– Не знаю, – изучающе смотрел на него Белковский. – Не знаю. Всякие случаи бывали. А уж обиженные женщины в любом возрасте на все способны… Для взрыва большого ума не надо. Колонна – сама по себе большая бомба. Сунул в нужное место толовую шашку с таймером или вентиль, где надо перекрыл, и все – нет установки. Одно вулканическое стекло… Но не обязательно и сама. Почему обязательно она должна была делать это своими руками? Руки, готовые на все, опытная женщина всегда найдет.
«Ты смотри, знаток какой.!» – усмехнулся про себя Полковник, но на лицо нагнал исключительную серьезность:
– Следствие идет… Все версии отрабатываем. Пока никаких диверсантов, не нашли, – озабоченным тоном произнес он.
– А, может быть, вы не там ищите? – в голосе Белковского прямо-таки заскрежетала сталь, то ли взводимого пистолетного затвора, то ли каторжных кандалов.
«Ну, вот, кажется, постепенно подходим к главному», – отметил про себя Лев Александрович, а вслух мягко сказал:
– Везде ищем. Если у вас есть конкретные соображения, подскажите. Буду только благодарен.
– Соображения есть, – не только не подхватывая дружелюбный тон Полковника, но, наоборот, прибавляя металла в голосе, проговорил Сергей Сергеевич. – Хорошо бы, например, поискать в журнале учета посетителей производственной зоны… Который каким-то странным образом исчез во время оперативных действий по выяснению причин взрыва.
Белковский не сводил немигающих светлых глаз с переносицы Полковника.
«Следак… Точно», – пришел к выводу Лев Александрович.
Московский гость встал со своего места и прошелся по просторному салону. Сильная у него была походка, упругая. Как у скаковой лошади.
«Судя по походке, – подумал Полковник, – пока в следователях сидел, каким-то единоборством занимался… Боксом, например, или борьбой… Нет, скорее чем-нибудь восточным, карате, каким-нибудь, или кун-фу… Это модно. И, видимо, не безуспешно. Похоже, на ковре кое-что мог… Интересно, а система «Парагранум» ему известна?.. – Да, нет, вряд ли… Хотя, в наши времена все может быть…»
«Парагранум» был особо секретной системой боевой подготовки, позволяющей создать сотрудника спецслужбы, который в принципе не мог потерпеть поражение.
Основывалась она не на специальных боевых приемах и не на знании уязвимых точек организма, как все другие боевые системы. А на совсем другом.
Система «Парагранум» меняла скорость внутреннего биологического времени человека.
Для владеющего этой системой время начинало течь значительно быстрее, чем для обычного человека. Скорость его движений в десятки раз могла превосходить скорость движений обычного физического тела. В принципе, боец на какие-то промежутки времени мог даже становиться для окружающих, словно бы, невидимым. Человеческий глаз просто не успевал его фиксировать. Как двадцать пятый кадр в кино. Скорость перемещения в пространстве такого бойца превышала разрешающую возможность глазных рецепторов человека.
Только что человек стоял в одной точке пространства. А через секунду, как будто, без всякого промежуточного движения, оказывался совсем в другой. Наблюдателю могло показаться, что он растворился в воздухе и потом снова сгустился. Конечно, это было не так. «Парагранум» не имела ничего общего с паранормальными явлениями.
Механизм обучения этой системе в закрытом подразделении военной разведки «Шторм – 2» базировался на развитии скорости нервных реакций человека. Для этого бойцы изолировались в отдельном, недоступном ни для кого блоке, где начинало течь особое время.
Прежде всего, у курсантов отбирали часы. Все.
А висящие на стенках бокса часы начинали идти быстрее. Каждые трое суток – на одну секунду. Что такое секунда? Ничто. Почти ноль. И человеческий организм, не замечая обмана, за ту же минуту без одной единственной секунды, застилал постель, разбирал и собирал автомат, пробегал отмеренную дистанцию, читал страницу текста. И каждые трое суток все это он незаметно для себя делал на одну секунду быстрее.
Когда минута в особом мире изолированного от внешнего мира бокса начинала равняться тридцати реальным секундам, отсеивалась примерно половина обучаемых. Их нервная система не выдерживала. Когда пятнадцати секундам – еще половина.
Те же немногие, у которых внутреннее время могло течь в шесть раз быстрее обычного, превращались в непобедимых бойцов. Во время боя они становились невидимыми. Их движения не фиксировались зрением обычных людей. Победить их в схватке было невозможно никакому мастеру рукопашного боя.
После этого начиналось кодирование.
Человеческий организм не был приспособлен к подобным скоростям. Минута проживания в подобном времени расходовала столько же энергии, сколько час обычной жизни. Поэтому, после даже кратковременного пребывания в состоянии «быстрой жизни», человеческий организм нуждался в серьезном отдыхе. Через несколько минут после выхода из этого состояния на человека накатывался глубокий сон. Бороться с ним было невозможно и даже опасно. Могло отказать сердце или наступить паралич дыхательных путей.
Находясь в закрытом учебном блоке, обучающиеся бойцы проводили во сне около двадцати часов в сутки. Хотя и сами не знали об этом. И это при особом энергетически насыщенном питании и гипнотической поддержке.
Но бойцам предстояло существовать не в изолированном от обычного мира спецблоке, а в этот самом обычном мире. Им предстояло жить с нормальной скоростью движений среди других нормальных людей.
И только в необходимых случаях они должны были уметь самостоятельно и быстро ввести себя в это особое быстротекущее внутреннее время. Для этого им вводили в сознание специальный, открывающий путь в «ускоренную жизнь» ключ – кодовую фразу. Точно так же, с помощью особого словесного кода они могли и выходить из «быстрого времени». Они должны были хранить эти кодовые слова, как самую строгую государственную тайну.
Если бойцы, обученные по системе «парагранум», по каким-либо причинам уходили из спецслужбы, их сознание гипнотически кодировали на запрещение пользование системой «Парагранум» в обычной жизни. В случае нарушения запрета, сотрудникам, уходившим со службы, обещали кровоизлияние в мозг не долее, чем через нескольких минут после выхода из состояния «быстрой жизни».
Полковник Садовский не знал, правда ли это.
Но, судя по тому, что единственный из их группы курсант, уехавший в свое время в Германию, умер там от кровоизлияния в голову, это вполне могло быть правдой.
«И что это я про «Парагранум» вспомнил? – внутренне удивился Полковник. – Не драться же я с ним собрался?"
– Я думаю, журнал учета лиц, проходивших в закрытую производственную зону, непременно отыщется… – сказал Лев Александрович примирительно. – Слишком много суеты было сразу после взрыва… Это ж так всегда в таких-то ситуациях… Все потеряли голову. Кое-что изымали, не составляя описи, без актов… Хотя не очень понимаю, почему вы придаете такое значение каким-то бумажкам… Что вы думаете, преступник, если он, разумеется, вообще был, настолько неосторожен, что специально для следственной бригады оставил там свой автограф?
Сергей Сергеевич остановился рядом с Полковником.
– Как знать! – с неприкрытой угрозой произнес он. – Как знать! Может быть, и оставил. Автограф.
«Сидел, сидел себе в конторе, а потом контора или бывшие сослуживцы устроили к Аврамовичу… – думал про себя Полковник. – Деньги стал получать, какие раньше и не снились… Это с одной стороны… А с другой, все равно в кадрах активного резерва остался, мощь спецслужбы за спиной чувствует и поддержку в необходимых случаях… Да, видимо, еще и самому хозяину понравился… Вот паренек себя любимцем судьбы и почувствовал… И вообразил себя вершителем чужих судеб… Ну, ладно, нам-то это все равно. Нам сейчас о другом думать надо…»
На лице Полковник держал выражение доброжелательного внимания.
– Я предлагаю пройти наверх. К нашим женщинам. А то они без нас заскучали, совсем… – дипломатично предложил круглотелый и круглолицый Рафик Нургенович.
На палубе вокруг накрытого столика сидели три дамы.
Сбрызнутые лаком прически на их головах поблескивали на солнце, а затянутые в синтетику ноги, были обнажены ровно настолько, что уже неизбежно притягивали взгляд, но еще позволяли уделять внимание и женским головам.
Этими дамами были:
Шеф-стюард, хозяйка бытовой стороны судовой жизни, сорокалетняя женщина. Все окружающие называли ее Золотая Зоя, либо мама Зоя. Причиной этого была привязанность к ней Самого. Когда Аврамович бывал на яхте, она находилась здесь неотлучно.
Справа от нее сидела Темная газель Тамара – личная женщина Рафика Нургеновича, употребляемая для выходов в свет.
Слева от мамы Зои к неудовольствию Полковника, располагалась, сверкая круглыми коленями, Рита Кононович.
