Женщина похоже чуть успокоилась, перекрестилась три раза и поклонилась Казанцеву:
— Всё что знала, как на духу!
— Верю, — он вырвал из блокнота листок и начал на нем писать. — Верю, и рассказала ты не мало. Вот... — он сложил листок вчетверо, как записку, — возьми. Просто передашь хозяину «Амстердама», можешь и через слугу. Хозяин этот мне кой-чем обязан, устроит тебя, не обидит. Работай спокойно и обживайся. С фартуком только по улице не иди, сними его здесь.
Она берет записку, перехватывает руку Казанцева и целует, на глазах снова появляются слезы.
— Ну ладно-ладно, иди с Богом.
Она поворачивается ко мне, тоже крестится и низко кланяется.
Когда за ней закрывается дверь, генерал спрашивает у меня время.
— Ого! без двух минут шесть.
— Через десять почти минут штурм начнется.
— Дмитрий Петрович, а почему вы уверены, что Огурца и ближних сподручных его она никогда не увидит — им пожизненно каторгу дадут?
— Их не будут брать живыми, Сережа. Не вздрагивайте. Это не моя самодеятельность, есть такое указание «сверху». — Он задумывается, вид обретает невеселый совсем. — Знаете, Сергей, померещилось мне вот сейчас: стоит перед нами не Верка, стоит наша Россия... готовая убивать, и так радостно, счастливо ей становится от простого вдруг света в окошке — от нормальной, вдруг, жизни простой. Почему у нас так мало этого света?
Он спрашивает уже глядя не на меня, а в пол перед собой, и понятно — вопрос давний, не ко мне адресованный, и из тех, на которые задающий сам не ждет уже получить ответа.
Грустно и мне от заплаканного лица женщины, не верящей до конца в свое счастье, от этого ужасного сочетания нормального с ненормальным.
— Что ж, едем, Сергей. Урожай должны сегодня собрать богатый.
Урожай действительно оказался богатым.
Хотя, как доложил старший из группы филеров, Огурца и двух его ближайших товарищей живыми взять не удалось — оказали при задержании вооруженное сопротивление. Остальные шесть человек начали при допросах валить друг на друга; обвинялись они по целому ряду преступлений именно благодаря найденным от разбоев и убийств вещах в тайниках, указанных Верой Долговой; и чем больше они валили друг на друга, тем хуже становилось для каждого. Через три часа допросов Казанцев решил, что «на сегодня довольно», и пора заняться теперь «почеркистом». С ним поступили оригинально: пригласили первоначально как свидетеля — не состоявшегося потерпевшего; усадили в приемной, давали чаю с баранками, но держали все три часа пока шли допросы бандитов.
И вот в кабинет заводят его.
Дядя привез хороших сигар, они с Казанцевым курят.
Перед нами молодой человек двадцати двух лет, год назад закончивший Строгановское художественное училище — да, названное в честь его основателя графа нашего Сергея Григорьевича.
На вид — так себе, ничего примечательного.
Ему любезно предлагают сесть, взять сигару.
Сигару берет с удовольствием.
— Вы извините, что продержали так долго, — начинает Казанцев, — но надо было выяснить, почему эти люди готовили ваше убийство. Удалось кое-что узнать. Вы, однако, сами, что на этот счет предполагаете?
«Почеркист» пожимает плечами:
— Ума не приложу — кому я помешал.
— Вы правильно сказали.
— Что именно?
— А слово «помешал» употребили.
— Так что же?
— Предполагаете все-таки, следовательно, что убийство совершить хотели, выполняя чей-то заказ.
Он чуть теряется.
— Нет, я так, к слову...
— А вот господа бандиты говорят, что за вашу голову было неплохо заплачено.
— Кем?.. Право, в толк не возьму.
— А напрасно, очень напрасно. Ведь банда такая у нас в Москве не одна, и вероятно вполне — заказчик скоро повторит свой заказ.
Ой, как отчетливо вздрогнул наш гость — очень уж явно; захотел затянуться сигарой, поднес ко рту, но не смог.
— Я уеду, — произнес очень тихо.
— Что-что?.. Куда вы уедете?
— У тетушки моей небольшое под Самарой поместье. Там мужики вмиг возьмут за бока любого чужого.
Похоже наш генерал пришел в некоторое затруднение, а у гостя, наоборот, от явившейся идеи прибавилось настроения.
И для паузы генерал предложил:
— Чайку не хотите?
— Спасибо, уж дважды потчевали.
— Хм... позволю себе выйти, на одну только минуту.
Он быстро направился к дверям, а гость уже спокойно и с удовольствием затянулся сигарой.
Нам с дядей не пришлось занимать пустоту времени разговором, Казанцев вернулся, действительно, очень скоро.
Садится за стол, тон его заметно меняется.
— Вот, — он достает из ящика папку, я уже понял какую.
На столе раскладываются листки, писаные рукой покойного генерала, и тот самый обрывок от завещания.
— Скажите, вы лично во второй оторванной отсюда части ничего не дописывали имитируя почерк, — он указывает на другие листки.
Гость сначала стряхивает пепел с сигары, еще раз затягивается, косо взглядывает на бумаги...
— Нет, я этим ремеслом не занимаюсь.
— Видите ли, просто к сведению...
— Да-да, извольте.
— При признательных показаниях за такое деяние человеку грозит всего лишь ссылка года на три, а то и на два. А при уличении — тюрьма-с, годков на пять.
Нас ждало разочарование, гость не сомневался уже — фактов для обвинения у нас нет.
Он просто пожал плечами, принимая к сведению сказанное, но всем видом давая понять — к нему это никакого касательства не имеет.
— Добро. Больше не задерживаем, оставьте у секретаря адрес имения тетушки.
— Филера за ним пошлешь? — спрашивает дядя, как только гость выходит из кабинета.
— И даже двух, для чего я по-твоему выходил, — в голосе Казанцева недовольство, злоба, даже какой-то оттенок обиды. — Ну, нет у нас на него ничего! Ни малейшей зацепки!
— Дмитрий Петрович, — неловко, но я не могу не задать этот вопрос, — если бы Огурца не прибили, ведь мог он выдать заказчика.
Казанцев замотал головой:
— Во-первых, он вообще ничего не стал бы признавать. Это у них называется «играть в незнамку». Ни один серьезный главарь банды на сотрудничество с полицией не пойдет. Во-вторых, остальные боялись бы быть разговорчивыми, и мы не получили бы столько информации. Фактически семь преступлений раскрыты, которые висели у меня камнем на шее.
— Теперь верти дырку в мундире для ордена, — подбадривает его дядя.
— Променял бы эту дырку, на разоблачение гадины той. И как девчонке наследство законное вернуть, скажи ты мне?
— Я знаю! — вырывается у меня вместе с пришедшей об этом мыслью.
Оба, вот что и называется, воззрились.
— Знаю, как вернуть Насте наследство, и завтра всё сделаю.
— Родной, ты не скажешь нам, как именно сделаешь? — нежно-нежно говорит дядя.
— А вот нет! — вступает во мне задор. — Завтра сделаю, а потом доложу.
— Сергей, но ведь без всяких рисков, о которых мы говорили?
— Не беспокойтесь, Дмитрий Петрович, на мирном цивилизованном уровне. — Я присматриваюсь к столу. — Однако дайте мне ненадолго вот этот листок.
Настю решаем не вести, на ночь глядя, в «меблированные», переночует в особняке у дяди. По дороге он делает слабую попытку узнать всё же о моих планах, но я, гордый собой, ему в этом отказываю.
А с Настей мне нужно поговорить пять минут.
Она ждет нас, не ложилась и, как сказал слуга, за весь день от волнения ничего не ела.
Дядя распоряжается накрыть поздний ужин,
Я согласился участвовать, и пока дядя переодевался, переговорил с Настей, получив от нее на всё радостное «добро».
В середине ужина доставили депешу от Казанцева.
Дядя, прочитав, передал мне; сказано было: наш гость сразу по приходу домой отправил посыльного с запиской к своей даме; филеры заставили показать, значение оказалось ничтожно: «Всё в порядке. Я уезжаю. Не ищи».
Не было даже подписи.
— Улик не прибавилось, — грустно констатировал дядя.
— Чепуха! — отреагировал я. — Завтра Настя получит свое наследство.
Та дождалась, когда мы вернемся к тарелкам, и быстро перекрестилась.
Я покинул их в половине двенадцатого, но велел извозчику везти не к себе домой, а на Петровку к другу-художнику. Манера его работать до часа, а то и до двух, визит такой позволяла.
— Серж! — обрадовался он. — Взгляни-ка сразу, только закончил лакировку портрета молодого купца одного, как тебе манера моя — хуже, чай, не становится?
Я посмотрел.
И искренне похвалил: технически исполнено на хорошем профессиональном уровне, и реалистично — без лести. Хотя, может быть, оттого, что натура сама по себе хороша.
Мой отзыв «согрел» приятелю душу.
— Давай, Серж, немного вина.
— Ну, немного — давай. Но я к тебе, брат, по серьезному делу.
— Написать важную персону?
