— На что вы жили?
— У меня были кое-какие сбережения.
— Хорошо, допустим. Вы бывали в кафе неподалеку от отделения полиции, в центре Шумена? Кафе называется «Балканы».
— Да, конечно.
— Насколько мне известно, ваша мать, Магдалена Ангелова, состоит в приятельских отношениях с собственником этого заведения. Так вот, он утверждает, что ваша мать пыталась устроить туда официанткой вашу жену, Грету.
— Да, это правда. Но не вижу в этом ничего плохого. Мы не знали, что у нее есть деньги, и если первое время мы просто проедали мои сбережения, то, когда они начали подходить к концу, моя мать сказала мне, что я должен предложить Грете идти работать.
— А сами вы работать не пробовали?
— Я как раз собирался начать ремонт в своей мастерской. Хотел дать объявление в газетах, собирался найти механиков.
— На какие деньги?
— Мама обещала мне помочь.
— Но ведь она тоже нигде не работала.
— У нее были… вернее, есть богатые подруги. Одна, Леля Ганка, держит гостиницу, еще одна — два заведения. Они бы дали ей в долг. Как давали не раз.
— Когда вы узнали, что Грета — дочка известного в России бизнесмена?
— Как-то раз… Летом.
— После этого разговора, я думаю, вы с матерью отстали от Греты и уже не пытались устроить ее официанткой в «Балканы»? Или посудомойщицей, или поломойкой?
Горги вспотел. Ему захотелось домой, встать под душ.
— Да, мы понимали, что ей не надо работать. К тому же у нее же есть специальность. Она занимается ландшафтными проектами. Если бы она захотела, то нашла бы себе работу в Варне или в Софии. Или же открыла бы здесь свой офис.
— На какие деньги были куплены апартаменты? Причем одни — в районе «Кристалла», а другие — у «Русского памятника», то есть в самом центре города?
— На деньги моей жены.
Хотя бы этот ответ дался ему легко. Ведь он говорил чистую правду.
— А что вам известно о вилле в Краневе?
— Какой еще вилле?
— Разве ваша жена не собиралась покупать виллу в Краневе?
— Не знаю. Она мне ничего об этом не говорила…
— Господин Ангелов! Мы просим вас оставаться дома и никуда не выезжать из Шумена. Держать телефон включенным. Как только придут результаты экспертизы, мы обязательно вызовем вас для дальнейшей беседы. Да, и еще. Когда ваша мать вернется из Турции, позвоните мне. Я должен с ней побеседовать.
* * *
Лицо было мокрым от слез. От мокрого снега. От того, что небо опрокинулось и поменялось местами с землей. Горги казалось, что и он сам опрокинулся. Что все в нем — наоборот. Голова кружилась. «Горги, ты просто голоден» , — сказала ему откуда-то сверху Магдалена.
Он вошел в маленький дешевый ресторан, заказал куриный суп. Сейчас, когда рядом с ним не было ни полицейского, ни следователя, ни Магдалены, которая всегда была его тенью, он мог дать волю своим чувствам. Достав большой носовой платок, он, зажав им лицо, разрыдался, отвернувшись к стене. Он знал — его никто не видит и не слышит. В эту минуту до него нет дела абсолютно никому…
В ресторане было шумно, играла музыка, в окна барабанил дождь. Все были заняты едой или друг другом. Молоденькие девчонки, распахнув меховые курточки, ели горячую картошку, запивая ее пивом, их худенькие пальчики со свежим маникюром в перерывах между едой сжимали тоненькие сигаретки. Две молчаливые пожилые женщины, расстегнув плащи, ели суп; мужчина и женщина, видимо сильно проголодавшиеся, поедали горячую фасоль. В ресторане было душно, сильно пахло пряностями. Над головами посетителей плавал сигаретный дым. Две проворные официантки в коротких юбках и одинаковых черных шерстяных колготках, подчеркивавших стройность их ног, носились по залу с большими тяжелыми подносами. В углу, под разросшейся монстерой, сидела женщина-администратор, перед ней стоял фужер с красным вином, она с отсутствующим видом листала иллюстрированный журнал.
Магдалены нет и никогда больше не будет. Она, готовившая убийство Греты, погибла точно по ею же придуманному сценарию. Вот только кто подрезал тормозной шланг? Как все это вышло?! Почему следователь допрашивал его так, словно ему было что-то известно о готовящемся преступлении? Почему он как-то странно смотрел на него? И почему у него было такое непроницаемое лицо, будто он разговаривал не с живым человеком, скорбящим мужчиной, только что узнавшим о том, что погибла его жена, а с подлецом, с законченным мерзавцем? Это слышалось в тоне его голоса. Горги это чувствовал, а потому ему было особенно страшно.
Как теперь он будет жить? Как вернется в квартиру, где каждая вещь, каждый сантиметр пропитан запахом духов Магдалены, где на туалетном столике наверняка еще рассыпана ее пудра («Знаешь, Горги, хоть рассыпчатой пудрой пользоваться чрезвычайно удобно, она прекрасно ложится на мою кожу, но весь столик всегда в пудре…»). Обычно после того, как Магдалена заканчивала свой туалет, она отрывала большой ватный тампон и тщательно вытирала свой столик.
В ее спальне наверняка разбросаны ее вещи. Она никогда не отличалась аккуратностью. Считала, что у нее все должно быть под рукой. Туфли-лодочки рядком стоят под кроватью, а не в картонных коробках, как у Греты. На наволочке — следы розовой помады. Постель взбита, простыня наполовину сползла на ковер. Зеленые шелковые шторы плотно задернуты. В кресле ворохом свалены ее разноцветные сумочки. А Магдалены нет и не будет! Что теперь ему делать с ее сумочками? Выбросить их на помойку или раздать бедным у церкви? Или отнести их в ближайший магазин «втора употреба» («вторая нога, рука, задница?» — как любила шутить Магдалена)?
Почему он меньше всего думает о Грете, ведь она была его женой, он спал с ней, она по определению должна быть ближе ему? Быть может, потому, что он был уверен — если что-то и случилось с ней, то намного раньше, чем с Магдаленой, а значит, ее душа уже на небесах, давно, отлетела туда еще сутки тому назад…
Господи, какая глупость! А что, если она сейчас пьет кофе где-нибудь на Арбате, в Москве? Или покупает себе новую шубку на бывшем Калининском проспекте? Надоел ей болгарский муж, она села в такси, доехала до Варны, а оттуда самолетом — в Москву!
Однако в это ему верилось с трудом. Грета, как говорила Магдалена, — адекватная девушка. И если бы она приняла такое решение, то позвонила бы ему и сообщила о своем отъезде. Ведь в тот день они не скандалили, не ругались, не выясняли отношений. Хотя и понимали, что брак их дал трещину. Что в их отношениях появилось много фальши.
* * *
В дверях возникла знакомая фигурка. Такая знакомая, что Горги вздрогнул. Его словно током ударило. Худенькая женщина в белом плаще и черном шарфе. Ярко-рыжие волосы коротко острижены.
Горги закрыл глаза, и видение исчезло. Мари Аньес! Он все бы отдал, чтобы только это было реальностью! Чтобы в эту дверь на самом деле вошла она, села напротив него и, протянув руку, крепко схватила его за рукав. Потянула его к себе. И прошептала бы, глотая слезы: «Горги, как же я по тебе соскучилась…»
Вот кого он хотел бы сейчас увидеть. Вот в чье плечо — уткнуться. Мари Аньес!
Он судорожно принялся вытаскивать из кармана телефон. Какое счастье, что ее номер он сохранил, не стер, как ему советовала Магдалена!
Он так нажал большим пальцем на кнопку, что чуть не раздавил телефон. И замер. И сразу вокруг стало очень тихо. Словно все перестали говорить, жевать, шуршать салфетками и позвякивать вилками, даже дождь перестал барабанить по стеклам и с сигарет перестал падать пепел…
— Сeci?
— C’est I!
— Vous avez manqué?
— Je t’aime.
Она взяла трубку и ответила так поспешно, словно ждала этого звонка все эти месяцы. Словно эта фраза — «Je t’aime», «я люблю тебя», — была готова сорваться с ее языка в любое время дня и ночи. Несчастная, обожаемая им Мари!
— Par Marie, j’ai le malheur… J’ai le grand malheur. Je suis resté entièrement un. Ce m’est mauvais! J’ainsi ne me suis pas habitué! Ce qui à moi а faire? Ma mère périe! L’йpouse a disparu! Je crains, cela je qu’ils planteront, par Marie… Et… pardonnez-moi. Pardonnez, si vous puissiez. Je vous aime seulement. Seulement vous. Vous. (Мари, у меня беда… У меня большая беда. Я остался совсем один. Мне плохо! Я так не привык! Что мне делать? Моя мать погибла! Жена исчезла! Боюсь, что меня посадят, Мари… И… прости меня. Прости, если сможешь. Я люблю только тебя. Только тебя. Тебя. )
И он отшвырнул от себя телефон, понимая, что голос Мари был наваждением, плодом его воображения, что его телефонный аппарат, этот мертвый холодный предмет, лжет ему точно так же, как лгала его мать, замутившая его рассудок своей болезненной любовью. Как Грета, клявшаяся ему в любви, а потом бесследно исчезнувшая и бросившая его на произвол судьбы! Как все эти полицейские и следователи, которые прожгли его своим презрением так, словно им было известно о нем больше его самого! Их молчание — это ли не ложь? Если ты что-то знаешь, скажи — прямо в лицо, глядя глаза в глаза! Зачем они мучают его? Что им известно о Грете?!
