женщина головой качает… — Тиунова словно от страха передернула плечами. — Не помню, или табуретка подвернулась, или в обморок я упала… Когда пришла в себя, из носа кровь течет. Хотела опять в петлю сунуться, но у табуретки ножка оказалась отломленной… Кое-как нашла чистое платье в шифоньере, переоделась, напялила на голову парик и — бегом к озеру, на старую дорогу, в райцентр…
— Носовой платок у озера не бросали?
— Потеряла я его, не знаю, где.
— Как ты еще не додумалась утопиться, — испуганно сказала Вера.
— Я воды боюсь, — тихо проговорила Тиунова. — Плавать совсем не умею.
— А если бы не боялась, дурочка?..
— Не знаю, Верунь…
Выяснив общую картину происшедшего с Тиуновой, Бирюков осторожными вопросами стал выяснять круг ее знакомых, стараясь хотя бы предположительно выйти на след вымогателя. Тамара, откровенно рассказывавшая о себе, внезапно замкнулась и даже активное подбадривание Веры не помогло вызвать ее на дальнейшую откровенность. Антон быстро изменил тактику и попросил Тамару обрисовать словами служителя церкви, у которого она покупала свечи. По словам Тиуновой, это был угрюмый бородатый старик «в какой-то монашьей рясе».
