– А, может, Лоренце поищем?
– Да, ты прав.
22. 47. Ницца. Улица Префектюр. «Bar de la degustation»
– Мы в полиции не можем оперировать допущениями. Мы рассматриваем улики. И показания свидетелей. Улики…
– Утрачены.
– Потоп, кстати, хорошее средство для уничтожения улик. А свидетели…
– А свидетели – умерли.
– Но оставили свидетельства.. Вот тот – не похож?
– Да он на голову выше нашего.
– Да. И в тех свидетельства говориться, что павшие ангелы могли казаться людьми. И брать себе жен.
– Но с другой стороны… Батальон павших ангелов мог быть специально составлено только из мужчин. Кто его знает, как там было до потопа. Может у них сексизм процветал? И в десант брали только ангелов-мужчин.
– Тогда – в теории – у них где-то должны быть существа противоположного пола, не доступные на земле. То есть англы – женщины.
– И что это нам дает?
– А то, что будь состав разведбатальона смешанным, не дождались бы люди оружия, зеркал, косметики, умения делать ткани, обрабатывать драгоценные камни. А соответственно и торговли. Потому что всему этому их научил падший десантник Азазел, который судя по книге Еноха, был начальником штаба батальона.
– И какой отсюда вывод?
– Как какой? Обычный. Все зло от женщин.
– Ну, это ты хватил через край.
(Примечание. Да, я хватил. Но у меня сейчас такой период, когда простые решения кажутся самыми привлекательными. А что может быть проще, чем взять и переложить вину на противоположную сторону? Или на падших ангелов? Человечество всегда так поступало. А где Карир?)
22.59. Ницца. Улица Префектюр. «Lou Pastrouil»
– А знаешь, чему падшие ангелы не смогли научить людей?
– Чему? Там у меня за спиной, справа, нет от тебя слева.. Не похож?
– Нет, нос не тот совсем. Люди не научились веселиться.
– А эти все, что здесь сейчас делают?
– Они хотят веселиться. Им нравится думать, что они веселятся. Но что они при этом делают?
– Разговаривают, смеются, хлопают друг друга по плечам и спине…
– Нет… вот вошел… показалось. Они сначала добавляют в своей организм вещества, изменяющие восприятие действительности и ослабляющие ощущение опасности и только после этого…
– Зря мы здесь так долго…
– Это долго? Мне только принесли.
23. 21. Ницца. Улица Префектюр. Бар «Di Yar»
– И ты посмотри… нет не оглядывайся, мы ж наблюдение ведем. Ты вообще посмотри, как себя люди ведут при веселье. В застолье, на концерте… на футболе…
– В Новый Год.
…
(Примечание. Я люблю отмечать Новый год в каком-то незнакомом городе. И мы всегда находили там место, где собиралось большое количество людей, чтобы встреть новогоднюю полночь. Мосты в Будапеште и Кельне, одна из центральных площадей Вены (о Праге лучше не вспоминать, давка в центре жуткая), набережная рядом с верфью в Гамбурге. Где же еще искать веселья как не в этих местах.)
– Вот, в Новый год?
– А вот ты где…
– Везде люди демонстрируют, что им весело. Показывают это друг другу. А сам если в нем еще недостаточно стимуляторов второй реальности и он еще способен к рефлексии, задает себе два вопроса. Первый – мне весело?
– Да, я понял. А второй: если мне весело, и то почему же я этого не чувствую.
– Да. Животные не умеют веселиться. Собака может обрадоваться…
– Если это не Чипи.
– А кто такой Чипи?
– Не важно, пошли. У нас еще не весь маршрут…
23. 39. Ницца. Улица Префектюр. Бар «Master Home»
– Животные радуются. Принимают с восторгом то, что доставляет им удовольствие.
– Люди тоже умеют радоваться.
– Да. Но только люди, помимо радости, придумали себе отдельное занятие – веселье.
– А радоваться – не значит веселиться?
– Нет, радость внезапна и кратковременна. Вот если мы сейчас увидим Лоренце, ты обрадуешься.
– Еще бы.
– А потом что будет?
– А потом я буду его задерживать.
– А потом.
– Допрашивать.
– А веселиться когда будешь?
– Ну, когда настроение будет.
– В том то и дело, что люди, сначала договариваются повеселиться, потом долго собираются это делать, предвкушают и представляют себе веселье. А уж потом… Никакого отдельного веселья не получается. Мы только делаем вид.
– То есть, все они…
– Кто?
– Ну вот – они. Вокруг посмотри.
– А, ну да.
– Все они – делают вид?
– Именно. Веселье – это всего лишь демонстрация отсутствия страха. И для этой демонстрации они собираются вместе. Ты видел когда-нибудь одиноко веселящегося вменяемого человека?
– Да. Совсем недавно. Это мсье Моги.
– Мсье Моги – пророк. Им управляет великое знание. У него не может быть ни страха, ни забот. А я говорю об обычных людях. Откуда взялось веселие?
– Из древних пиров, я думаю. Там куча обрядов, танцы всякие, песни застольные.
– Вот. Люди на пиру находились под защитой богов. Или духов, пока богов не было. Пока они на пиру, пока они выполняют обряды, им не о чем было беспокоиться. Демонстрируя покорность богам, они забывают о страхе. На время конечно. Вот и мы, как все здесь делаем вид, что нам весело. Но это только вид. Каждый, про себя знает: ему страшно и гонит этот страх от себя.
– А у тебя нет стихов к эту случаю.
– Да, пожалуйста:
Два полицейских в отчаянной спешке
Пили вино и грызли орешки.
Не покидало их горькое чувство,
Что кончится скоро ночное дежурство.
00. 02. Ницца. Улица Префектюр. Бар «Wayne’s».
– Карир, ты поэт и мыслитель. Что ты делаешь в полиции?
– А я тебе отвечу…
– Погоди секунду. Нет опять не он.
– Да. Не будем залезать глубоко в историю, но ты мне скажи, чем занимались мыслители в XVII веке?
– У нас, во Франции?
– А где еще можно назвать себя мыслителем и не получить удар в лицо. В английском пабе?
– Ну… в Германии.
– В Германии все мыслители заняты только одним. Они сидят дома и, как заведенные, пишут книги.
– А знаешь зачем?
– Зачем.
– Философ напишет книгу и издаст ее. Потом те пять человек, которые осилят такую книгу, станут профессорами в университете и будут перевирать по-своему то, что в них написано. И у каждого из пяти будет по пятьдесят слушателей, пятеро из которых тоже станут профессорами. Так возникает рынок интеллектуального труда.
– Тебе виднее. Ты ведь осилил сколько-то таких книг.
– Немецких – три.
– Трудно было?
– Не трудно долго. Много текста.
– Вот. А во Франции мыслитель – это, в первую очередь, человек слова, а не текста. Говорения, а не писания. Особенно это было важно в семнадцатом веке, когда мыслительный процесс стал производить какое-то впечатление на людей. Причем это впечатление уже не приводило, в ста процентах случаев, к назначению времени и места поединка. Именно тогда…
– Появились салоны.
– Да Мыслители сидели в салонах и мыслили на виду у всех. Это было зачем-то необходимо.
– Это нравилось дамам.
– Не пойму почему.
– Я тоже.
– Идем дальше. В восемнадцатом веке мыслители стали советниками королей. Они разрабатывали (или им казалось, что они разрабатывают) правила.
– Как Вольтер.
– Ну, хотя бы.
– А это оказалось не так. Бедный Вольтер.
– Сколько помню, бедным его назвать было сложно.
– Я в метафизическом смысле. Он не мог радоваться. А веселиться ему было не интересно.
– Да уж. И в девятнадцатом веке мыслители, все как один, стали революционерами или бунтарями.
– А в чем разница.
– Маркс – революционер. Бакунин – бунтарь.
– Да понял. Но они – не французы.
– Начинали-то Фурье и Прудон. Это оказалось заразно. А последний великий мыслитель девятнадцатого века, Петр Кропоткин, по духу – чистый француз. Не пора нам?
– Пора.
00. 27. Ницца. Улица Префектюр. «King’s Pub»
– На первый взгляд не видно.
– Очень много народа. Надо осмотреться получше.
– Итак?
– Да. А в двадцатом веке, по крайней мере, в его второй половине, мыслители отказались от стратегии бунта. Они объявили себя сторонними наблюдателями. Они препарировали действительность, расчленяли ее и даже, как бактерии способствовали ее разложению, расторгая все имеющиеся культурные стереотипы и разрывая сложившиеся связи.
– «Природа три».
(Примечание. Я коротко пересказал Кариру то, что услышал от Жан-Жака на заправке. Тот согласно кивал. И заявил, что самая правильная позиция современного мыслителя – это позиция полицейского. Общество нуждается в восстановлении утраченных связей и сохранении тех общих ориентиров, которые еще сохранились. Вот он вернется из туалета и все доскажет.)
– В туалете тоже никого похожего. И в современном мире мыслить – это значит собирать воедино то, что человечество не успело подвергнуть деконструкции. И даже если успело. Мыслить, как полицейский – если ты не полицейский авторитарного государства, а полицейский в значении «полис», ты мыслишь во имя общего блага…
