— «Детей утробы вашей я убил, — с выражением декламировал он. — Но заменю я их потомством новым от вашей дочери и от меня…»[19]
— Ричард Третий, — сказал Томас.
Кое-кто в толпе обернулся, а старик лишь мельком скользнул по нему взглядом, поклонился, выпрямился и начал снова.
— «Кто этого желает? — с жаром произнес он. — Кузен мой Уэстморленд? Ну нет, кузен: коль суждено погибнуть нам, — довольно потерь для родины; а будем живы…»[20]
— Генрих Пятый, — сказал Томас.
Старик опять поклонился, вытянулся и проговорил:
— «Вот его находит он вотще разящим греков…»[21]
Кивнув, Томас улыбнулся и двинулся прочь. Некоторые туристы проводили его восхищенными взглядами, и Найт преисполнился гордости.
«Вот видишь, — произнес голос у него в голове, — Дагенхарт был прав. Ты пытаешься доказать, что уход из аспирантуры явился правильным решением. Мол, ты лучше их всех».
Неправда.
«Вот почему ты так хочешь стать тем, кто достанет „Плодотворные усилия любви“ из шляпы, словно фокусник из Лас-Вегаса. Чтобы все рукоплескали и называли тебя лучшим среди них…»
Неправда. Абсолютная.
Найт решительно шел вперед. Позади слышался непрерывный поток цитат в исполнении старика. Почему-то это действовало Томасу на нервы.
Церковь, где был похоронен Шекспир, пришлась ему больше по вкусу, хотя бы потому, что царящая в ней священная атмосфера заставляла всех молчать. Томас сделал то, что ему всегда нравилось делать в подобных местах: посидел один, впитывая тяжесть веков, исходящую от резных гробниц и воздушных сводов. Выйдя на улицу, он побродил между могилами под раскидистыми древними деревьями, чувствуя себя мошкой, гонимой ветрами времени и бренностью бытия.
«Джулия была права, — подумал он. — Ты старый гуманист».
Возможно. Есть вещи и похуже. Словно желая отпраздновать это, Томас спустился к реке и сел под удлиняющимися тенями ив, глядя на воду, рассеянно размышляя о строчках, написанных человеком, который, сочиняя их, возможно, вспоминал это самое место.
Есть холм в лесу: там дикий тмин растет,
Фиалка рядом с буквицей цветет,
И жимолость свой полог ароматный
Сплела с душистой розою мускатной…[22]
С этими мыслями он растянулся на траве и проспал целый час, а лебеди и утки плавали вдоль берега, как делали это на протяжении бесчисленных столетий.
«Грязная утка» была чисто стратфордским заведением. На самом деле бар, по крайней мере ресторан, при котором он находился, назывался «Черным лебедем». Если верить путеводителю, купленному Томасом, актеры облюбовали это место еще со времен Дэвида Гаррика. Впрочем, Найт относился к этому утверждению скептически. Ведь в те далекие годы Стратфорд не был крупным театральным центром, разве не так? С другой стороны, заведение выглядело достаточно старым. Здание из кирпича и дерева, похожее на сотню других, которые Томас уже успел увидеть в английской глубинке, но озаренное богемной аурой ожидания, выходило на набережную Эйвона. Быть может, здесь он наткнется на Яна Маккеллена или Джуди Денч,[23] выскочивших быстро пропустить по кружке после спектакля, или сядет за тот самый стол, за которым Ричард Гаррис, Питер О’Тул и Ричард Бертон[24] пили на спор, выясняя, кто первым свалится на пол…
Томас пришел первым и заказал пинту «Старой пестрой курицы». Протянув бармену десятифунтовую бумажку, он получил на сдачу горсть тяжелых монет в один фунт. Его карманы уже были полны такими кругляшками, как будто он их собирал. Найт расплачивался исключительно бумажными деньгами, потому что в них было проще разбираться. Возня с незнакомой мелочью сразу же выдавала в нем иностранца. Все было настолько дорогим, черт побери, что попытка рассчитаться монетами казалась бессмысленной.
В заведении было тихо — пара здоровяков во внутреннем дворике, молчаливое семейство из четырех человек в углу, однако бармен заверил Томаса, что заведение заполнится до отказа, как только закончится дневной спектакль.
— Несомненно, за долгие годы вы видели здесь много известных лиц, — заметил Найт. — Наверное, могли бы написать книгу.
— Вполне вероятно, — произнес бармен тоном, говорившим, что он никогда этого не сделает.
Он вытирал стакан белым полотенцем, но взгляд его был обращен на Томаса.
— Американец?
— Совершенно верно.
Бармен кивнул, показывая всем своим видом, что это не лечится.
— Шекспировед?
— Нет.
— Но ведь и не простой турист, так? Один, здесь, в такое время.
— Встречаюсь с другом, — объяснил Томас и, повинуясь внезапному порыву, добавил: — На самом деле я из Чикаго, изучаю обстоятельства смерти Даниэллы Блэкстоун, писательницы.
Бармен перестал протирать стакан. Его глаза широко раскрылись и наполнились любопытством.
— Вот как?
— Наверное, до Кенильуорта отсюда слишком далеко, чтобы можно было считать ее местной, — сказал Томас.
— Она сюда заходила пару раз, — заметил бармен, радуясь возможности поговорить о чем-то кроме театра. — Но местной ее, по-моему, никак нельзя было назвать. Впрочем, она редко бывала в наших краях. Разъезжала по всему свету, рекламируя свои книги и появляясь на всяческих приемах.
Он произнес это, закатив глаза, сдавленным и чуть приправленным горечью голосом. Томас молча кивнул.
— Все же у нее, наверное, были свои причины, — продолжал бармен.
— На что?
— Слава, блеск. На самом деле она заполняла пустоту в душе. — Он произнес эту фразу так, будто прочитал ее где-то или слышал по радио.
— Вы имеете в виду Алису, — сказал Томас. — Ее дочь.
— Возможно. — Бармен многозначительно кивнул, словно показывая, что не хочет углубляться в эту тему. — Я хочу сказать, что трагедия заставляет людей совершать самые странные поступки.
— А что именно произошло? — спросил Томас, делая ударение на слове «именно», как будто он все знал, но хотел уточнить подробности.
Бармен подался вперед и ответил:
— Ей было шестнадцать. Только представьте себе. Потерять дочь такого возраста. Это была трагедия. Самая настоящая, черт побери.
— Кажется, девушка погибла в автокатастрофе, да? — спросил Томас.
— При пожаре, — поправил его бармен. — Сгорела школа. Пять девочек остались вечером после уроков. Местные, учились в этой школе, кроме одной. Вспыхнул пожар, и они не смогли выбраться. Все погибли. Самая страшная трагедия подобного рода со времен войны. Я хорошо помню репортажи по телевизору. Ну а потом… я хочу сказать, как такое могло повлиять на мать?
— Отчего произошел пожар?
— Это была… целая серия поджогов. Пустые здания. Три или четыре случая за несколько предыдущих месяцев. Вандалы. Недоумки. Подростки, которым нечем заняться. Такая шпана всегда выбирает в качестве цели школы. Но только на этот раз внутри оказались девушки. Их не должно было там быть. Никто не знал, что они в школе. Тела нашли, когда разбирали пожарище. Как я уже говорил, самая настоящая трагедия.
Кивнув, Томас уставился в кружку с пивом, не зная, что сказать.
— Кто-то умер? — послышался у него за спиной жизнерадостный голос Тейлора Брэдли.
Бармен мрачно взглянул на него, и Найту пришлось сделать над собой усилие, изображая улыбку.
— Привет. Как спектакль?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Тейлор. — В целом, наверное, неплохо, но мне нужно время, чтобы в голове все утряслось. Был и просто замечательные моменты. Сам Лир в основном был потрясающе хорош, но отдельные места оказались смазаны.
Снова закатив глаза, бармен удалился, но Тейлор этого не заметил и продолжил:
— От шута меня просто выворачивало, хотя это очень сложная роль. Корделия понравилась. Она храбрая, понимаешь? Такой характер можно увидеть редко. В начале пьесы она откровенно была влюблена в Бургундию, так что брак с Францией дался ей нелегко. Интересное решение.
Томас успел забыть, что Брэдли обожал театр. Только сейчас он вспомнил, как Тейлор врывался в пыльный, душный кабинет на первом этаже здания факультета английской литературы Бостонского университета, разражаясь бранью или славословиями в адрес того, что он вчера видел на сцене. Говоря о театре, Брэдли буквально оживал. Его обычная робость исчезала бесследно, глаза загорались. Хорошая постановка вызывала у него восторг, плохая наполняла купоросом. Сейчас Найт стал задавать вопросы, как и тогда, получая наслаждение от того, как его друг разбирает те нюансы спектакля, на которые большинство зрителей не обращает внимания, упиваясь сильными моментами и возмущаясь тем, что ему не понравилось.
Улыбнувшись, Томас отпил глоток пива.
