По-видимому, отец припомнился мне не случайно. Сын бывшего футболиста занимается сейчас темными сторонами человеческой души, ищет причины, заставляющие людей посягать на жизнь себе подобных. А иногда и на собственную. Я позавидовал своему отцу, простому человеку, пережившему счастливое мгновенье славы; лучше бы я был футболистом, думал я; если бы не сильная близорукость, я тоже мог бы добиться успехов на этом поприще, поскольку я и физически достаточно развит, и умственно… Потом я подумал, что футбол в сущности – это чистой воды соперничество, борьба против ближних из другой команды, только, так сказать, благородная. Если ты и подставляешь кому-то подножку, то не тайно, а на глазах у тысяч людей.
Тут я заметил, что нервно расхаживаю по комнате. Все это время за воспоминаниями об отце в моем сознании маячил другой человек: смутный облик его становился все более ясным, из тумана проступала то бледная матовая кожа, то чудесная улыбка, открывающая белые, ровные, как у кукол, зубки, то высокая, часто вздымающаяся от волнения грудь…
Мастерица сувениров. Любовница умершего не своей смертью Ангела Борисова. С августа месяца не видевшая его, поскольку отказалась с ним встречаться, на что имела полное право после отвешенной ей пары пощечин… И все же что-то связывает ее с Борисовым и в его последние часы, ведь из гаража Спасова он ехал именно к ней. Свидетельство тому – показания Спасова, с которым Борисов обсуждал, как быстрее проехать к Третьей градской больнице, где живет Зорница, и слова самой Зорницы о том, что она назначила свидание Борисову у себя, хотя знала заранее, что обманывает его, что в это время уже будет ехать в Стара-Загору. Известные женские уловки, которые не обижают влюбленных, а только еще больше разжигают страсть.
Нет сомнений, что Ангел Борисов добрался до дома Зорницы. И тогда невинная женская уловка стала для него новым ударом. Это случилось около семи часов вечера. Но о последующих часах до полуночи, когда Ангел уже занял свое место между полом и потолком дачи, история умалчивает, а ведь они самые важные… Действительно, ведь нам ничего не известно о решающем отрезке в жизни Ангела Борисова.
До сих пор в характеристике Зорницы Стойновой не было почти ни одного темного пятнышка. И хотя в ее поведении по отношению к дочери Борисова есть элемент интриганства, не стоит, пожалуй, осуждать Зорницу: она боролась за свое счастье и счастье другого человека, хотела свить свое гнездо, выйти за него замуж, родить ребенка. Во имя высокой цели она, правда, воспользовалась не слишком честными средствами: попросила Патронева увести девушку с поля, где она, одинокая женщина, стремящаяся создать семью, вела свою игру. Впрочем, заговора не получилось бы, если бы Патронев и Зорница не были когда-то в близких отношениях. (При необходимости нетрудно установить, когда именно). Патронев выразился достаточно ясно. Возможно, это была очередная попытка Зорницы устроить свою жизнь… Попытка не увенчалась успехом, но их роман закончился без конфликта. Иначе Зорница не возложила бы на старого друга такую деликатную миссию: завлечь в любовные сети Еву, беззащитное существо, жившее в изолированном мирке исключительной материальной обеспеченности и полного отсутствия душевного тепла… Обе эти женщины одинаково стремились опереться на Ангела Борисова. И для той, и для другой Ангел был человеком, который способен создать семейный очаг. Для одной – как отец, для другой – как муж.
Давнее знакомство Зорницы с Патроневым и просьба убрать девчонку с дороги – взаимосвязанные обстоятельства, которые, конечно же, должны были отсутствовать в ее версии событий в Созополе. Вполне извинительна деликатность, которую Зорница проявляет по отношению к себе. Если указать ей на то, что она умолчала об этих фактах, она наверняка воспримет это спокойно и не станет их отрицать.
Итак, в то самое время, когда следствие подходило к концу, когда прояснилось, кто главные действующие лица в трагедии Борисова, я без особых на то оснований вернулся к Зорнице Стойновой. Как можно заметить, в факты, относящиеся к ней и казавшиеся точными, постепенно вносились вроде бы незначительные поправки, придававшие, однако, всему происшедшему некоторую неопределенность, отчего мне стало казаться, будто я ступаю по зыбучим пескам. Тут я поймал себя на том, что пытаюсь приуменьшить значение маленькой лжи, к которой прибегла Зорница. Целый ряд умолчаний. Так, забыла кое о чем. Она же не утверждала, что не была знакома с Патроневым, а просто не упомянула об этом, как и о своей просьбе заняться дочерью Борисова и вмешаться тем самым в ее игру с Ангелом (или против него?). Но, сказал я себе, это еще не значит, что надо оправдывать ее поступок.
Эта красивая женщина умело, но, возможно, без умысла пользуется своими женскими чарами. А я не был, да и не желал быть фанатичным сыщиком, которому чужда красота. Неужели моя профессия требует отказа от нормального восприятия жизни? Неужели я должен превращаться в нравственного урода, который лицемерно заставляет себя отворачиваться от всего прекрасного в мире?
Словом, я устыдился плохих мыслей о Зорнице. Красивая здоровая женщина, умная, трудолюбивая. Что касается порядочности, то еще вопрос, можно ли заговор против Борисова и его дочери, в который она вовлекла Патронева, считать достаточным доказательством непорядочности.
Поэтому первое, что я решил сделать, явившись утром – это еще раз посетить квартиру возле Третьей градской больницы. К деловым соображениям прибавлялось и предвкушение того, что я приятно проведу там время. Был у меня, однако, и формальный предлог – я должен был уведомить Зорницу, что Патронев не сможет, как он пригрозил, навестить ее в течение нескольких лет. Словом, я должен был успокоить ее.
Буквально за минуту до моего ухода мне позвонила Неда. По голосу я догадался об ее настроении, уловив в нем нотки нерешительности и даже неприязни.
– Ева у меня в подвале, – сказала она. – Я бросила ее ненадолго, хотя ее ни в коем случае нельзя оставлять одну. Мне надо сказать тебе нечто очень важное. Во-первых, у нее совершенно нет денег. Во-вторых, ее отец за несколько дней до… ты сам понимаешь до чего, предлагал ей поехать в туристскую поездку в Испанию, показывал сберкнижку, на которой было несколько тысяч левов. Она точно не знает сколько, но много денег. Теперь ей нужны эти деньги, потому что надо же ей на что-то жить! Верните ей сберкнижку!
И замолчала в ожидании моего ответа.
– Только и всего? – спросил я.
– Разве этого мало?
– Где и когда?
– Что?
– Увидимся.
– Я зубрю, следовательно, не вылезаю из подвала.
– А финн?
– Вчера улетел. В двадцать два ноль-ноль. Самолетом компании «Эр Франс». Как будто тебя это очень интересует!
Перебрасываясь с Недой ничего не значащими фразами, я соображал, где же сберкнижка Борисова. Никакой сберкнижки мы не находили.
– Не понимаю, – сказал я, – почему Ева отказалась поехать в Испанию?
– Прекрасно понимаешь! Не могла она взять эти деньги, ведь от нее хотели откупиться…
– А теперь они ей срочно понадобились. Она не очень последовательна.
– Требуешь последовательности от голодного? Она есть хочет, а не разъезжать по Испании.
– Он предлагал им поехать вместе или купить путевку только ей?
– Не знаю подробностей. И не желаю знать.
– Хорошо, Неда, – сказал я миролюбиво, – не сердись. Дело в том, что никакой сберкнижки мы не обнаружили. Заставь ее пойти в сберкассу. Там объяснят, как она может получить его вклад. И если можешь, пригласи ее вечером к себе, я приду к семи. Мне нужно ее увидеть, но так, чтобы это получилось случайно. Не говори ей, что я приду.
– Я в твои игры не играю. Вечером она будет у меня, но изображать ничего не стану. Вот так.
– Как хочешь, – сказал я, – до вечера.
Я снова пешочком прошелся до Третьей градской больницы. Рано утром, когда Патронева поймали, я приказал снять засаду в доме, где жила Зорница, но ей не сообщили радостную весть о его поимке. Теперь она, верно, сидит у себя в квартире, как в осажденной крепости.
Почему, подумал я, мне и в голову не пришло пригласить мастерицу по сувенирам к нам в учреждение? У нас бывают всякие люди (и красивые женщины в том числе). Но Зорница словно бы не вписывалась в строгую обстановку учреждения. Почему, думал я, чем она отличается от других? Ничем не отличается. Нет человека, которого мы не могли бы заподозрить. Просто я сам взял Зорницу под свою защиту. В моем сознании она была неотделима от своей квартиры, от кукол, выстроенных в ряд на столе, от кофейных чашек японского фарфора, кисточек и разведенных красок, от кофе и варенья из инжира… А может, Зорница так полна жизненных сил, от нее исходит такая мощная волна жизненной энергии, что наши узкие коридоры тесны для нее?
