– Да не сколько лет! Годы жизни – это ерунда, а после двадцати девяти жить вообще не стоит! Я спрашиваю: сколько жизней и какие?
– Не думала об этом, – бурчит Вероника и нарочито смотрит в другую сторону. Ей этот разговор не слишком-то интересен.
– Вот я бы хотела прожить три с половиной жизни, – не замечает ее недовольства Стася. – Одна моя жизнь была бы очень яркая и веселая. Я бы меняла мужчин, допускала их до себя лишь на самый короткий срок. Пусть бесятся, сходят с ума, дарят мне подарки! Я бы всегда ходила с надменным лицом и лишь иногда, с самыми угодившими мне, я становилась бы нежной и страстной. И потом эти мужчины никогда не могли бы забыть, что я могу быть и такой. И желали бы умереть, лишь бы снова хоть на миг увидеть меня прежней. Понимаешь, какой кайф?
Вероника не понимала. Она еще никогда не слышала таких циничных размышлений о жизни. Да еще от кого? От своей потенциальной одноклассницы, комсомолки! Ника решила молчать, чтобы не выдать своего раздражения.
– Вторую жизнь я бы посвятила семье, – неслась вперед Стася. – Я бы была образцовой женой и матерью. Твои родители ссорятся?
– Бывает.
– И мои. Но мне кажется, вполне можно прожить вместе жизнь и совсем без ссор. От этого просто надо отказаться от себя, забыть свой характер, свои привычки. Как монашенки все забывают ради своего Господа. Так я бы молилась на свою семью.
– А третья жизнь? – вдруг заинтересовалась Ника.
– О, в третьей жизни я бы вообще не думала о мужиках и о семейной жизни. Я бы занималась творчеством, была бы известной писательницей, или художницей, или певицей. Я бы ездила по всему миру и в каждом встречном человеке искала бы источник вдохновения. Я бы казалась всем безумной, не от мира всего. Надо мной бы смеялись. А я бы видела человеческую натуру насквозь и свысока прощала бы им все нападки. Здорово?
– Неплохо, – подумав, ответила Вероника. На миг ей тоже захотелось сделаться какой-нибудь творческой натурой.
– И еще я хотела бы прожить совсем маленькую жизнь, лет девятнадцать, не больше. Я бы ходила в горы и погибла там. Моим именем назвали бы какой-нибудь перевал. Может, моя смерть была бы загадкой, которую никто никогда не сумеет разгадать. Обо мне бы ходили легенды, как о Черном Альпинисте. Но это так, напоследок, – небрежно добавила Стася и нервно сглотнула. У Вероники и самой от такой перспективы в горле образовался комок. Нет, определенно новая знакомая начинала ее интересовать.
– Смотри, цыганка! – воскликнула Стася и по-детски сжала Никину ладонь. – Пойдем погадаем!
На скамейке у озера сидела старая цыганка с повязанной цветастыми платками головой. Она держала за руку карапуза со жгучими черными глазенками в куртке до земли, наверное, отцовской.
– Она просто с внуком гуляет, – остудила Стасин пыл Вероника.
– Нет, это гадалка, а внук у нее так, для отвода глаз. Я ее часто здесь вижу.
Когда подошли ближе, старуха бойко вскочила со скамьи и пропела:
– Давайте погадаю, мои красивые. Всю правду вам скажу.
Ника струхнула: мать предупреждала ее, что в этом городке живет много цыган и от них надо держаться подальше. А Стася смотрела на цыганку с веселым вызовом и вовсе не собиралась уходить.
– Вот ей погадайте, – предложила она и вытолкала Веронику на первый план.
– А денежка у тебя есть? – Цыганка пытливо заглянула Нике в глаза. – Ой-ой, много интересного вижу, все скажу и денег никаких не возьму. Ты сама денежку в носовой платок заверни и в руках держи.
Денег у Вероники не было. Тогда цыганка ткнула пальцем в узенькое колечко на указательном пальце девочки. Кольцо было мамино, золотое, подаренное той на совершеннолетие ее родителями. Но потом руки «разносились» и кольцо перестало налезать. С тех пор оно лежало в коробке с видом Кремля на крышке, а Ника по умолчанию надевала его иногда, сперва на большой, а теперь уже на указательный палец.
Повинуясь чужой воле, она сняла кольцо с пальца, укутала его в платок и накрепко зажала во взмокшей от волнения ладошке. Цыганка забормотала что-то, заводила заскорузлыми пальцами по рукам и лицу девочки:
– Вижу, муж у тебя будет, и не один, детки хорошие, долгожданные. Счастье будет, любовь будет, но случатся и горести великие...
И что-то еще в таком духе. Вероника так растерялась, что почти ничего не слышала.
– Ну, довольно, – сказала цыганка деловито. – Теперь пусть подружка твоя подойдет. А платок крепко в руках держи и целый час не разворачивай. Да копеечек десять дай бабушке за труды.
Вероника попятилась, и Стася с готовностью заняла ее место. Старуха снова забормотала, но Ника не вслушивалась – она с волнением мяла платок и никак не могла нащупать знакомых граней кольца. Через минуту к ней присоединилась Стася, молча стала рядом, будто обдумывая что-то. Тогда Ника не выдержала и лихорадочными движениями развернула платок. Кольца в нем не было.
– Стася, бабка кольцо украла! – взвыла она. Глаза тут же заволокло слезами.
– Что? – ожила Стася и тоже развернула свой платочек. – Черт, и у меня рубль на киношку исчез. Ну, бабка! Ничего, сейчас я растрясу старую мошенницу.
И бросилась за старухой, которая с невероятной прытью уже улепетывала с малышом под мышкой через мостик. Вероника села на скамейку и расплакалась. Нет, ей точно не стоило сегодня выходить из дому. Минуты через две вернулась Стася, села рядом и вложила ей в руку кольцо.
– Как тебе удалось? – вскрикнула Ника.
– Не хотела отдавать, старая хитрованка, – деловитым голосом рассказала Стася. – Говорит: «Проявится через час, жди». Да на меня их гипноз не действует, я давно это знаю. Там, на мое счастье, военные проходили, и я их на помощь позвала. Старуха плюнула, бросила на землю твое кольцо и мой рублик и припустила так, что на машине не догонишь. Да, еще и прокляла меня напоследок.
– Спасибо тебе.
– Да чепуха. Пойдем, успеем в кинотеатр на двухчасовой сеанс.
Вероника не вспомнила даже во сне, какой фильм они смотрели. Весь сеанс она волновалась, думала о том, что мама наверняка звонит с работы домой и очень сердится. Но, видно, в отличие от Стаси, она как раз поддавалась гипнозу, а от новой приятельницы исходила какая-то странная сила, противостоять которой было почти невозможно. Хотя Стася совсем и не смотрела на экран, сидела рядом понурая, опустив голову. И сердито шипела каждый раз, когда Ника спрашивала ее, что случилось.
После окончания сеанса они опять не пошли домой, а побрели по большой многолюдной улице, болтая о какой-то ерунде. И вдруг уперлись в церковь с огромными зелеными куполами. Церковь окружала внушительная ограда, к тому же обсаженная кустарником так густо, что проходящие мимо не могли видеть церковный двор. Вдруг приоткрылась калитка и несколько старух в черных платках выскользнули на улицу и с вороватым видом заспешили прочь.
– Она что, действующая? – удивилась Ника. Церкви, которые она видела прежде, имели различные утилитарные назначения – например, в них хранили картошку.
– Ага. Этот храм никогда и не закрывали. Говорят, там икона есть особенная, чудотворная. Хочешь, зайдем? – вдруг предложила Стася.
– С ума сошла? – испугалась Ника. Зайти в церковь казалось ей таким же постыдным делом, как выйти на улицу в нижнем белье.
– А если б от этого зависела твоя жизнь, зашла бы? – снова огорошила ее Стася.
– Как от этого может зависеть моя жизнь?
– Ну, не знаю, допустим, за тобой бы гнались бандиты, и укрыться от них можно было только в церкви.
– Ну, в таком случае, наверное, зашла бы. И вообще, – решилась Вероника, – знаешь, мне срочно нужно домой. Если сама пока туда не собираешься, то хотя бы покажи, в каком направлении мой дом.
На другой день в то же самое время Вероника снова вышла во двор. Хотя поначалу не собиралась этого делать. Странное впечатление оставило в ее душе вчерашнее общение со Стасей. Вроде и тянуло к ней, и интересно было, и одновременно пугало что-то, отталкивало. Нет, не о такой подруге мечтала Вероника.
Но к обеду яркое солнце на великолепной лазури неба вновь пробудило в ней неудержимую тягу к движению, к дружескому общению, к беззаботной болтовне. Вероника села на скамейку и порадовалась ее сухому ласковому теплу – впервые обошлось без ночного ливня.
Открыла книжку, но через несколько строчек положила ее на колени и стала бездумно смотреть вдаль.
– Эй, Вероника!
Она вздрогнула и обернулась. По тротуару шла Стася и весело махала ей рукой. Но она не свернула к скамейке и не подала Веронике никакого знака, приглашающего следовать за ней. Просто поздоровалась и прошла мимо, спеша куда-то по своим делам.
Больше во дворе они не общались, да и в школе, встретившись первого сентября на линейке, ограничились лишь кивками и улыбками.
И сейчас, четверть века спустя, давно повзрослевшая Вероника лежала на кровати в бывшей Стасиной комнате и думала: «Как жаль, что я не услышала, что ей тогда нагадала та цыганка!»
