никто другой, как никогда не понимал Виктор. Это чувство было чисто интуитивным, не основанным на логике и жизненном опыте, но точным и безошибочным.
Они болтали до утра и никак не могли остановиться. Потом Денис засыпал, оборвав свою речь на полуслове, а Лена еще долго ворочалась с боку на бок, переваривая их беседу, в очередной раз тщетно пытаясь угадать, с кем же на самом деле свела ее судьба.
Не однажды она пробовала хитрить, вызывая Дениса на откровенность, расставляя разного рода ловушки, которые тот обходил с блеском, достойным шахматного гроссмейстера. Он избегал говорить о себе, о своем детстве, юности, о том, где и как учился, прежде чем приехать в Москву. Если Лена спрашивала об этом, ловко переводил разговор в другое русло.
Он был очень крепок физически, его движения отличались гибкостью и точностью, и это наводило на мысль о том, что Денис в свое время много и успешно занимался спортом. Об этом говорила и его фигура, безупречно пропорциональная, без единого грамма лишнего жира или дряблых мышц.
Тем не менее ему была свойственна лень – он обожал валяться на диване, прыгая с одного телевизионного канала на другой, всячески увиливал от любой, самой простецкой работы по дому и мог долго отчаянно спорить, прежде чем вымыть за собой тарелку или подмести пол в кухне. Не любил он также ездить на метро, предпочитая добираться до злачных мест на машине.
В общем, Денис был соткан из противоречий, и с каждым днем их обнаруживалось все больше.
По-прежнему и часу не проходило, чтобы между ним и Леной не вспыхивала очередная ссора, источник которой крылся в незначительных пустяках и досадных мелочах. Каждое неосторожно сказанное слово Денис тут же высмеивал с холодной жестокостью шута, порой доводя ее буквально до слез.
Однажды, не выдержав унижения, она так и сказала ему:
– Ты шут. Клоун. Для тебя нет ничего святого, все – смех, издевательство.
Он ничего не ответил, но выражение лица мгновенно сделалось чужим и злым. Лена почувствовала, что случайно угодила в больное место, но этим ее догадки и ограничились. Денис весь вечер после этого молчал, уткнувшись в экран своего тетриса, и когда Лена потихоньку заглянула ему через плечо, ее изумила астрономическая цифра набранных очков на табло.
Наутро они помирились, но впредь она, желая поддеть Дениса, выбирала любые обидные прозвища, кроме слов «шут» или «клоун».
И все-таки основной темой их разногласий оставался Феофанов. Стоило Лене заикнуться о стихах и картинах Аполлинария или о своей книге, Денис моментально заявлял, что все это – дерьмо, Семена Ильича называл старым болваном, а сам музей – развалившейся избой. На все приводимые Леной доводы он невозмутимо пожимал плечами:
– Что ты мне рассказываешь, когда я видел собственными глазами.
Как-то, во время одной из особенно яростных стычек по этому поводу, Денис неожиданно предложил:
– Да что ты все о своем Феофанове! Можно подумать, кроме него никто больше живописью не занимался. Хочешь, я тебе покажу настоящую художественную мастерскую? Там куча картин, посмотришь, – закачаешься.
– Ты что, думаешь, я никогда не была в выставочных салонах? – усмехнулась Лена.
– Это не салон, а именно мастерская, студия. И ее владелец – мой знакомый. По мне, он гораздо больший гений, чем ваш неудачник Феофанов.
– Если ты считаешь его гением, значит, он – полнейшее ничтожество!
– Перестань. Нельзя мерить все одной меркой. Если ты чего-то не воспринимаешь, дело только в тебе. Изменись, и сможешь получить от жизни больше.
– Я не хочу меняться.
– Ну и черт с тобой. Но мастерскую мы все-таки посмотрим.
Лена подумала: по крайней мере, студия художника лучше, чем очередной ночной кабак. По правде говоря, она немного устала от сменяющихся, как в калейдоскопе, тусовок и была не прочь провести время с пользой для ума.
Мастерская оказалась полуподвальным помещением старой сталинской шестиэтажки. На металлической двери висел красочный плакат с изображением огромного кукиша.
– Это и есть проявление особой гениальности? – съязвила Лена, глядя на тщательно проработанные детали комбинации из трех пальцев.
– Это для скептиков, – пояснил Денис и толкнул дверь.
Взгляду Лены представился узкий и длинный коридор с абсолютно голыми бетонными стенами и грязным линолеумом на полу.
– Интерьер оставляет желать лучшего, – заметила она и поспешила вслед за Денисом. Они прошли коридор насквозь и очутились в просторной комнате со множеством зарешеченных окон, сплошь заставленной мольбертами. Комната была проходной, с обеих ее сторон располагались открытые дверные проемы, ведущие в соседние помещения.
У одного из окон на сложенных горкой физкультурных матах боком, неподвижно сидела обнаженная девушка с длинными темно-каштановыми волосами, спадающими ниже талии, и грустными карими глазами. Кроме нее, в комнате был и другой народ – молодые люди в затасканных и драных джинсах, пожилая тетка в темных очках с соломенно-желтой шевелюрой, мальчик лет пяти, хорошенький и перемазанный соплями и шоколадом.
Каждый из обитателей существовал совершенно автономно: кто-то читал, кто-то сосредоточенно клал мазки на холст, соломенная тетка помешивала шпателем в высокой стеклянной банке, малыш хлюпал носом и подбирал с пола обрывки бумажек. В самом углу спала, свернувшись калачиком, рыжая дворняга с острыми ушами, выдававшими в ней полублагородное происхождение.
На вошедших никто не отреагировал, за исключением девушки-натурщицы. Та, едва завидев Дениса, тихонько взвизгнула и, вскочив с матов, повисла у него на шее.
– Ден! Ты где был? Почему не приходил так долго?
– Алка, ты меня задушишь, – со смехом проговорил Денис, – и вообще, шла бы ты оделась, что ли, а то как-то неприлично.
Он весело покосился на Лену, стоявшую чуть поодаль. Та рассматривала девушку пристально и с любопытством.
– Да, сейчас, – тут же согласилась кареглазая и, не обращая на Лену ни малейшего внимания, потянула Дениса за руку. – Пойдем со мной, я тебе кое-что расскажу.
Тот кивнул и кинул на Лену вопросительный взгляд.
– Я вернусь через пару минут. Картины вон там, – он указал на соседнюю комнату. – Пойди пока посмотри.
Лена молча наблюдала, как они уходят. Девушка ей понравилась, несмотря на некоторую странность и совершенное бесстыдство. В ней было что-то детское, наивное – от Ритки, или даже скорее от Валюшки, всегда отличавшейся трогательной доверчивостью. Да и лет ей совсем мало, не больше семнадцати, а то и меньше.
Она постояла немного посреди комнаты, а потом неуверенно двинулась туда, куда сказал ей Денис. Слева от основного помещения оказалась тесная, узкая, как пенал, клетушка, стены которой были сплошь увешаны картинами. В основном это были портреты обнаженных женщин разных
