В ушах Рукавишникова рефреном звучала одна фраза: «...нет оснований сомневаться в вашей искренности». Значит, ему верят, значит, никто не будет изображать из него насильника.
— Экспертиза определила, что Лариса потеряла сознание от спазма сосудов и захлебнулась, — продолжал следователь. — Наверное, после сильного переохлаждения пустила очень горячую воду...
— Так получилось все трагично, — прошептал Алексей Иванович, прервав следователя на полуслове. — Я должен был догадаться.
— Разве все предусмотришь? Я утром разговаривал со следователем из милиции, который проводил дознание. Он, знаете ли, чувствует себя неловко. Подумал на вас бог знает что такое.
— Решил, что я убийца?
— Да нет, что вы. Если бы он так решил, то увез бы вас в КПЗ...
Рукавишников поежился.
— Просто не поверил, что вы хотели помочь.
— А потом поверил?
— Алексей Иванович, у нас, к сожалению, не хватает времени на расследование моральной стороны дела. Мы нравственностью начинаем заниматься только тогда, когда нарушен закон. Подозрения в убийстве были неосновательны. Ну а все остальное... — он отвел взгляд и легонько покусал тонкую бескровную губу. Потом вздохнул и, словно отметая первую часть разговора, улыбнулся:
— В редакции, наверное, проявили беспокойство?
— Беспокойство! — сердито бросил Алексей Иванович и, спохватившись, продолжил с напускным безразличием:
— Да ничего... Все должно встать на свои места...
Миронов посмотрел на него с интересом. И, как показалось Алексею Ивановичу, с некоторым сомнением.
Когда они прощались, следователь протянул Рукавишникову руку:
— Нам еще придется встретиться. Я позвоню.
Рукавишников шел из прокуратуры печальный и опустошенный. Два дня он находился в напряжении, раздираемый тревогами и сомнениями, беспокоясь за то, как будут развиваться события дальше, оскорбленный недоверием одних и предательством других. Все это как-то заслоняло трагедию самой девушки, уводило ее на второй план. И даже вчерашние слова Лиды хоть и глубоко засели в сознании Рукавишникова, но еще не были по-настоящему пережиты. А теперь, когда Алексей Иванович остался один на один с мыслями о судьбе еще недавно совсем незнакомой девушки, его вдруг одолело какое-то безразличие к своей собственной судьбе.
А может быть, права Лида? Ведь больше всего я переживал не потому, что умерла девушка, а потому, что умерла у меня на квартире. Последствий испугался. А мертвой уже не страшны никакие последствия...
«Неужели я такой мелкий человек? — подумал он внезапно и почему-то оглянулся по сторонам, словно испугался, что его мысли угадают прохожие. — А ведь я всегда считал себя прямым и честным. У меня много друзей. И Гриша считался моим другом! Неужели я никогда не догадывался, что он предатель?»
Алексей Иванович начал вспоминать, и память теперь услужливо подсказывала ему эпизоды из жизни, которым он никогда не придавал внимания.
...Большое гулянье на набережной Невы. Он даже не помнил, по какому случаю. Не то годовщина снятия блокады, не то День Победы. Они с Гришей выпили бутылку вина и захмелели. Ходили обнявшись, радостные, восторженные. Заговаривали с незнакомыми девчонками. Потом Гриша потерялся в толпе, и Рукавишников нашел его только поздно вечером — несколько плотных парней прижали Возницына к парапету и лениво, словно предвкушая наслаждение от предстоящей драки, поддавали ему то по лицу, то в поддых, то коленом ниже пояса. Не думая о последствиях, Рукавишников бросился к парням.
— Да что вы, ребята? Оставьте...
Он встал между ними и Возницыным и с пьяным задором начал объяснять, что Гриша парень свой с Васина острова. Один из парней, по инерции, съездил ему в ухо. Но другой, постарше, что-то сказал, что — Рукавишников не расслышал, и избиение прекратилось. Все остальное Алексей Иванович помнил плохо. Откуда-то появилась бутылка водки. Ему сунули стакан, и он, чтобы не показаться хлюпиком, выпил, а старший хвалил его за смелость, говорил, что дело с ним иметь можно. А остальные парни почему-то дружно гоготали при этом, словно им показывали цирк. А Гриши при этом не было. Гриша исчез сразу же, как только Рукавишников влез в эту потасовку. Потом они куда-то шли, взявшись под руки, а потом на него обрушился страшный удар в правую скулу. Парни словно растаяли в темноте, а Рукавишников долго не мог прийти в себя, стоял, прислонившись к холодной стене старого дома, и раскачивался от боли. Оказалось, что били его в темном и узком Соловьевском переулке на Васильевском острове, совсем недалеко от Гришиного дома на Третьей линии. К нему Рукавишников и поплелся, постанывая от боли и с трудом удерживаясь от того, чтобы не заплакать. Но беспокойство, не случилось ли с приятелем что-нибудь пострашнее, заставляло его идти. Дверь открыла Гришина мать, Мария Михайловна.
— А Гришук уже спит, — сказала она. — Разве вы не вместе гуляли?
На следующий день бабушка, увидев опухшее Алешино лицо, заставила его пойти в больницу. Хирург сказал, что сломана челюсть. До сих пор, поглаживая скулу и нащупав небольшую вмятину, Рукавишников вспоминает эту историю.
Несколько месяцев он не звонил и не ходил к Возницыну, но потом встретил Гришу на вечеринке у общего приятеля, и дружба их возобновилась. Не то чтобы Рукавишников простил его, нет. Просто все отошло на второй план, подзабылось. Да и Гриша как-то оправдался. Или попросил прошения.
Сейчас, думая об этом давнем мальчишеском приключении, Алексей Иванович морщился. «Ведь то был другой Возницын, подросток, не знавший цены настоящей дружбы, не отдававший отчета во многих своих поступках», — думал он. Знал же он Гришу и другим... веселым, компанейским, внимательным. С ним было всегда легко и просто, он понимал с полуслова, приходил на выручку, когда Алексею Ивановичу не хватало денег до получки, особенно в студенческие годы. Все это было...
Он медленно шел по улице Петра Лаврова, натыкаясь на спешащих людей, разглядывая громады домов, поставленных на капитальный ремонт. У некоторых зданий были обрушены полы и потолки, стояли одни стены, оклеенные разными обоями: синими, красными, давно уже выгоревшими, белесыми. Кое-где обои прорвались, и ветер трепал их куски, обнажая пожелтевшие газеты. Над улицей стелился голубоватый дым — строители жгли за дощатыми заборами костры. «Совсем как в блокаду, — подумал Рукавишников. — И эти пустые стены с провалами окон, и дым от костров»...
Новая встреча со следователем состоялась через день. Утром, когда Алексей Иванович уже собирался уходить на службу, раздался телефонный звонок. Звонил Миронов.
— Вы бы не могли заглянуть ко мне? — спросил он. — Прямо сейчас...
— Ну что ж, Алексей Иванович, вчера мы установили личность погибшей... — он вытащил из папки лист бумаги: — Сарычева Лариса Григорьевна, проживала в городе Остров Псковской области, шестидесятого года рождения, — он внимательно посмотрел на Рукавишникова, словно тому могли что-то сказать эти скупые анкетные данные.
— Поссорилась из-за каких-то пустяков с матерью и ушла из дому, не сказав куда.
Рукавишников молчал.
— Но мы выяснили и другое, Алексей Иванович, — продолжал следователь, — весь вечер, перед тем как вы ее встретили, Сарычева провела а обществе одного немолодого человека. Командированного из Риги...
— Как вам удалось это выяснить? — впервые за несколько последних дней Рукавишников почувствовал, что есть надежда восстановить истину.
— Работники уголовного розыска обошли несколько ресторанов в районе Невского — платье ведь на ней было вечернее, а вскрытие показало, что Лариса много пила... В «Метрополе» девушку узнал по фотографии официант. Лариса ужинала у него с пожилым мужчиной. Ну, а остальное — дело техники. В нашей профессии есть свои маленькие секреты...
— И он признался... — начал Алексей Иванович и в нерешительности развел руками, не решаясь высказать то, в чем должен был признаться этот мужчина.
— Не во всем, — покачал головой следователь. — Свидетелей-то нет! Но есть улики — у него в номере нашли Ларисин маленький чемодан и рубашку. Он все ждал, когда девушка вернется. Знал, что пойти ей некуда...
— Вот как все обернулось, — прошептал Алексей Иванович и полез в карман. Но трубки не было, он забыл ее дома. Заметив его движение, следователь достал из стола пачку «ВТ». Пододвинул Рукавишникову.
— Да я, собственно, трубку курю... — сказал Рукавишников, но сигарету взял.
— И я трубкой балуюсь, — улыбнулся Миронов. — Но только дома. Или на даче... А здесь столько работы — не до трубки. Да и товарищи смеются — вот, дескать, советский Мегрэ выискался...
Улыбка у следователя была добрая, и Алексей Иванович посетовал на себя, что ошибся при первой встрече. Заметил, что губы тонкие, и решил, что Миронов сухарь.
— Перед вашим приходом звонили из редакции, — сказал следователь. — Товарищ Спиридонов. Он уже не первый раз звонит — беспокоится. По его словам, так вы прямо ангел небесный... Я его успокоил. Сказал, что все в порядке...
