— Будем надеяться. Я выезжаю.
— Хорошо. Я встречу во дворе на детской площадке.
— Договорились.
Миша приехал через час. Уже стемнело, маршруток ходило мало, и все они были забиты до отказа. Разоряться на такси Михаил не стал — он все еще переживал последствия финансового кризиса, вызванного ужином с профессором Саакяном. Старая жопа вылакала всю бутылку красненького бордо по 10 тысяч рублей за ноль семьдесят пять. Мише тогда досталась едва ли треть содержимого (он, правда, не жалел, потому что Саакян после дорогого ресторанного напитка догонялся какой-то белой полусухой бурдой из супермаркета, а с утра, явившись в университет, был похож на стоптанный ботинок, в который вдобавок нассал домашний кот).
Владимир Петрович, как и обещал, прохлаждался на детской площадке. Правда, не один. Рядом с ним сидели скромный Саша и незнакомый Михаилу молодой милиционер с кожаной папкой под мышкой. Они о чем-то беседовали.
— Здравствуйте, — сказал Миша. — Не помешаю?
Владимир Петрович слез с бревна, кивнул на мента.
— Добрый вечер, Миш. Знакомься, это Геннадий, местный милицейский начальник. Участковый то есть.
Молодые люди пожали друг другу руки. Было видно, что участковому происходящее здесь нравилось не больше, чем, например, очередная истерика жены, вызванная наступлением месячных. Он лениво перекатывал во рту жевательную резинку, время от времени почесывал лоб под фуражкой и молчал. И до Михаила ему не было абсолютно никакого дела.
— Что думаешь делать, Миш? — спросил Владимир Петрович.
Тот пожал плечами. Его смущал мент, но торчать здесь и молоть языком в ожидании его ухода тоже не имело смысла.
— Пойду погляжу на месте, — уклончиво ответил Михаил после недолгого молчания и сразу направился к первому подъезду, мысленно «колдуя», чтобы никто за ним не увязался.
Уходя, он услышал за спиной приглушенный диалог.
— Кто это? — спрашивал участковый.
— Один знакомый, он может помочь.
— Вам, бл…, уже никто не поможет! Вам уже всем осталось перестрелять друг друга, к чертовой матери, и похорониться вон там за лесом.
— То есть, ты умываешь руки?
— Давно уже!
Михаил усмехнулся.
Перед самым входом в подъезд он повернул голову вправо, завидев знакомый силуэт. У второго подъезда под лучом фонаря стоял Семенов. Как обычно, пьяный, вернее, со своей неизменной фляжкой. Сколько он успел выпить, было непонятно, но не выпить эта сволочь не могла — слишком много «переживаний» свалилось на голову в последний месяц. Миша еще в прошлый раз, когда крутил его руку, ухватив за запястье, увидел много чего, о чем стоит либо сразу говорить прокурору, либо не говорить совсем, чтобы не выглядеть глупо.
Семенов тоже не сводил с него глаз. Тоже, значит, гаденыш, что-то чувствует. Когда у тебя рыло в пуху (или, хуже того, ручонки в крови), ты тоже становишься немножко экстрасенсом.
Миша вошел в подъезд и пешком поднялся на площадку между вторым и третьим этажами. Всюду на лестнице были капли крови. Видать, Петр неслабо ударился головой. Кроме крови, было полно и других следов — от грязных башмаков, сапог, плевки, даже несколько окурков. Кто-то вляпался в кровь и оставил кровавый след. Наверняка это менты бегали тут, осматривали место предполагаемого преступления, опрашивали свидетелей. Если учесть, что Семенов еще на свободе и достаточно вольготно себя чувствует, свидетелей они не нашли.
Миша присел на корточки, потер пальцем левый висок, покусал губы.
«Нет, ребятки, свидетели есть. Очень ценные свидетели. И даже не рассказывайте мне, почему эти двое мужиков, которые друг друга на дух не переносят, оказались в одно и то же время на этой площадке. На площадке возле одиннадцатой квартиры».
Внезапно Миша почувствовал себя плохо. Опять, черт побери! Удивительно, но когда он приходил на занятия с Васькой, никто его так сильно не беспокоил — духи и призраки проклятого дома дрыхли на чердаке или в подвале, как бомжи, резались в карты или пили водку. Но стоило Михаилу войти в дом с совершенно определенной целью, не относящейся к образовательному процессу, как ребята бросали все свои «бомжовские» дела и принимались за работу. То есть начинали греметь цепями, напускать головную боль и тошноту.
Он выпрямился, взялся за перила и стал подниматься на площадку третьего этажа. Посередине лестницы остановился, глубоко вдохнул, пытаясь побороть тошноту. Что за блевотная работенка! Саакяна бы сюда, пусть наблюдает за этим интересным делом изнутри, пусть порадуется старик.
Вскоре тошнота отпустила. Миша вышел на площадку, оглядел двери квартир. Да, в трех из них свидетелей действительно нет. Просто слышали приглушенные голоса, обрывки фраз, не более того, — кто из нас теперь реагирует на звуки из внешнего мира по вечерам, когда ты расслаблен, пришел с работы и ненавидишь в этом мире все, кроме телевизора и пары котлет?
А вот в четвертой квартире — тут все определенно с точностью до наоборот.
Михаил подошел к двери и стал громко стучать. Он даже не стал скромничать, как Семенов несколько часов назад. Он сразу пошел в атаку.
Эта тактика оказалась результативной. Щелкнул замок, и дверь открылась.
«Часовой механизм запущен», — почему-то подумал Миша. Точнее, не он подумал — это была не его мысль.
Ему словно кто-то шепнул. Как совсем недавно ночью в телефонную трубку, призывая «запереть девчонку в комнате».
7…
— Костя!!! Что с тобой?!
Елена Александровна Самохвалова выронила из рук поднос с салатом и вторым блюдом. Посуда не разбилась, ибо была сделана из очень прочного стекла. Елена Александровна позже с горечью вспоминала об этом. Точнее, о проклятой прочности тарелок и чашек. Женщине казалось, что если бы хоть что-нибудь разбилось в тот момент (как говорится, на счастье), то ничего бы не произошло… Наивная стареющая женщина, из рук которой ускользало, пожалуй, последнее реальное счастье в этой жизни — ее собственный сын…
Она как раз приготовила ужин. В качестве первого блюда — салатик из свежих помидоров и огурцов под свежей сметанкой и с укропом, который в ресторанных меню называется «летний»; на второе Елена Александровна приготовила горбушу с отварным картофелем. Чай она заварила черный с ароматом каких-то лесных ягод и трав.
В общем, очень вкусно.
Она была уверена, что Костя оценит этот пир по достоинству. Он теперь все свободное время, которого у него вдруг стало несоизмеримо больше, проводит в своей комнате. Чем-то усиленно занимается и просит ему не мешать. Что ж, он и раньше нередко отправлялся во внутреннюю эмиграцию — запирался в своей почти монашеской келье, что-то читал, писал, изобретал, просто слушал органные фуги Баха или легкомысленные концерты Моцарта в исполнении Ойстраха, нацепив наушники и улегшись на кровать, — и Елена Александровна не видела поводов для паники. Она готовила обеды и ужины, приносила на подносе и ставила под дверь, предупредив, чтобы он не споткнулся. Константин все это забирал, позже появлялся в кухне, удовлетворенный и сытый, целовал маму в щеку и шел в гостиную смотреть телевизор.
Боже мой, когда ж все это было в последний раз! Теперь все иначе, теперь Костя стал самым настоящим отшельником. И стучать в дверь комнаты, приглашая его на чай, с каждым днем становится все страшнее.
Но она мать! Она все же попытается наладить хоть какой-нибудь контакт. Хотя бы с помощью горбуши и летнего салата.
…И он таки открыл дверь. И Елена Александровна выронила из рук поднос.
— Костя!!! Что с тобой?!
— Все нормально, — пробормотало это похудевшее, серое, изможденное существо, размазывая тыльной стороной ладони кровь, вытекающую из носа. — Что ты хотела?
Он словно не заметил упавшего ему на ноги ужина. Он смотрел куда-то вниз, на полы ее халата, но на самом деле — насквозь, в пустоту. Костя явно был не здесь.
— Я… — пролепетала мать, — я принесла… господи, Костя, у тебя что-то болит? Что ты здесь делаешь?!
Он соизволил поднять на нее глаза.
— Чего тебе, мам? — В голосе появился металл.
— Костя, у тебя кровь! Может, вызвать «скорую»? Давай-ка запрокинь голову, я сейчас принесу тебе платок… Ну-ка иди сюда…
Она суетилась, как обычно суетятся нормальные родители, обнаружив у своего чада — даже такого великовозрастного — какие-то отклонения от нормы, она пыталась что-то предпринять, металась по коридору, хватаясь за первые попавшиеся предметы, но на самом деле не происходило ровным счетом ничего. Чистая паника.
— Мам… — выдавил Костя.
Она не услышала.
— Ма-ма, — раздельно повторил Константин и шмыгнул носом. В этот момент одна из его ноздрей снова извергла поток бурой жидкости.
У Елены Александровны начиналась истерика.
— Сейчас, сынок, я что-нибудь… тут у меня где-то должно быть… ты же недавно ходил к врачу, все же было нормально…
