— Не хочу играть сумасшедшую. И так жизнь колесом!
Будет, конечно, играть. Из ревности хотя бы — чтоб не другим досталось.
Попрощались, я иду по Моховой, повторяя те же вопросы.
Еще, вот, один: кто тот тип, нервно общавшийся с жертвой за час до трагедии?
А куда я иду?..
Само собой получается, к Гурьину.
И есть уже хочется, и время подходит.
В зале я оказался первым, заказывать что-то себе одному, показалось мне до прихода других неловким, я лишь велел половому приготовить столик для четверых и отправился в туалет для всех нужных гигиенических надобностей.
Ба-а! да друг мой художник тут именно — мольберт в углу, рядом ящик с красками и прочией атрибуцией, а сам руки оттирает толи спиртом, толи водкой очень дешевой... обрадовался мне чуть ли не до целования.
— А я, Сережа, являюсь сюда — еще никого, вот, думаю, скотиною буду выглядеть — не успел поработать, да уже обжираться пришел.
— Молодец, ты часа четыре писал, пора уж.
Дождался, когда он совсем отчистит от краски руки, и вместе вернулись в зал.
Еще одна приятность — дядя с Казанцевым располагаются за нашим столом, и слышу дядино:
— На взрослого человека анаконда нападет разве с большого голода, а ребенка элементарно сожрет... Сереженька, здравствуй! Это товарищ-художник твой?
Тот представился, смутившись несколько от двух немолодых шикарных господ, один из которых имел генеральский жандармский мундир.
Половой, не без труда, забрал у него на хранение мольберт и ящик, затем уже сели за стол.
— Мою менделеевскую! — сразу потребовал дядя, уже научивший персонал смешивать на 42 градуса, переливать потом для окислороживания несколько раз и только слегка остужать.
«Но не до холодного! — строго наставил он — Холод уничтожает главные вкусовые качества, градус один остается».
Товарищ мой робко взял предложенное меню, и заметив эту в нем неуверенность, дядя сразу же предложил:
— А без больших фантазий — я вот себе возьму стерляжью уху с раковыми шейками, и вам желаю с нехитрости этой начать.
Я чуть тоже не соблазнился, но предпочел всё-таки часто приготовляемые в именье у нас щи со свининой.
Казанцев распорядился подать сначала ему груздей со сметаной, а там, дескать, подумает; и настроение имел не бодрое, а мрачновато-раздумчивое.
— Странности, господа...
— И у меня! — дядя придирчиво осмотрел графин с водкой. — Ты, Серж?
— Нет, я белое, что-нибудь, полусухое.
— Изволь. Принесите бутылочку «Семельон».
— И грузди мне долго ждать? — я такого неспокойного тона у Казанцева еще не слышал.
Грузди появились сразу почти.
Казанцев показал половому — ему налить, не стал закусывать водку и объявил:
— Купец второй гильдии, которому принадлежит дом...
— И который в Мордовии на лесозаготовках, — добавил дядя.
— Который якобы там. Он два года уже лежит на Донском кладбище.
Принесли супницу со стерляжей ухой, и в отдельных тарелочках раковые горячие шейки с тонкими по краям кружками лимона.
Дядя показал половому — обождать, и налить пока водки.
— Как ты сам это понимаешь, Митя?
Казанцев выпил вторую вместе со всеми, и так хорошо заел куском груздя с хлебцем, что у всех заговорил аппетит.
Он и дал паузу приступить к трапезе.
Затем начал:
— Понимаю по тому полуграмотному протоколу из архива — купца опоили. Он не был по жизни пьяницей. Никаких, конечно, прямых доказательств преступления нет. Опий в крови не определялся. Вывод — перепил коньяку, и не выдержало сердце.
— А возраст?
— Сорок два.
— М-м, наследники?
— А никаких, Андрюша. Сейф домашний пуст, будто там крысы гуляли. Тем не менее, купец этот собирался в первую гильдию переходить, уже и взнос сделал.
— Кто дома был на момент смерти?
— Тетушка некая. Но не из прямой родни. Потом она же с торгов этот дом и купила. Вы кушайте, господа.
Он опять удовлетворился груздем, и отказавшись от первого блюда, заказал себе говяжий язык.
Тетушка-тетушка... замелькало у меня, но тут принесли и стали наливать давно любимый мной Семеньол, а вдобавок друг-мой художник попросил слова.
Дядя, впрочем, приказным римским жестом поднял руку:
— Вот пока не удовлетворим себя писчею, и сказать надо — отменного качества, я председательской функцией диалоги все прекращаю.
— Разумно, — согласился Казанцев. — И мягкого вашего хренку принесите.
Задумчивое настроение Казанцева от водки с груздями не проходило — заметил я, хотя сам очень отвлекся отличными щами и мягким некислым вином, а дядя мой с художником и вовсе поглотились на несколько минут гастрономным процессом.
Время ж, однако, скоро себя напомнило.
— Митя, — дядя отер губы салфеткой, — дом, стало быть, принадлежал той тете, а кто еще там жил, кроме этой невнятной племянницы?
Мой приятель опять попробовал поднять руку, но ему все сделали небрежительное «подождать».
— А никто, кроме этих двух. Официально, по крайней мере.
— Некая тетушка, на факультете моем, некоторое время назад заказывала дорогие кварцевые тигли. С ценою не спорила.
— Как давно, Серж?
— Месяца с три.
— Щ-очень совпадает, — протянул дядя.
Казанцеву принесли ароматный язык с крупным варенным горохом.
— Молодец вы, Сережа. Опознание, не сомневаюсь почти, установит ту же самую личность. Только...
— Что «только», Митя?
— Язык, ах, хорош! Только... состава преступления здесь нет пока никакого. И не забывайте, господа, у банды этой немалые деньги — следовательно, адвокат хороший сразу схватится за нарушения в процедурах, попробуй мы оступиться где-нибудь.
— Н-да, у Алана с этим попроще было.
— У твоего Алана, Андрей, наверняка имелось политическое лобби — оно же и судебно-прокурорское, в конечном счете.
— Правда твоя. Теперь об одном моем наблюдении расскажу. Половые у нас есть, в том числе, наблюдательные. — Он показал стоявшему рядом — налить моему товарищу водки, явно того хотевшего. — Провел я, так сказать, массовый опрос. Так вот, во-первых, по физическим данным этот тип никак не превосходил погибшего — скорее, наоборот. Но главное, само его присутствие выглядит чем-то случайным: один из половых слышал вопрос художника — «Не могу понять, чего именно вы хотите». Позже немного донеслось до другого: «Вы не вполне нормальны, господин». И скоро погибший быстро встал и, не прощаясь с тем мазуриком, направился к выходу.
— Постой, Андрей, «мазурик» — мелкий жулик, вор. Ты с чего вдруг так его обозначил?
— А не я. Один из половых так именно его обозвал.
Я вдруг увидел, как наш половой ухмыльнулся, и показал на него глазами другим.
— Ты что, голубчик, отличаешь эту братию? — сразу спросил его дядя.
— Помилуйте, нам зачем? Не то заведение-с. А я слышал, говорили про Кадаши. Там, конечно, кто долго работает, отличит мазурика без сомнения.
Казанцев расценил ненужность лишних ушей и, приказав налить мне вина, а остальным водки, отпустил полового до особой надобности.
— Мазурики, господа, убийцами не бывают. Разве на бытовой почве — сожительницу из ревности по пьянке, и в этаком роде.
— Вот и складывается, Митя, демонстративное что-то.
— Специально на публику, чтоб для отвода глаз?
— Похоже очень.
— Внешняя сила тут, она с того момента себя показывает, как парень бросил учебу в Академии и отправился непонятно на чьи деньги за границу. Вот здесь следует корень искать.
Поиск данного корня, а верней — непонятность самого поискового к «корню» начала, так отметилась сразу во всех головах, что — нет худа без добра — дала пару минут спокойно покушать.
...
А приятель мой, очень пришедший в себя от стерляжей ухи, раковых шеек и правильной водки, заговорил уже без спроса на речь:
— Дамочка та, непростая очень: камуфляжная дамочка.
— Ты про какую?
— А вот в доме живет.
— Стоп-стоп! — дядя даже привстал чуть. — Теперь подробнейшим образом.
Казанцев, намерившейся закурить, вернул в карман портсигар.
— Ну так, значит. Работаю я уже по более часа, сам, как положено, посматриваю в сторону дома того. Вдруг из-за спины, откуда она взялась, женщина молодая. «Творите? — говорит. — Да, неплохо у вас выходит». И быстро, так, к дому. Я только взгляд на нее бросил.
— Никакая, — вспомнилось мне.
— Тут, Серега, ты сильно ошибаешься.
— В чем?
— Знаешь, кто в средние века были лучшими анатомами? В том числе, мышц лица человеческого?
— Художники, — опередил меня дядя. — Один Леонардо чего стоил!
— Верно, благодарю. И в классическом художественном обучении анатомия первую роль играет.
Казанцев все-таки достал портсигар:
— Ну-ну, оглянулись вы на нее... Курить не желаете?
— Ежели позволите — позже, за чаем. Оглянулся, и дальше себе работаю. А профессиональная память тревожит — лицо ее...
