Вот на такую горючую почву вступил император Франции, перейдя границу России.
В первые же дни войны среди крестьян родился слух, что Наполеон пришел в Россию, что бы освободить крестьян. Говорили даже, что царь Александр специально пригласил к себе «мужика сердитого», как крестьяне называли Наполеона, чтобы он пришел и дал волю крестьянам, потому что самому царю сделать это не дают генералы и помещики. Слухи эти нарастали, как снежная лавина. И не только слухи.
Уже в июле двенадцатого года в губерниях, лежащих по маршруту движению французской армии, полыхало более двухсот крестьянских восстаний, направленных против своих же помещиков, а совсем не против наступающих чужеземных войск.
В Витебске, где Наполеон задержался на восемнадцать дней, к нему приходили тысячи крестьянских ходоков и ждали, когда же «сердитый мужик» объявит им волю – освободит от крепостной зависимости. За это они обещали привести ему самого «амператора Александра с яво енералами». Россия стояла на пороге новой пугачевщины. Только теперь союзником крестьянского войска в борьбе против дворянского государства могла выступить гигантская армия во главе с лучшим полководцем мира.
Российская регулярная армия состояла из тех же крепостных. И стоило Бонапарту подписать уже подготовленный декрет об освобождении, как одетый в военный мундир крестьянин неминуемо повернул бы штыки совсем в другую сторону. И от дворянской империи Александра не осталось бы камня на камне, а победа упала бы в руки французской армии сама собой.
Это было ясно всем. И правительству Александра и наполеоновским генералам. В первые же дни движения по русской территории пасынок Наполеона генерал Евгений Богарне подготовил проект декрета об освобождении русских крестьян по образцу указов, которые издавались Наполеоном во всех феодальных странах, куда входила французская армия. Он был абсолютно уверен, что Наполеон сразу же его подпишет, и тем самым единым росчерком пера выиграет эту войну.
Но Наполеон этого не сделал.
И этим обрек себя на изгнание из России, отречение от престола и смерть на острове Святой Елены.
Но почему? Почему же он не сделал того, чего ждали от него буквально все? И свои и чужие? Вся Европа? Почему он не сделал того, что единственно могло спасти его лично и обеспечить главное дело всей его жизни – установление гегемонии Франции в Европе и мире?
В выступлении перед французским Сенатом сразу после бегства из России, в декабре 1812 года, сам Наполеон так объяснял это: «Я мог бы вооружить против петербургской власти часть ее собственного населения, провозгласив освобождение крестьян… Очень много деревень меня об этом просили, но я отказался от этой меры, которая обрекла бы на смерть тысячи семейств.»
Впоследствии, пребывая в изгнании на острове Святой Елены, он высказывался в том духе, что, как монарх, не мог подрывать власть над подданными другого монарха.
Но вряд ли эти объяснения можно принять всерьез. Подобные соображения почему-то не мешали ему освобождать крестьян, и отменять феодальные привилегии во всех без исключения странах, куда входил французский солдат. Своими декретами Наполеон уничтожил помещичьи привилегии в Испании, Италии, германских княжествах, расположенных по Рейну, и в занятых его войсками землях Австрийской империи. Наполеон, ни минуты не колеблясь, отменил крепостное право в Польше, Литве и Белоруссии.
Он освобождал крестьян везде, ни мало не беспокоясь о судьбе помещиков и монархов. Везде. Кроме России. Хотя именно освобождение русских крестьян обеспечивало ему выигрыш в войне с Россией, а после этого и – неизбежно – победу над Англией, что Наполеон неоднократно называл целью своей жизни. После ликвидации Британской империи Франция сразу становилась бы властительницей мира.
Так почему же Наполеон не освободил русских крестьян?
Невольно складывалось впечатление, что кто-то невидимый, но могущественный просто не разрешил ему это сделать. Другого ответа Лев Александрович просто не находил.
Он стоял в центре зеленого городского сквера.
Лев Александрович знал, что под толстым ковром из дерна, и черного перегноя лежит толстый глины, которым была покрыта находившаяся здесь два века назад крепостная площадь плац-парадов. Отсюда за тридцать семь лет до вторжения Наполеона уходил сводный сибирский полк освобождать захваченный отрядами Пугачева город Курган.
Между ним и крепостным плацем лежали два метра наросшего грунта. И, все-таки, он чувствовал этот плац своими подошвами.
Лев Александрович подошел к окну.
Постоял, опустив голову, и потянул на себя ручку. Тяжелая, деревянная рама, сделанная еще в позапрошлом веке, распахнулась, и в комнату всеми своими звуками вошел город.
Полковник вдохнул легкий воздух, настоянный на бензине и сохнущей траве, и посмотрел на дразнящие пустотой крыши старого города, загадочные тенистые лабиринты улиц и бегущих по своим делам горожан.
После взрыва прошло всего несколько дней, а город уже забыл о нем. А вот он принадлежал к тем немногим, кто забыть не мог. И сейчас он должен был найти ответ на вопрос: что же докладывать наверх?
Докладывать ему предстояло через несколько минут.
Негромко и уверенно звякнул телефон.
– Лев Александрович! Генерал освободился. Вы можете зайти, – произнесла в трубке официальным металлическим тоном Рита Кононович.
Полковник закрыл свой кабинет и неторопливо направился на второй этаж, где располагалась приемная начальника управления генерала Романа Алексеевича Болотова.
В коридорах было пусто.
Когда Полковник подходил к приемной, ее дверь резко распахнулась, и ему навстречу шагнул Сергей Сергеевич Белковский.
Они сдержанно кивнули друг другу.
«Вот от кого, оказывается, освободился начальник управления и кто все утро сидел у генерала, – сказал себе Полковник. – Впрочем, это вполне естественно.»
В приемной начальника управления, несмотря на теплую погоду, царил привычный кондиционированный холод. Атмосферу немного оживляло круглое Ритино лицо. Но совсем немного. В приемной никого не было. Рита повела глазами в сторону двери, ведущей в генеральский кабинет, и скрестила пальцы, изображая тюремную решетку. Дескать, что, голуба, доигрался? На кичу идешь!
Но это она сделала не со зла. Наоборот, хотела его подбодрить.
– Разрешите, товарищ генерал? – ступил Лев Александрович на ковер, устилающий просторный, как спортивный зал, кабинет.
Прямо перед ним уходил вдаль бесконечно длинный стол для заседаний.
У противоположной стены высился рабочий стол генерала, могучий, как средневековая крепость.
– Лев Александрович, проходи! – с начальственной доброжелательностью приветствовал его хозяин кабинета. – Садись.
Полковник прошагал по мягкому ковру и опустился на один из солидных, стульев, стоящих перед генеральской крепостью.
– Ну, что, как на яхте покатались? – спросил Болотов.
Ответить можно было по-разному. В частности, это зависело от того, что нашел нужным сообщить генералу только что покинувший этот кабинет Сергей Сергеевич Белковский. Полковник решил, как он частенько делал, последовать рекомендациям Наполеона Бонапарта, который сказал составителям Французской Конституции: «Пишите коротко и неясно. Это надежней всего.»
– Нормально, товарищ генерал. На воде скучно не бывает, – произнес он с озабоченным выражением человека, заранее настроенным на деловой разговор. Уж в чем, в чем, а в умении напяливать на лицо нужное выражение, Полковник был большим мастером. Профессия, однако.
– Ну, что ж, это хорошо! Завидую. Я сам отдых на воде предпочитаю любому другому, – искренним тоном, как будто, без всякого подвоха, заметил начальник.
«Похоже, Белковский о происшедшем во время прогулки на яхте генералу ничего не рассказал, – сделал вывод Полковник. – Ну и правильно. А то пришлось бы трупы в речке искать и огнестрелы по больницам выуживать. Дырки-то в них из его личного пистолета сделаны. Замучился бы объяснительные строчить. Будем и мы молчать.» – решил он.
– Ну, отдых отдыхом, а дело делом… – откинулся на спинку кресла генерал. – Хочу тебя спросить: какие имеем результаты по взрыву установки на нефтезаводе? Сам понимаешь, случай не рядовой.
Генерал был красиво сед, хотя еще не стар. Он был всего на пять лет старше Полковника. Но у Полковника в темных волнистых волосах только кое-где попадались серебряные нити. А у Романа Алексеевича над широким розовым барским лицом распласталось ровное белое крыло прически. Низкий пробор делал генерала похожим на английского лорда или потомственного музыканта-органиста.
Начальник управления был, как и Лев Александрович, куломзинец по рождению. А в молодости – известный в районе футболист. Когда они с Мафусаилом еще бегали в юношеской команде, он уже играл во взрослом составе и был лучшим нападающим.
