С того момента как ее внедрили в русскую (по паспор-ту) хохляцкую (по привязанностям) семью, прошло семь неполных лет. За это время она успела проучиться в уни-верситете полных пять лет, получить диплом с отличием, стать одной из любимых аспирантов профессора Лосева-Рогатова, найти материализованное в скромный результат применение своим тайным способностям.
Наталья не стала, как это делают большинство молодых агентов, кидаться сломя голову на поиск и похищение важных государственных секретов страны-кормилицы. Не стала зарабатывать дешевого авторитета агента, готового для родины на "холод могильных камней".
— Зачем спешить? — здраво рассудила юная леди. — Я сю-да пришла всерьез и надолго. Покружусь, пригляжусь, авось можно не сразу попасться на зубок здешним внут-ренним органам. Жизнь состоит из плохого и хорошего, из пользительного для здоровья и самочувствия, и из вредно-го, иногда убийственного. А дай-ка я разделю ее на кусоч-ки да присмотрюсь к каждому.
Получилось у нее следующее: студентка, активистка, спортсменка, агентка, да и внешне ничего себе. Не краса-вица писанная, но она, в отличие от многих девушек ря-дом, и не мечтала быть красавицей. Они все не такие как остальные. Красота ущербна. Если господь Бог дал красо-ты немеряно, что-то в голове, как правило, отобрал. Вот и мучаются. Радостей им намного меньше. А спросу с них по красоте их высокий. Наталья здраво решила оставаться се-рой мышкой: шерстка мягкая бархатистая, вроде и не бро-ская, но погладил разок и еще хочется. А уж опытности да умения она приложит, благо, есть немалый задел…
Много всего наприкидывала, контроля за ней ни от ро-дителей, ни от Центра почти и никакого, и согласилась пожить так, чтобы не было "мучительно больно за бес-цельно прожитые годы". Пожить она решила в свое моло-дое удовольствие.
И выполняя собственные заветы, целый год шла от сво-его конца.
Потенциального.
Как если бы она залетела, ее раскрыли, арестовали, осу-дили и в яму посадили.
Все, что касаемо русских концлагерей, не менее конц тюрем и предваряющих репрессивно-исправительный ап-парат учреждений, познавалось ей без каких-либо заданий и понуканий. Она изучала русские несуразные уголовные кодексы, в которых за украденную у соседа курицу нака-зание было несравнимо больше, чем за украденный у госу-дарства миллиард, даже если он в долларах или фунтах. Ходила в суды наблюдать идиотские предопределенные обвинением процессы, где адвокат и обвиняемый были безгласной мебелью, а судья руководствовался не статьями идиотского закона, а курсом партии и правительства, сво-им местом в очереди на квартиру и задержанной за полго-да мизерной зарплатой. Заводила нужные знакомства, и, как на экскурсию, прогуливалась в изолятор временного содержания, по оперативной терминологии ИВС, в СИЗО, следственный изолятор, где подозреваемые в мелких пре-грешениях сидели в ожидании окончания следствия и суда годами. Многих потом, когда суд выносил приговор, от-пускали домой, так долго они тут томились. Но никого не оправдывали, потому как, оправдав этих, нужно было на-казывать тех, которые этих ни за что сюда упрятали. Но разве рука поднимется на того, с кем из одной кормушки хавать приходится?
За этот год Наталья поняла: такой конец ей ну ни на фиг не нужен. Если бы ее, разоблачив и осудив, отправили от-бывать наказание в родную Англию, она бы еще подумала. Но в России, где даже государство живет по своим поняти-ям, а не по законам, жизнь на воле много хуже, чем в анг-лийской тюрьме.
Весь второй год вынужденного пребывания она укреп-лялась в мысли, что рисковать свободой ей не след. Еще три года усиленно внедрялась, обрастала знакомствами и связями. Центр с пониманием отнесся к ее объяснению своей открытой пассивности. А когда она поступила в ас-пирантуру, даже первый орден пообещали. И бюст на ее родине… за счет конторы… увеличить… пока на один размер. С бюстом она решила не спешить, дождаться сле-дующей благодарности и сразу на два размера обе увели-чить, чтобы и не больно, и заметней выглядеть.
В тесной аспирантской каморке она нашла, наконец, свою золотую жилу.
Шкаф.
Забитый курсовыми и дипломными работами студентов за последние лет…дцать. Она потихоньку достает их, снимает ни микропленку, обрабатывает. Сложными кана-лами через систему тайников переправляет на родину, в туманный который Альбион.
По крайней мере на ближайшие лет двадцать она бес-проигрышно обеспечена информацией, а если учесть, что студенты народ невольно плодовитый и число их работ год от года растет, Наташе уже снится счастливая старость, не омраченная провалом и сорванными заданиями. Даже и попытаются раскрыть ее, накрыть или расшифровать — вряд ли даже в их придурошных органах найдется хоть один придурок, который обнаружит хоть какую-то цен-ность, а тем паче важную государственную тайну в никем не читаемых дипломных работах студентов.
А все мастерство матерого шпиона Натальи Чесалы-Скрудж заключается в том, как выдать своим шефам от-рывки из дипломов за секретные научные разработки; как убедить Центр в перспективности исследований, в которых самое большое исследование студента заключается в поис-ке аналогичной работы старших товарищей, с которой можно содрать максимум материала с приложением мини-мума собственных усилий. Не зря Наталья окончила в Рос-сии закостенелую советскую школу. Она быстро сделала спасительное открытие: в каждом студенческом дипломе есть обязательная глава с расчетами экономического эф-фекта от внедрения. И нет такого труда, где бы эффект не исчислялся суммами, приятными даже глазу развращенно-го богатством капиталиста. Потому почти на каждый от-правленный микрофильм с выдержками из названной гла-вы, она получала задание: "Агенту ПКЉ7. Форсировать работы по добыче дополнительных сведений в данном на-правлении исследований крупной группы ученых, замас-кированных под легендой вечно пьяных и голодных совет-ских студентов. Материал поставлен на контроль мини-стерством, вам присвоено очередное звание, награда не заставит себя ждать, готовьте дырку, а на ваш счет…"
НЕУЧТЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
НЕУЧТЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК
много лет тому назад
(необходимое лирическое отступление)
В излучине реки Юрюзань, пробивающей себе дорогу вдоль хребта Зигальга, спряталась заимка Рахима, лесного человека. Поселился он здесь без малого три десятка лет назад. Во время службы в армии участвовал в какой-то секретной операции на Тоцком полигоне. Шибко чего-то наглотался. Во избежание утечки информации его чем-то укололи. Или скушать дали. Стал Рахим тихим. Людей чурался, ел только то, что на земле или в земле растет. Пил воду из луж, все хотел, как в сказке, козленочком или теленочком стать. Знать, вода не той марки оказалась, не волшебной. Или кто спецьяльно назьму какого стороннего примешивал. Только не состоялось его превращение. А вот в психушку несколько раз забирали. Подержат маненько, покормят досыта, отмоют. Но все одно вскорости на бел свет выпустят. За тихость его и потому полную безвредность для устоявшейся власти.
Надоело как-то Рахиму насмешки да ухмылки земляков терпеть. Утрем в один день скорехонько собрался и незаметно в тайгу ушел. Насовсем. Как потерялся. Срубил избушку махонькую и стал жить внутри природы наедине с собой.
А потом, вскорости, лет, может, через двадцать лесного одиночества, народная власть вдруг подумала — а чего это неучтенный человек в его, в государственном стало быть, лесу задарма живет, бесплатно чистым воздухом дышит, и до сей поры не при деле? Взяло и присвоило ему титул лесника. Его лесной избушке звание кордона. И даже на карту тайги маленьким пятнышком оприходованное место жительства нарисовало. А еще закрепило четыре каких-то квадрата непроходимых лесных угодий. За что выделило списанную за древностью слепую кобылу, рацию без батарей, и стабильный лесничий оклад сухим хлебно-консервным пайком, пятью пачками махорки и полпудом комковой нерафинированной соли.
Так оказался Рахим при государственном деле. Стали к нему изредка люди разные заезжать. Кто по нужде личной, с его работой каким ни то боком связанной. Кто на охоту или рыбалку. А кто просто так, у костра посидеть, языком помолоть, уставшую душу от огня пообогреть.
Сегодня Фарит забрел, — худосочный пожилой башкирин с тремя остатними зубами в огороженном редкой щетиной рту.
Работает Фарит на карьере, то ли сторожем, то ли хозяйственным курьером; сутки через двое его график. На работе отоспится, а в законные выходные по лесу одиноко шарагатится, воздухом таежным дышит, дни свои на земле продлевает. Фарит с Рахимом вроде как сродственники. Свояки по несчастью. В 85-м Фарита на ликвидацию Чернобыльской аварии посылали. А потом на пенсию выкинули, по состоянию полного отсутствия здоровья. Вот он и пристроился на карьере, чтобы, значит, к маненькой пенсии приварок какой-никакой поиметь, с голодухи не околеть.
