– Простите меня, Тонечка, я один виноват во всем!
– Ни в чем вы не виноваты! – заторопилась я, очень уж стало его жалко. – Это я виновата, что оставила вас одного!
– Только не бросайте магазин! – взмолился он. – Этого ни в коем случае нельзя делать!
Тут, очевидно от усилий, глаза его закатились, и старик потерял сознание.
– Кончается! – ахнула Ревмира, незаметно просочившаяся за мной в магазин.
– Да типун вам на язык! – с досадой закричала я, поскольку, судя по всему, это было правдой.
Положение спас врач из появившейся наконец «Скорой». Он сделал старику укол, ощупал голову и сказал, что нужно скорее везти в больницу. Возможно, понадобится операция.
Меня в машину не взяли, сказали, что все равно положат Никодима в реанимацию, а туда не пускают.
– Приезжайте утром, – сказал врач, – тогда все и узнаете.
Он крикнул водителя, и они споро подхватили легкого старика на носилки. Ревмира, несмотря на свое революционное имя, перекрестилась им вслед.
После отъезда «Скорой» старуха со своей болонкой с видимым облегчением отправились домой. Будь моя воля, я бы тоже слиняла отсюда куда-нибудь. Но куда? Сама же сказала сегодня мужу, что не буду неделю ночевать дома.
Снова я удивилась, до чего спокойно он воспринял это известие, но теперь, после нападения на Никодима Никодимовича, меня это мало трогало.
Я заперла магазин на все замки и поставила на сигнализацию. Кот Казимир ходил за мной, как собака, аккуратно у левой ноги. Видимо, понял, что больше ему не на кого надеяться. Грач сидел в клетке, нахохлившись, как воробей на морозе, и молчал.
На первый взгляд в магазине не было особого беспорядка, то есть ударили Никодима Никодимовича не случайные грабители. Те перевернули бы тут все вверх дном. Что-то мне подсказывало, что это та самая парочка, что явилась ко мне.
– Что же ты не защитил Никодима? – спросила я кота.
Тот, естественно, ничего не ответил, только посмотрел на меня очень выразительно.
Ночь прошла относительно спокойно. Я думала, что до утра простучу зубами от страха и сна не будет ни в одном глазу, я буду прислушиваться, не ходит ли кто внизу, в магазине, и вздрагивать от каждого шороха и обливаться потом, когда услышу треск рассохшейся половицы или урчание включившегося холодильника.
Ничего этого не было. Я провалилась в тяжелый сон, едва коснувшись головой подушки в пожелтевшей наволочке, пахнувшей лавандой. Очевидно, злоумышленники побоялись, что после нападения в магазине будет полиция или же добились от Никодима Никодимовича всего, чего хотели.
В сонной моей голове забрезжили какие-то мысли. О монете. Им была нужна монета. Да не какая-нибудь, а особенная. Как этот коротышка кричал мне? «Госпожи больше нет, а ты никто!»
Неужели под госпожой он подразумевал мою покойную тетю Валерию Львовну? Ну, они правы в одном: я действительно никто, поскольку понятия не имею ни о монете, ни о том, что тут вообще происходит.
Наутро я засобиралась в больницу к Никодиму Никодимовичу. В суматохе последних дней я как-то не успела спросить, где он живет и с кем, есть ли у него родные и близкие. Может быть, нужно сообщить его родственникам о несчастье? Но что-то подсказывало мне, что старик жил один, что вся жизнь его была связана с магазином и со служением моей тете Валерии Львовне.
Я рассердилась на себя за то, что думаю о старике в прошедшем времени, сказал же врач «Скорой», что жизненно важные органы не задеты и он поправится.
Я взяла большую фаянсовую кружку, из которой Никодим Никодимович пил чай. Кружка была старая, с немецким двуглавым орлом на боку. По дороге купила пачку хорошего чая и полкило сдобного песочного печенья, а также яблок и абрикосов, зубную щетку и мыльницу, в которую положила кусок мыла в виде утенка Дональда. И еще симпатичные домашние тапочки в клеточку. Если еще что нужно, пускай старик скажет, я куплю все новое.
В отделение меня пустили без разговоров, но только до двери в палату реанимации.
Оказалось, вчера старику сделали операцию, как они сказали, она прошла успешно, утром он пришел в сознание, но его колют успокоительными, чтобы спал – тогда, дескать, мозг без раздражителей отдыхает. Не успела я испугаться по поводу операции, как вышел доктор и заверил, что все будет в порядке, в реанимации они держат Никодима просто потому, что возраст уже солидный, в таком возрасте человеческий организм нуждается в особой заботе.
– Он вам родственник? – спросила врач.
– Дальний, – я отвела глаза.
Вот что теперь делать? Куда идти, если я даже не знаю, где он живет? Если попросят принести документы – тот же паспорт, полис страховой, что я скажу? Подумав, я решила, что главное – это чтобы Никодим Никодимович поправился, а с документами как-нибудь разберемся. Расспрошу эту бабулю с болонкой, как ее… Матильда Спартаковна… ах нет, это собачка – Матильда, а старуху зовут Ревмира.
Симпатичная сестричка из реанимации посоветовала мне подождать – вполне возможно, что больной очнется, и тогда она меня пустит на него поглядеть. Я спустилась вниз, где был небольшой кафетерий, заодно и позавтракаю.
Выбор, конечно, не впечатлял: черствые булочки, завернутые в пленку бутерброды сомнительной свежести.
У стойки топтался мужчина в китайском тренировочном костюме и тапочках на босу ногу.
– У вас колбаса зеленая уже! – возмущался он. – Это же настоящее преступление – больных людей такой колбасой кормить! У вас же не Боткинские бараки, а больница широкого профиля, отравления небось и не лечат!
– Вовсе она не зеленая, – вяло отговаривалась тетя у стойки, – это тут освещение такое! А если вы больной, то и не ешьте, вас в больнице должны кормить!
– Ага, как же! – пригорюнился мужчина. – С такой кормежки ноги протянешь, где уж тут вылечиться!
– Возьмите булочку, – предложила тетя, – или бутерброд с сыром. Им не отравишься.
– Я сыр не ем, я вегетарианец! – заявил больной.
– А тогда чего ж ты на мою колбасу наговариваешь? – мгновенно разозлилась тетка. – Вообще ничего не продам! Приходят тут, только на нервы действуют!
Мужчина удалился, очевидно, он и приходил-то сюда просто так, от больничной скуки, чтобы убить за разговором время между процедурами. Я выбрала бутерброд с сыром и чай, убоявшись, что кофе в этом заведении пить невозможно. Оказалось, чай тоже, во всяком случае, чаем эту мутную бурду назвать было никак нельзя.
И вот, пока я уныло болтала пакетиком в стакане, чья-то рука положила передо мной большую шоколадную конфету. Она так и называлась – «Гулливер», и на фантике был нарисован Гулливер в шляпе, окруженный крошечными лилипутами.
Я подняла глаза и узнала того самого водителя машины, что едва не сбил меня вчера. Я вспомнила армянское имя – Роберт Манукян. Он был очень предупредителен, сильно за меня волновался, довез до дома, то есть до магазина. Все предлагал в больницу, сунул свою визитку. Еле я от него отвязалась – и вот, снова он. Я нахмурилась и хотела спросить, чего ему надо, но он опередил меня.
– Вы меня обманули, – грустно сказал он, – значит, все-таки я вас задел бампером.
– С чего вы взяли? – удивилась я.
– А что же вы делаете в больнице? Наверняка ночью вам стало плохо, и вы явились за помощью. А я ведь предупреждал, что так может случиться – сначала вроде бы ничего не болит, а потом…
– Да вовсе я не больна! – Я отставила чашку и встала, потому что разговаривать, глядя на него снизу вверх, было неудобно. – Просто я навещаю тут знакомого!
– Знакомого? – недоверчиво переспросил он. – Какого знакомого? Разве у вас кто-нибудь болен?
Я только открыла рот, чтобы рассказать ему про Никодима, но тут же опомнилась. Что я делаю? Снова я выбалтываю первому встречному про свои дела? Мало меня жизнь учила!
– Слушайте, что вам от меня надо? – возмутилась я. – Что вы меня преследуете? Не нужно мне от вас ничего, я прекрасно себя чувствую и не имею к вам никаких претензий! И заберите ваши подношения, я сладкого не ем!
Я неловко махнула рукой, и конфета упала на грязноватый серый линолеум.
– Извините меня, пожалуйста, – тихо сказал Роберт, – простите, если я вас обидел.
Он опустил глаза и вцепился в спинку стула.
Мне стало стыдно. Человек, в общем, ничего плохого мне не сделал, конфетой угостил, а я ее – на пол! И вообще вчера до дома довез, разговорами развлекал, а мог бы просто уехать.
– Присядьте… – предложила я помягче, – и скажите наконец что вы-то тут делаете?
– У меня тут сестра лежит вторую неделю… – Он тяжело вздохнул и замолчал.
– В каком отделении? В травме? – удивилась я. – А что с ней?
Не то чтобы меня действительно интересовала судьба его сестры, которую я в глаза не видела, но о чем разговаривать в больнице, как не о больных и болезнях?
– Автомобильная авария, – глухо ответил Роберт, – ее машина столкнулась с грузовиком. Вывернулся какой-то пьяный… Ехал на красный свет, да еще по встречке… Тяжелейшее сотрясение мозга, десять дней в себя прийти не может…
