— Андрей, я, конечно, общаюсь с одноклассниками, но не люблю слушать, когда кого-то начинают обсуждать. Особенно учителей. Так что я ничего не слышала.
Андрей облегченно вздохнул.
— Не знаю, кто это сделал, хотя предполагаю. Но речь не об этом. Скажи, если ты о чем-то таком услышишь… если тебе про меня кто-то скажет что-нибудь неприятное, я могу рассчитывать, что ты сначала задашь мне вопросы, прежде чем услышанное скажется на наших отношениях?
Она коснулась его руки. Мягкое, шелковое касание. Успокаивающий жест.
— Андрей, кто бы мне что ни говорил, я сама за себя решаю. И вообще, чтобы не случилось у тебя раньше, это было раньше. До того, как ты начал со мной встречаться.
У него задрожали руки, ноги, губы. Она говорила практически слово в слово то, что он хотел бы от нее услышать. Андрей привлек ее к себе и поцеловал.
Поцелуй длился долго, пока на них не прыгнул Тоша, словно требуя и ему дать частичку внимания и ласки. Они прервали поцелуй, но не отстранились. Так и стояли, обнявшись.
Следя за Тошей, Андрей услышал шепот Маши:
— Наконец-то. Думала, когда он это сделает? Сколько можно ходить рядом и даже не прикасаться?
3.
Он поднимался по лестнице на третий этаж и почувствовал ее присутствие прежде, чем услышал ее голос.
И все-таки он чуть вздрогнул, когда она сказала:
— Как самочувствие, Андрей Анатольевич?
Ковалевская улыбалась, но глаза выдавали какую-то нечеловеческую злость. Андрей готов был спорить, что она поднималась на третий этаж потому, что пошла за ним. Хотела оказаться с ним наедине и сказать что-нибудь «приятное», раз уж представилась подобная возможность.
Странно, но она назвала его по имени-отчеству. Возможно, поэтому он заговорил, хотя обещал себе не реагировать на ее обращения, если это происходило вне урока.
— Все хорошо.
Она фыркнула.
— Да? Ну, ничего, ничего. Не все еще потеряно.
Последние два урока Яна вела себя на редкость тихо. Андрей ждал бури негодования после того, как имел честь пообщаться с матушкой Яны. В конце концов, Евгения была полностью и бесповоротно на стороне дочери, и потому последняя возможность хоть как-то утихомирить эту стервозную брюнетку сошла на нет.
Бури не было. Да, Ковалевская, как обычно, «кусала» Андрея взглядом, но почему-то не предприняла ни одного выпада.
И Андрей уже начал думать, что его поход на квартиру к Ковалевским не стал совсем безрезультатным. Казалось логичным, что Евгения, заступившись за дочь в разговоре с учителем, позже, когда Яна вернулась домой, вставила ей, как следует. Возможно, не так, как надо, но наверняка претензии дочери предъявила. Может, даже сказала, что ее новый учитель, конечно, мудак, но ты, доченька, так и быть, не трогай его, чтоб не рассыпался. Это выглядело вполне правдоподобно.
Лишь сейчас, заглянув в ее глаза так близко, Андрей понял, что ошибался.
Никаких последствий разговор с ее матерью Ковалевской не принес. Если та что и говорила дочери, для Яны это значило не больше, чем грохот на небе во время грозы. Так, незначительное неудобство. Шумно, конечно, но что ж делать? Андрей даже не удивился бы, окажись, что Евгения поддержала Яну, потребовала не давать учителям сесть себе на голову.
Почему же тогда Ковалевская внезапно успокоилась? Почему? Вернее даже не успокоилась, она как будто выжидала. В чем причина?
На этом фоне ее очередная выходка с беседой на лестнице в какой-то степени возвращала реальности прежние цвета.
— Так, Яна, извини. Я не думаю, что ты хочешь спросить о чем-то по делу.
— Я беспокоюсь за ваши уши, если вы услышите, чего я хочу на самом деле.
Они поднялись на третий этаж.
— Все, тебе направо, — Андрей повернул влево.
— Вы мне грубите, — констатировала она.
— Ты тоже не сахар. До свидания.
— Да и вы не такой сладкий, чтобы я хотела вас облизать.
Он удержался от комментариев, хотя ему хотелось заорать на нее матом.
— Молчите? Ну, хорошо. У нас ведь впереди целый урок. Там и договорим.
Она была права. Он вспомнил, что через один урок ведет географию в 11 «А».
Урок прошел, как и два предыдущих в этом классе. Ковалевская опять затаилась и не выступала. Впрочем, и без этого Андрей чувствовал всеобщее недоверие, можно сказать, даже неприязнь. Конечно, не каждого в отдельности, но что-то такое присутствовало. Неужели Ковалевская так настроила ребят против него? Конечно, этому способствовали сплетни, что дошли даже до директора. Но ведь Андрей относился к ученикам справедливо, и они сами могли сделать не только отрицательные выводы.
Бездействие Ковалевской почему-то Андрея не обрадовало. Она обещала пощипать ему нервы на уроке, и, естественно, он непроизвольно этого ждал. Казалось, что брюнетка нарочно так делает, молчит, только смотрит на него. Так сказать, выполнила программу-минимум, лишь погрозила и все. Словно в данный момент этого достаточно, и она еще свое наверстает.
Когда прозвенел звонок, и все потянулись к выходу, Андрей случайно глянул на Ковалевскую. Не хотел, избегая смотреть на нее в течение всего урока, так получилось.
Вряд ли Ковалевская заметила его взгляд. Она шла к выходу и нехорошо ухмылялась.
И Андрею очень не понравилась эта ее ухмылка. Словно предчувствие болезненно кольнуло.
4.
— Проходи, — мать Руслана сразу же отвернулась, быстро ушла из прихожей, хотя обычно сама закрывала входную дверь.
Андрей понял: что-то случилось. Пожалев, что не позвонил перед приходом по телефону, он прошел в комнату друга.
Руслан сидел к нему спиной, повернув коляску к окну. В спальне горел торшер, и потому вряд ли что-то можно было увидеть в окно: его будто залепили плотной черной бумагой. Хотя, скорее всего, Руслан вообще сидел с закрытыми глазами.
Андрей остановился, не решаясь присесть на диван, словно мог оторвать друга от важного занятия. Похоже, Руслан его даже не услышал, и Андрей произнес:
— Привет.
Пауза. Андрей хотел повторить приветствие, но Руслан вдруг оглянулся.
— А-а, ты? Привет. Чего стоишь? Присаживайся.
Обычное лицо, подумал Андрей. Разве что напрочь отсутствует веселость, но это необязательно говорит о том, что случилось что-то нехорошее.
— Не думал, что придешь сегодня.
— Почему?
— Суббота все-таки. С Машей сегодня не встречаешься?
— У ее родственника какой-то юбилей. С родителями пошла на вечер.
— Понятно.
Он говорил рассеянно, мысли явно были заняты чем-то другим. Андрей почувствовал сильнейшую неловкость. Последние дни у него все хорошо. Главным образом, благодаря Маше. Но сегодня какой-то упадок. Конечно, из-за Ковалевской. Хотя не столько из-за ее выпада на лестнице, скорее из-за ее нелогичного поведения на уроке и той мерзкой ухмылки. Возможно, сказалось, что сегодня он не увидится с Машей.
Вообще-то Андрей и без того планировал зайти к Руслану, но, идя к нему, понял, что надеется, что тот его развеет и успокоит. Руслан становился для него чем-то вроде психоаналитика. Руслан, который не мог самостоятельно передвигаться и вести полноценную жизнь. Вот такому человеку Андрей выкладывал свои проблемы. В который раз!
Андрей задержал взгляд на ногах Руслана. В последнее время он иногда даже забывал, в каком положении друг.
Когда Андрей увидел Руслана со спины, у него мелькнула мысль, что друг потерял последнюю призрачную надежду когда-нибудь снова встать на ноги. О чем-то таком как-то заходила речь. Что мать отвезет его к некоему народному целителю, и потому есть шанс. Вид матери Руслана почему-то сразу наводил на мысль, что ее сын тщетно пытался этот шанс использовать.
Заглянув Руслану в глаза, Андрей решил, что ошибся. Вряд ли бы Руслан в этом случае сохранил подобную невозмутимость. И все-таки какие-то неприятности были.
— Руслик, случилось что? У твоей матери вроде глаза заплаканные.
Руслан помрачнел.
— Разревелась недавно. Перед твоим приходом. Так, без причины. Из-за меня, — он вздохнул. — Какое-то время все нормально ведь было.
У матери Руслана эпизодически происходили такие вот срывы. Столько лет прошло, как несчастье случилось, и она вроде бы свыклась с этим, но прошлое держало цепко, изредка давая о себе знать.
— Мне ее очень жаль, — пробормотал Андрей. — Хотя понимаю, я никогда не смогу почувствовать, как ей сейчас плохо.
Руслан отмахнулся.
— Все проблемы одинаковый вес имеют. Так что не кайся.
Андрей хотел возразить, сказать, что с несчастьем Руслана и его матери мало что сравнится, но все-таки промолчал. Вспомнил, как в юности его поразило прочитанное в одной книге, что обычного человека сильнее волнует собственная зубная боль, нежели смерть сотен тысяч себе подобных во время землетрясения или наводнения в далекой стране.
— Ладно, забудем. Она уже успокоилась, так что все нормально. Лучше расскажи, что там у тебя. Как с Машей?
