– Маш? С тобой все в порядке?
Да, конечно, со мной все в полном порядке. Голова болит, ну, так это же мелочь, пустяк, поболит и перестанет, а вот Степка умер, совсем умер. Влад отвез его куда-то, я даже не знаю куда, теперь в квартире пусто и одиноко, а так все в норме.
– Посмотри на меня. Ну? – Чего он от меня хочет? Не буду я ни смотреть на него, ни вообще с ним разговаривать. Пусть уходит! Пусть все уходят! Ненавижу!
– Маша, успокойся! – Кажется, я плакала и разговаривала сама с собой, точно сумасшедшая. И пыталась обвинить кого-то, не то Гошку, не то Толика, который уж точно был совсем ни при чем. Помню еще круговорот, безумную пляску огней перед глазами, а потом вдруг стало темно.
Очнулась я от запаха. Отвратительного, тошнотворного запаха вишневого дезодоранта. Ненавижу вишню и сладкие ароматы. Откуда он? Аделаида Викторовна подарила на Восьмое марта, и теперь она специально разбрызгивает его по квартире, чтобы позлить меня. Стоп. Я уже не живу с Аделаидой Викторовной, уже год как не живу. Откуда тогда запах? Он настойчиво проникал в ноздри, и я чихнула. Потом еще раз и еще.
– Раз чихаешь, значит, жить будешь! – Буду, конечно, что со мною станется, пусть только этот ужасный запах исчезнет. – Ну и напугала же ты меня!
– Запах…
– На редкость гадостный, извини, ничего другого не нашел.
Ну, хоть на что-то подарок Аделаиды Викторовны сгодился. Только больше я эту гадость нюхать не намерена, вот сейчас встану и вышвырну в мусорное ведро… Я попыталась сесть, но тело не слушалось, руки-ноги как ватные, и в голове водоворот.
– Маша, лежи! – Командовать Димка умел, все они только и умеют, что командовать. Впрочем, лежать так лежать. Кстати, на чем? Кажется, кровать. Да, точно, моя кровать в моей комнате, над головой родная люстра с зеленым абажуром. Боже мой, сколько на нем скопилось пыли! Пора устраивать генеральную уборку, прав был Гошик, плохая из меня хозяйка, в квартире беспорядок и люстра в пыли… Стоп, мысли у меня явно не в ту сторону завернули.
– Что со мной?
– Обморок. Обычный обморок. – Пыляев сел рядом. Близко, на мой взгляд, даже чересчур близко. – Болит голова?
– Болит.
– Кружится?
– Кружится. – Соглашаться с ним было почти так же приятно, как лежать, разглядывая пыльную люстру с зеленым абажуром.
– Тошнит?
– Тошнит.
– А сколько пальцев видишь?
– Два.
– Правильно, – улыбнулся Димка, – Марусь, а тебе мама не говорила, что с сотрясением мозга в больнице лежать надо? И не возражай! Обморок – раз. Головокружение – два. Тошнота – три. Головная боль – четыре, – на каждый счет Пыляев загибал палец, а я не слушала и смотрела на его руки. Запястья широкие, ладонь короткая, и колец не носит. Вот Гошик, тот перстни любит.
– Маш, ты меня слушаешь?
– Слушаю.
– Хорошо, что слушаешь. Сейчас я отвезу тебя в больницу…
– Нет.
– Что – нет?
– В больницу я не поеду! – получилось чересчур громко и эмоционально. Пыляев сник, посмотрел на меня печально, будто мне уже диагноз вынесли, и попросил:
– Пусть они тебя хотя бы осмотрят, томографию сделают и вообще. Не бойся, я тебя там не оставлю, клянусь! Машуль, с сотрясением не шутят.
А с чем шутят? С убийцей? Или трупом в багажнике? Или пистолетом под подушкой, который я так и не удосужилась перепрятать? Сунув руку в «тайник», я с грустью констатировала факт пропажи. Димка изъял, кто же еще.
– Пистолет пока у меня побудет, – подтвердил догадку Пыляев, а я в очередной раз поразилась его спокойствию. Если бы меня угораздило в чужом доме наткнуться на оружие, которое хозяева упрятали в столь необычное место, думаю, я не скоро отошла бы от шока.
– Едем?
– Едем.
Пыляеву я верила. Раз сказал, что не бросит, значит, не бросит. В больнице я провела несколько часов, но ночевать уехала домой. Дома хорошо, дома любимый продавленный диван, телевизор, который мне запрещено смотреть, и старое кресло с красной обивкой. А еще на пороге меня ожидал очередной букет. Дамиан выругался, а мне стало смешно – впервые в жизни меня засыпают цветами.
– Маш, да выбрось ты их!
Выкинуть? Нет! Пускай стоят. Крупные лилии хищной «леопардовой» окраски послужат напоминанием, что расслабляться пока рано. Ничего цветочки, симпатичные, Димка сказал, будто оранжевые лилии означают отвращение, и я поверила: очень уж агрессивный у них вид. Именно поэтому не выброшу, хоть тягучий прилипчивый запах раздражает. В букете отыскалась и записка.
«Растоптан вновь я равнодушием твоим…»
Только подумайте: эта сволочь еще меня и упрекает.
– Пигалица, ау! – Димка помахал рукой перед моим лицом. – Ты где?
– Тут. – «Тут» – это означает на кухне. Лежать мне надоело, а Пыляев как раз ужин приготовил. Получилось у него очень даже неплохо.
– Маш, как насчет небольшого отпуска? Недели две поживешь в тихом месте… Отдохнешь. Когда ты в последний раз отдыхала?
Мог бы и не спрашивать. Давно, так давно, что и не упомню, и смоталась бы я отсюда с превеликим удовольствием, но некуда. Денег на Турцию, Египет или Кипр у меня нет, а для России – март не сезон для отдыха. Я так и сказала.
– Деньги – не проблема.
Ну, для кого как, для меня – очень даже проблема, но если Пыляев желает выступить в качестве спонсора, то я категорически против.
– Место тоже. Поживешь в Вимино. Это поселок такой. Пригород, частные дома, лес рядом, речка. Ну, вода для купания пока не годится, но посидеть на берегу, полюбоваться закатом, воздухом нормальным подышать можно. Да и не найдет там тебя никто. – Пыляев замолчал. Ждет. А я не знаю, что ответить.
– Пигалица, ты смотришь на меня так, будто я тебе руку и сердце предлагаю!
– А что, слабо?
– Ценю твое чувство юмора, – Дамиан нахмурился, – завтра утром я тебя отвезу.
Так, похоже, мое согласие уже и не требуется, все уже решено и подписано. Протестовать? А смысл? Может, действительно отдохну, воздухом подышу, на елочки полюбуюсь.
– Жоржу я все объясню, он поймет.
Крупно сомневаюсь, более того, уверена: Гошик еще не забыл, каким словом я его обозвала, и не скоро забудет. Это ж удар по самолюбию, и какой! Подумать страшно, чего он Пыляеву наговорит.
– Поругались? – догадался Димка. Хорошо, хоть не стал уточнять из-за чего.
Нет, вот это невезение. Фатальное невезение, на сутки, всего-навсего на сутки убрали Пыляева, и список «цветовода» едва не пополнился еще одной жертвой. С собакой она погулять, видите ли, вышла. Ей повезло, что череп крепким оказался и что убийцу спугнули раньше, чем он успел довершить начатое, а она о собаке переживает. Собаку, конечно, жалко, животных Антон любил. Но дальше-то что делать? В свете последних событий план выглядел дурацкой авантюрой. Поймать на живца, глупость какая! Это ж надо было до такого додуматься!
Антон совсем не удивился, когда вечером позвонил Пыляев. Может, оно и к лучшему, пускай эта его подружка пересидит недельку-другую в тихом месте, глядишь, чего и прояснится за это время.
По правде говоря, Сапоцкину было немного завидно, вот его бывшая в жизни не полетела бы вызволять его из милиции. Она, видите ли, искренне полагала, что все свои проблемы мужчина должен решать самостоятельно, а любая помощь унизительна. На словах звучало хорошо, а на деле… На деле Антону быстро надоело сражаться с проблемами супруги, мамы супруги, тети супруги, тетиной дочки и целой череды подруг, у которых для решения проблем не было мужа. А Пигалица эта прилетела в отделение и кричала, сама не замечая, что кричит. Пыляев, видите ли, не виноват. А кто виноват? Бухгалтерша, скончавшаяся от сердечного приступа и уже после смерти попавшая в багажник шикарного пыляевского авто?
А еще маньяк этот…
Список подозреваемых сократился. У гражданина Баюна Георгия Алексеевича в двух случаях из четырех имелось алиби, вслед за Георгием Алексеевичем из списка выбыли охранник и курьер, финансовое состояние которых не позволяло покупать дорогие букеты. Значит, остались четверо: Запольский, Пыляев, Сергеев и Алексин. Но на девушку напали, когда Пыляев находился в КПЗ, выходит, он ни при чем? С другой стороны, можно кого-нибудь нанять, заплатить, и жертва осталась жива, что само по себе странно. Нет, рано бывшего однокурсника со счетов сбрасывать. И с Алексиным непонятно получается – как он возле дома оказался? По какому такому делу? Неужели по тому самому, из-за которого Антону не дают работать нормально? Черт бы побрал все спецоперации, вместе взятые.
К утру мои лилии заметно погрустнели, золотые лепестки съежились, и цветы не радовали, а скорее раздражали. Пришлось выбросить, Пыляев довольно хмыкнул. А я неожиданно заробела, вещи собираю, а на душе муторно. Еду неизвестно куда, неизвестно зачем, неизвестно с кем… Это я немного переборщила, очень даже известно.
– А что там, в Выхино?
– Вимино, поселок называется Вимино, – поправил Пыляев. – Там дом.
