— Эта штука вся пропитана алкоголем, и вы говорили, что он уже до этого много пил.
Фил кивнул. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, почему лицо этого человека показалось ему знакомым.
— На прошлой неделе он пытался вломиться в бар «У Большого Фрэнка». Мне пришлось потребовать, чтобы он прекратил.
Мелисса посмотрела на человека за перегородкой. Казалось, что он наполовину спит и вряд ли в состоянии устроить сколько‑нибудь существенный скандал. Она заметила, как он медленно моргнул, словно дремлющий старый пес.
— Вы считаете, он может быть опасен? Психически неуравновешен?
— Нет. Скорее, похоже на черную тоску. На следующее утро я зашел к Джо и Заку, и они сказали, что какой‑то тип провел у них весь вечер, напиваясь в одиночку. Похоже, это один и тот же человек.
— Итак, имеем четыре дня беспробудного пьянства, вероятнее всего, никакой еды, а потом полный желудок снотворного. Не похоже, чтобы он особенно радовался жизни. И тем не менее на сумасшедшего он не похож.
— Так часто бывает. — Фил поколебался. — Он говорил, будто видел снежного человека.
Она рассмеялась.
— Ну да, время от времени кто‑то его видит. На самом же деле он видел медведя. И вы сами прекрасно это знаете.
— Догадываюсь.
Мелисса пристально посмотрела на него, и Фил почувствовал, что краснеет при виде ее улыбки.
— Вы ведь в самом деле это знаете, верно?
— Конечно, — раздраженно ответил он.
Сейчас не время было обсуждать то, что когда‑то видел — а точнее, почувствовал — дядя Фила в густом лесу далеко за горной грядой. Никто никогда не воспринимал его слова всерьез, за исключением, возможно, самого Фила, когда он был маленьким. В конце концов дядя перестал об этом рассказывать. В Каскадных горах немало было городков, в которых имелись свои местные легенды о снежных людях и соответствующие экспонаты в музеях, и не одно придорожное кафе было оформлено в стиле большого волосатого существа. Но Шеффер к таковым не относился. В этих краях к снежным людям относились как к полнейшей чуши. Или, как любил говорить шеф, к большой куче дерьма. Всего лишь затасканная приманка для туристов, не более того, а Шеффер к числу туристических достопримечательностей никоим образом не относился. Шеффер был тихим благовоспитанным городком, и когда‑то здесь даже снимали телевизионный сериал. В городе имелся железнодорожный музей и несколько приличных ресторанов, в которые ходили обедать только приличные люди. Жителей города это вполне устраивало, и они хотели, чтобы так оставалось и дальше. А больше всего хотел этого шеф.
Однако когда Том произнес слова «снежный человек», на улице стояло довольно много народа, и не все из них были местными. К концу дня некоторые вполне могли сообщить о случившемся утром своим друзьям и родственникам. Фил хорошо знал, что по этому поводу думает шеф, и искренне жалел, что не забрал Тома в участок, прежде чем тот успел сказать магическое словосочетание. Одно дело — небольшая и честно заработанная известность. Ну, скажем, упоминание о том, что за последнее десятилетие в городе провела ночь парочка телезвезд. Более чем достаточно. Но если репортерам придет в голову изобразить их город как сборище неотесанной деревенщины, у которой все мысли о том, как бы подзаработать, — в этом нет ничего хорошего. Когда Фил звонил шефу по сотовому, тот сказал, что вернется самое позднее к вечеру, чему Фил был весьма рад.
— Пойду узнаю, не хочет ли он еще бульона от Иззи, — сказал он.
Мелисса кивнула.
Она посмотрела ему вслед — как он входит в комнату, садится за стол и что‑то говорит сидящему за ним человеку. По ее мнению, Козелека стоило бы проверить на предмет последствий снотворного, которое он принял, но тот настаивал, что ни в какую больницу не пойдет, и не в ее власти было его заставить. Он пережил три очень холодных дня и ночи в лесу и прошел довольно приличное расстояние по пересеченной местности. С учетом этого он выглядел весьма хорошо для человека, который ушел в лес, чтобы умереть. На эту тему ему тоже следовало бы посоветовать поговорить кое с кем, но, опять‑таки, ни к чему принуждать она не могла. Мелисса полагала, что когда его мозги в достаточной степени оттают, то эти события и разговоры о неведомых существах постепенно забудутся. И тогда можно будет просто отправить его в Лос‑Анджелес, или откуда он там был, а жизнь в Шеффере снова пойдет своим чередом.
Уже собираясь уходить, она заметила что‑то на дне открытого рюкзака. Она остановилась и посмотрела внимательнее. Среди осколков стекла и промокших обрывков упаковок от таблеток лежало нечто похожее на крохотные пучки высохших цветов.
Взяв один из них, она поняла, что это вовсе не цветы, скорее короткие грязные стебли. Похоже, они попали в рюкзак Тома, когда тот мчался через лес, цепляясь за кусты и деревья.
А может быть, они были куплены у неизвестного где‑нибудь на углу и вывалились из пакетика, в котором лежали.
Человек утверждает, будто видел нечто странное, незадолго до этого он любой ценой пытался вломиться в бар, и к тому же в его рюкзаке обнаруживается пучок подозрительной растительности. Что тут еще можно сказать? Отчасти из профессионального интереса, но в основном из самого обычного любопытства Мелисса положила стебельки к себе в сумочку, а затем поехала обратно в больницу, где, как она была уверена, вряд ли могло произойти что‑либо интересное.
К середине дня голова у Тома разболелась по‑настоящему. Она уже болела и раньше, собственно, большую часть того времени, что он провел в лесу. Но сейчас было по‑другому. Намного хуже.
Том все так же сидел на стуле в кабинете с окном. Он начал воспринимать этот стул как свой: в конце концов, он провел на нем все утро. После нескольких дней в лесу он стал многое воспринимать проще, почти по‑звериному, и тому, кто попытался бы отобрать у него стул, который он считал своей законной добычей, вряд ли бы поздоровилось. Впрочем, никто особо и не собирался его отбирать. В комнату то и дело заглядывал тот парень, Фил, но после ухода женщины‑врача никто его больше не беспокоил.
Головная боль то накатывала медленной волной, то снова отступала, словно профессионально знающий свое дело мучитель. Она окутывала его голову, словно холодное покрывало, тяжелое и неотвратимое, и начинала постепенно распространяться и на другие части тела — в основном по внутренностям. Врачу он сказал, что не хочет в больницу, чтобы оценить ее реакцию. Если бы она рявкнула: «Подумай еще раз, придурок, ты в очень, очень глубокой заднице, и мы собираемся силой затащить тебя в страшное место, где стоят машины с зелеными экранами, а потом ты наверняка умрешь», — он бы спокойно отправился с ней. Но она ничего такого не сказала, и, значит, был шанс, что с ним все в порядке.
В общем‑то, он действительно чувствовал себя вполне сносно, если не считать головной боли и ощущений в желудке, которые он склонен был рассматривать как ее отголоски. Где‑то он читал, что желудок покрыт изнутри оболочкой из нервной ткани, которая на самом деле является вторым по величине скоплением нервных волокон во всем теле (естественно, после мозга). Отсюда и неприятные ощущения в животе, и все такое. Возможно, с точки зрения эволюции это имело смысл — дать внутренностям достаточно мозгов, чтобы они могли послать сигнал: «Не ешь снова эту дрянь, вспомни, что случилось в прошлый раз» — примерно как поступил его собственный желудок, когда его вырвало в лесу. Он надеялся, что нынешние ощущения — лишь проявление сочувствия со стороны желудка к его голове. Если же нет — возможно, ему все же следовало бы отправиться в больницу.
Он также надеялся, что болеутоляющее, которая дала ему врач, начнет вот‑вот действовать. От головной боли у него перед глазами все плыло. Том все еще продолжал цепляться за мысль, что рано или поздно он все‑таки встанет, выйдет в город и найдет мерзкого старикашку, который ничего не сказал про медведей, но внезапно план этот показался ему совершенно нереалистичным. Вполне вероятно, что старикашка сам бы его поколотил.
И тут Том неожиданно улыбнулся.
Конечно же, дело было вовсе не в медведях. Вовсе нет. Одной из причин, по которой ему хотелось как можно скорее почувствовать себя лучше, было желание рассказать людям кое‑что интересное. Действительно интересное. То, что в конечном счете заставило его остаться в живых и любой ценой выбраться из леса. Пока что он никому об этом не рассказывал. Но когда придет время…
Потом его улыбка столь же внезапно исчезла. Да, он узнал кое‑что новое. То, что спасло ему жизнь, однако ни в чем ее не изменило и не помогло выбраться из темной ямы, в которой он оказался. Что случилось — то случилось, даже если никто об этом не знает. Единственная разница заключалась в том, что теперь ему было известно нечто такое, ради чего стоило рискнуть.
