— А церковь Сен-Никола ты помнишь? — заговорил он. — Ты только окончила молитву и была такой же бледной, как сейчас.
Она медленно опустилась на край кровати, будто невидимая рука надавила ей на плечи. Едва двигая губами, пробормотала:
— Церковь Сен-Никола?
— Ну да. Церквушка в глухой деревне под Мантом… Ты тогда вот-вот должна была умереть.
— Я?.. Я должна была умереть?
Она вдруг бросилась на кровать, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Плечи ее сотрясались от рыданий. Флавьер опустился рядом с ней на колени. Он хотел погладить ее по голове, но она испуганно отшатнулась от него.
— Не прикасайся ко мне! — крикнула она.
— Ты меня боишься? — спросил Флавьер.
— Да.
— Думаешь, я пьян?
— Нет.
— По-твоему, я сумасшедший?
— Да.
Он встал, с минуту смотрел на нее, потом провел рукой по лбу.
— Что ж, может, ты и права! Вот только это твое ожерелье… Погоди, дай мне сказать… Почему ты его не носишь?
— Оно мне не нравится. Я тебе уже говорила.
— А может, ты боялась, что я его узнаю? Верно? Я прав?
Она повернула голову и посмотрела на него сквозь спутанные волосы.
— Нет, — ответила она.
— Ты можешь поклясться?
— Ну конечно.
Он размышлял, рисуя носком на ковре сложные узоры.
— Выходит, тебе его подарил Альмарьян?
Она приподнялась на локте и поджала ноги, словно хотела казаться меньше. Он рассматривал ее с тревогой.
— Альмарьян сказал, что купил его в Париже… в антикварной лавке в предместье Сент-Оноре. Об этом я тоже тебе говорила. Вечно ты заставляешь меня повторять одно и то же.
— Вот и повтори. Давно?
— Шесть месяцев тому назад.
Что ж, в конце концов, это возможно. Нет, невозможно! Слишком странное совпадение.
— Врешь! — крикнул он.
— Зачем мне врать?
— Зачем?.. Ну же, признавайся. Ведь ты Мадлен Жевинь?!
— Нет!.. Пожалуйста, не начинай все сначала. Если ты все еще влюблен в эту женщину, оставь меня… Так будет лучше. Я уеду… С меня довольно.
— Та женщина… умерла. — Он поколебался. В горле так пересохло, что он закашлялся. — По крайней мере, — уточнил он, — какое-то время она была мертва… Вот только не знаю… Можно ли умереть на время?
— Нет, — простонала она. — Замолчи!
Снова от страха ее лицо превратилось в мертвенно-бледную маску. Он отступил на несколько шагов.
— Не бойся… Видишь, я не хочу причинять тебе зла… Я говорю ужасные вещи, но это не моя вина. Ты это когда-нибудь видела?
Порывшись в кармане, он бросил на одеяло золотую зажигалку. Рене вскрикнула и отодвинулась к самой стене.
— Что это? — пробормотала она.
— Возьми!.. Посмотри хорошенько!.. Это зажигалка… Ну же, потрогай ее! Попробуй зажечь! Говорю тебе, это зажигалка. Она не взорвется у тебя в руках. Ну? Она тебе ничего не напоминает?
— Нет.
— Я подобрал ее рядом с твоим телом. Конечно, этого ты не помнишь.
У него вырвался короткий смешок. Рене не смогла сдержать слезы.
— Уходи, — твердила она. — Уходи!
— Оставь ее себе, — настаивал Флавьер. — Она твоя.
Зажигалка сверкала на постели, как бы проводя между ними грань. За этой гранью была Рене, которую он заставлял беспричинно страдать. Беспричинно… Кровь стучала у него в висках. Пошатываясь, он подошел к умывальнику и выпил глоток безвкусной воды, пахнущей хлоркой. Ему еще надо было задать ей кучу вопросов. Они, как черви, шевелились у него в голове. Но он подождет… Когда-то он своей неуклюжей поспешностью подтолкнул Мадлен к бегству. Теперь он начнет все сначала и постепенно вернет ее к жизни. Он воссоздаст ее заново из плоти Рене. И придет день, когда она вспомнит.
— Я здесь не останусь, — сказала Рене.
— Куда же ты пойдешь?
— Не знаю. Но здесь я не останусь.
— Я не буду близко подходить к тебе, обещаю. И не стану говорить о прошлом.
Он прислушивался к ее частому дыханию. Раздеваясь, он чувствовал, что она следит за каждым его движением.
— Убери зажигалку, — попросила она.
Наверное, при виде змеи она бы вела себя так же.
Флавьер забрал зажигалку, подбросил ее на ладони.
— Ты и правда не хочешь взять ее себе?
— Нет. Я хочу только, чтобы ты оставил меня в покое. Я достаточно натерпелась во время войны. Если придется и теперь…
Она смахнула с ресниц слезинку, поискала платок. Флавьер бросил ей свой. Она притворилась, что не видит его.
— Почему ты сердишься? Право, я совсем не хотел тебя огорчать. Ну, давай мириться.
Он подобрал свой платок, присел на кровать и вытер ей лицо. Внезапно нахлынувшая нежность сделала его неуклюжим. Слезы все еще текли по щекам Рене, будто кровь из открытой раны.
— Ну не надо, не плачь из-за пустяков, — уговаривал ее Флавьер. — Стоит ли так переживать?
Он положил голову Рене к себе на плечо и стал ее тихо укачивать.
— Да, — прошептал он, — иной раз я и сам себя не узнаю. Меня преследуют воспоминания… Тебе этого не понять. Умри она мирно в своей постели… я бы, конечно, страдал, но со временем мог бы забыть… а она — тебе я могу это сказать, — она покончила с собой… бросилась вниз с колокольни… хотела бежать… от чего? Вот уже пять лет, как я пытаюсь это понять.
У Рене, которую он крепко прижимал к себе, вырвалось глухое рыдание.
— Ну-ну, — прошептал он, — все прошло… Видишь, я все тебе рассказал. Ты нужна мне, детка. Только не бросай меня. Еще раз я этого не переживу… Верно, я все еще люблю ее. Но и тебя я тоже люблю. Это все та же любовь… Такой любви не знал ни один мужчина… Все будет чудесно… стоит только тебе постараться вспомнить, что было потом… после колокольни…
Она приподняла голову, и Флавьер сильнее сжал объятия.
— Позволь мне договорить… Я хочу тебе в чем-то признаться. Я и сам это понял только на днях…
Он на ощупь нашел выключатель и погасил свет. Рене отлежала ему плечо, но он не стал менять позу. Прильнув друг к другу, они парили в полумраке, в котором двигались неясные тени. К какому утраченному свету тянулись они?
— Я всегда боялся умереть, — продолжал Флавьер чуть слышно. — Смерть других потрясала меня, напоминая, что и я умру… а с этим я не в силах был смириться. Я почти уверовал в Бога… ведь христианская вера обещает воскресение из праха… Тело погребено в пещере… ко входу привален камень… снаружи караулят воины… и вот на третий день… Я тайком пробирался к пещерам и кричал изо всех сил, этот крик еще долго раскатывался под землей… но он никого не будил… Было еще слишком рано… Но теперь, мне кажется, он был бы услышан! Если это правда… и если ты захочешь… тогда я больше не буду бояться. Забуду все, что говорили врачи. Ты научишь меня, как…
Опустив глаза, он взглянул на запрокинутое лицо. Глазницы казались пустыми. В смутном свете угадывались лишь лоб, щеки и подбородок. Сердце Флавьера переполнилось любовью… Он смотрел на нее и надеялся услышать хоть слово в ответ. Под окнами дребезжал трамвай, от проводов рассыпались искры, отблесками замелькали на стенах, на потолке… Зрачки Рене вдруг вспыхнули зеленым светом, и Флавьер в страхе чуть не отшатнулся.
— Закрой глаза, — прошептал он. — Не смотри на меня так.
Рука у него настолько онемела, что он ее совсем не чувствовал. Казалось, эта часть его существа уже умерла. Ему вспомнился тот миг, когда тонущая Мадлен потянула его за собой на дно и ему пришлось бороться и за собственную жизнь. И сегодня вечером какая-то сила увлекала его за собой на дно, но бороться больше не осталось сил. Теперь ему легче было бы уступить, отказаться от роли наставника и защитника. В конце концов, из них двоих тайной владела только она… Им все больше овладевала сонная одурь. Он еще попытался говорить, что-то обещать… но сам, весь во власти своих видений, постепенно превращался в бесплотную тень… Сквозь сон он слышал, как она вставала, вероятно, чтобы раздеться. Он беззвучно пошевелил губами, пытаясь произнести: «Мадлен… Останься со мной». Он спал, но не отдыхал по-настоящему. Только к утру сон его стал менее тревожным, и он не узнал, что на рассвете она долго смотрела на него и глаза у нее снова были мокрыми.
Проснулся он совершенно разбитый, с головной болью. Из ванной доносился шум воды, и это сразу его успокоило. Он поднялся. Черт возьми! Да он совсем раскис!
— Я сейчас выйду! — крикнула Рене.
Безрадостно и бездумно Флавьер созерцал голубое небо над крышами домов. Да, жизнь продолжалась — все та же бессмысленная жизнь. Как всегда по утрам, страшно хотелось выпить. После первой рюмки мозг прояснялся, и к нему возвращались все его привычные страхи. Неизменные, безысходные, они тут же занимали свои места, как хорошо начищенные ножи. Вот и она, в роскошном халате, купленном накануне.
— Ванная свободна, — сообщила она.
— Время терпит… Доброе утро… Как спалось? Я сегодня не в своей тарелке… Ты не слышала, я не кричал ночью?
