– Наш человек должен остаться у вас в квартире на эту ночь, – сказал я. – Согласны?
– Согласна. Но сама я уйду.
– Наоборот. Вы должны быть здесь, должны говорить с ним. Нам нужны доказательства, что Патронев вам угрожает.
Поколебавшись, Зорница согласилась.
Я быстро вернулся в управление.
Мы оставили у Зорницы человека. Другой дежурил у подъезда противоположного дома. Но Патронев к ней не явился.
На следующую ночь, примерно около часа, Владимир Патронев был задержан на даче Ангела Борисова. Когда он, разбив окно, влез в дом, наш сотрудник вызвал по рации дежурную машину, и через четыре минуты дача была окружена. Подождали еще минут пятнадцать, чтобы Патронев оставил достаточно улик, свидетельствующих о характере его действий, а затем предложили ему поехать с нами. Все обошлось без каких-либо осложнений.
На первом допросе он заявил, что искал деньги, которые Ангел был ему должен и которые, как он полагал, спрятаны на даче. После очной ставки со Спиридоном Спасовым он признался во всем, что касалось золота. Его версия выглядела следующим образом.
Частые командировки Борисова за границу породили у них идею провозить золото, превращать его в валюту и класть деньги на счет в каком-нибудь иностранном банке. Когда соберется достаточно солидная сумма, они сами лично отбудут туда же и начнется райская жизнь… Патронев охотно рассказывал о своих махинациях, но это не относилось непосредственно к делу о самоубийстве, хотя мы и напали на маленькую, хорошо разрабатываемую шахту по добыче золота, закрытие которой могли считать своей заслугой…
Не дожидаясь вопросов, Патронев признался, что подпилил петли у крышки колодца, – думал, что у Борисова там тайник, но ничего не нашел. Во всяком случае никакой веревочки, к которой были бы привязаны принадлежавшие им сокровища. «Может, на дне что-то и лежит, – сказал он, – но чтобы спуститься в колодец, необходим водолазный костюм, а у меня его нет. Проверьте сами – вдруг найдете», – посоветовал он нам.
А искал он золото по той причине, что прошел год, как Ангел вывез первую партию золота, так что с тех пор у него, по всем данным, накопилось достаточно – тысяч на десять.
Допрашивали Патронева в моем кабинете. Донков стоял у двери. Троянский сел в сторонке у окна.
Патронев – бледный, невыспавшийся, с красными глазами – сидел напротив меня, лишь изредка поднимая голову. Говорил спокойно, как человек, давно все обдумавший. Но за внешним спокойствием чувствовалось внутреннее напряжение, что-то неврастеническое, будто он испытывал удовольствие от своего подробного рассказа, которым невольно обличал сам себя.
– Прежде, чем перейти к последней, самой важной части нашего разговора, – сказал я, – предлагаю вам откровенно рассказать нам все, что касается смерти Ангела Борисова. Вы ведь знаете, чистосердечное признание существенно повлияет на решение суда. Даю вам пять минут на размышление.
Патронев поднял голову, посмотрел на меня, провел рукой по волосам и, опустив ее, с сожалением произнес:
– Зачем ждать пять минут? Мне больше нечего сказать… Ничего, имеющего отношение к тому, что сделал с собой Ангел…
– Вы утверждаете, что Ангел Борисов покончил жизнь самоубийством?
Патронев с тревогой взглянул на меня, глаза его невольно сузились – он ощутил приближение опасности.
– Я не утверждаю, – сказал он. – Я только предполагаю.
– Вы сказали это с такой уверенностью. Какие у вас основания предполагать, что Ангел Борисов покончил с собой?
– Никаких, – не задумываясь ответил Патронев.
– Почему же вы тогда говорите о самоубийстве?
– Все так считают…
– Кто именно?
– Я звонил к нему на работу, и мне так сказали.
– На работу сообщили, что Ангел Борисов найден на даче мертвым.
– Тогда не знаю. Может, там неправильно поняли. Я вспомнил рассказ секретарши Конова.
Патронев говорил спокойно, несмотря на то, что три пары глаз наблюдали за ним. Зорко следили за малейшим его движением, голосом, взглядом, выражением лица.
– Вы не упомянули о том, что пришли к Спасову в гараж, чтобы встретиться с Борисовым, и что вы вместе уехали от него.
– Не говорил, но я этого не отрицаю.
– Почему же вы не упомянули об этом?
– Какое это имеет значение.
– Имеет. Вы последний человек, который видел Борисова перед смертью. Расскажите подробно, что произошло после того, как вы покинули гараж Спасова.
Тут Патронев начал хитрить, о чем свидетельствовали многочисленные, хотя и незаметные невнимательному глазу, подробности: он выпрямился, сел поустойчивей, подобрался и, помедлив, стал неторопливо рассказывать:
– Мы не договаривались с Ангелом о встрече. Я случайно узнал от Спиридона, что он приедет за машиной. Мне надо было поговорить с ним насчет золота. Он ждал, когда уточнят сроки его поездки в Швецию, и я хотел узнать, что у него нового… Об этом мы и говорили в машине. Он сказал, в семь у него свидание, и спросил, где меня высадить. Я сошел у стадиона. Больше мы с ним не виделись…
– В котором часу вы с ним расстались?
– Без пятнадцати семь.
– Судя по показаниям Спасова, вы уехали из гаража в шесть пятнадцать. Не позже, поскольку Борисов торопился. Езды на машине от гаража до стадиона минут пять – восемь, смотря по тому, сколько ждешь у светофора. А у вас получается вместо восьми минут – полчаса…
– Он ехал медленно.
– Вы не останавливались?
– Нет… Он медленно ехал, да и не могу же я помнить все с точностью до минуты.
– Что вам сказал Борисов?
– Что командировка намечена на первую половину декабря. Примерно на двенадцатое число, если будет получено подтверждение от фирмы.
– И никаких других вопросов не обсуждали?
– Не помню… Нет.
– Что вы делали, Патронев, после того, как расстались с Борисовым? Расскажите подробно.
– Пошел к приятелю, играл в карты.
– Точнее. Назовите адрес, имена, с какого до какого часа вы там были.
Патронев дал исчерпывающие сведения о трех партнерах по покеру – начали около восьми, кончили около двенадцати, – потом он на такси поехал домой.
– Такси вызвали по телефону?
– Нет, на улице поймал. После двенадцати в центре нетрудно найти такси.
– Номер машины помните? – Нет.
– Куда вы поехали?
– Домой.
– Вас кто-нибудь видел?
– Вряд ли… Никто, наверно. Поздно было. В лучшем случае соседи слышали, как я вернулся.
– Во сколько вы были дома?
– Около половины первого.
– Значит, у вас нет свидетелей, которые могли бы подтвердить, что вы после двенадцати ночи находились дома?
– Нет.
– Вскрытие показало, что смерть Борисова наступила между часом и половиной второго ночи. На это время у вас нет алиби.
Патронев, вздрогнув, растерянно посмотрел на меня, словно получил неожиданный удар. Именно такого эффекта я и хотел добиться своей репликой. Реакция у него была естественная – реакция растерянного и испуганного человека, не знающего, чем ему ответить на этот удар. Ничего более.
Я взглянул на Троянского. Он впился глазами в Патронева. Суровое лицо, проницательный взор, от которого не укроется никакая ложь.
Я сознательно перенес время смерти Борисова на два часа вперед. Патронев не желал говорить о том, что могло объяснить душевное состояние Ангела. А теперь ему поневоле приходилось выбирать: либо молчать и тем самым подтвердить обвинение в том, что он виновник смерти Борисова, либо откровенно признаться, что в их последнем разговоре могло послужить толчком для трагического решения Ангела.
Он быстро овладел собой. На лице его изобразилось огорчение. Осторожность и самообладание человека, чувствующего себя в безопасности, окончательно испарилось. За огорченно-обиженным выражением он не в силах был скрыть охватившего его страха. Если он не виноват в смерти Борисова, самообладание снова вернется к нему, но пока он потерял уверенность в себе: прямого обвинения в убийстве он не ожидал.
– Как вы понимаете, Патронев, следствию необходимо установить степень вашего участия в происшествии на даче. Вот почему еще раз предлагаю вам быть до конца откровенным и рассказать все от начала до конца, ничего не утаивая, – это в ваших интересах. Обо всем, что произошло между вами и Борисовым после того, как вы уехали из гаража.
Наступило продолжительное молчание. И тут Троянский сделал то, что может сделать лишь человек с его интуицией и опытом, тот, перед кем сотни раз сидел вот так другой человек, охваченный сомнениями и раздумьями о том, какой ему выбрать путь. Именно Троянский произнес решающие слова:
– Расскажите, Патронев, расскажите все подробно – поверьте, это для вас самое лучшее…
Суровый Троянский был сейчас мягок и заботлив, как отец родной… При других обстоятельствах можно было воспринять этот доброжелательный тон как насмешку, и я боялся, что так и будет, но, видно, Патронев чувствовал себя так, словно его врасплох застали голым. Еще несколько секунд напряженного молчания, и он сдался.
