— Извини, старик. Так получилось.
Он похлопал депутата по плечу и вышел из кабины. Казалось, он был рад, что все закончилось именно так. Похоже, что признания Горецкой и ее приставания насчет Москвы ему самому были неприятны.
— Ты что, за мной следил? — вскочила Анастасия Николаевная со стула.
Ее глаза пылали праведным гневом.
— Делать мне больше нечего, — устало ответил Клубнев. — Сядь на место и перестань из себя опять кого-то изображать. Я не знаю всех твоих ролей и сейчас не оценю твоей игры.
Горецкая хмуро посмотрела на мужа и села.
— Ты всю жизнь играешь: сначала роль жены, потом матери. Я уверен, что и сейчас, с Юрием, ты пыталась играть роль любовницы, которую отвергли, — Клубнев поморщился. — Так себе, между прочим, сыграла. Иногда я уже и не могу отличить, где ты настоящая, а где нет. С кем ты спишь, мне все равно. Ты никогда не была монашкой, но сегодня я услышал о тебе такое!
— Что? Что ты услышал? — с ужасом спросила Горецкая. — Как ты мог что-либо слышать?
— Во всех ресторанах стоят камеры. И «Чайка» не исключение.
— Нас что, и сейчас видят и слышат? — с еще большим ужасом спросила Горецкая и привстала.
— Сейчас это уже не имеет значения. Так я все-таки не понял, в чем тебя обвиняют?
Горецкая смотрела на мужа широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Видимо, на нее большое впечатление произвело скоропалительное исчезновение Юрия и внезапное, как снег на голову, появление мужа.
В этот момент Карташов отвел глаза от монитора и вопросительно посмотрел на Ларису.
— Пора? — спросил он.
Лариса кивнула.
— Пожалуй…
Они вышли из кабинета и направились по служебному коридору в зал, прошли мимо стоявшего около стойки бара Степаныча и вскоре уже открывали дверь в кабину, где сидели Клубнев и Горецкая.
— Извините, я вынужден прервать ваш диалог, — так обозначил свое появление перед супругами Карташов. — Продолжим разговор у меня в кабинете.
И, довольный собой и ситуацией, Олег Валерьянович заученным движением обнажил свое удостоверение. Его рука с книжечкой застыла аккурат между лицами обоих супругов.
— Мы с вами уже встречались. Не так давно… По поводу вашего мальчика…
Горецкая сидела молча, опустив голову.
— Я думаю, нам есть о чем поговорить с Анастасией Николаевной, — продолжил Карташов.
— Вы ничего не докажете, — с вызовом подняв голову, заявила она, — я ничего не говорила и никуда не пойду. Ты можешь подтвердить что-либо, что может быть использовано против меня? — обратилась она к Клубневу.
— Нет, — тут же спохватился он. — И вообще я не пойму, по какому праву вы врываетесь к нам и портите нам обед? У меня вообще депутатская неприкосновенность!
— Да к вам и нет никаких претензий, — спокойно парировал Карташов. — Успокойтесь, пожалуйста. А вот за дачу ложных показаний мы можем привлечь и вас. Так что пройдемте, Анастасия Николаевна. Вы обвиняетесь в убийстве Кортневой Глафиры Даниловны.
— Это кто? — только и смогла спросить она.
Лицо ее побледнело, как будто она наложила на себя обильный грим.
— Это та самая акушерка, которая когда-то помогла вам. За что, собственно, и поплатилась, — вступила в разговор Лариса. — Это опять вы? — устало проговорила Горецкая, окидывая Ларису презрительным и ненавидящим взглядом.
— Я думаю, мы найдем повод для разговора, — сказала Лариса. — К тому же запись вашего признания по поводу Кортневой у нас имеется.
— Подождите, — вскочил со стула Клубнев. — А мне-то что делать в этой ситуации?
— Можете пойти с нами. Вам же интересно будет послушать рассказ вашей жены… — чуть усмехнулась Лариса.
* * *
Андрэ Амбесси рос очень послушным и хорошим мальчиком. С раннего детства он понял, что он не такой, как все. У него были образованные родители, а это в его стране было редкостью и считалось большим преимуществом. У отца была хорошая работа. У них был большой дом с бассейном и садом. Отца уважали, к ним в дом часто приходили гости, которые принадлежали к элите конголезского общества.
Многие его сверстники завидовали ему, все хотели с ним дружить. Отец был помощником премьер-министра, а мать занимала ответственный пост в правительстве, связанный со здравоохранением.
Однако в середине девяностых отца отстранили от работы в результате политических интриг, к тому же умерла мать, Констанция. А потом отец попал в автокатастрофу. Несколько месяцев врачи боролись за его жизнь, но безуспешно.
Вот тогда-то, когда отец находился на больничной койке, Андрэ и узнал, что у него есть еще одна родина. И что находится она гораздо севернее, и что вообще у него другая мать. Отец показал ему фотографию настоящей матери, Анастасии Горецкой. На снимке она показалась Андрэ очень красивой.
У Андрэ у самого начались трудности с работой — особо напрягаться он не привык, а у власти находились люди, которые не жаждали принимать его на теплое место. И мысль о том, что у него есть другая мать и страна, в которой, несмотря на кризис, все же лучше, чем в родном Конго, не давала ему покоя.
И он твердо решил уехать в Россию. Он надеялся на то, что его мать вспомнит о грехах своей юности и поможет ему устроиться в той далекой стране. Он рассчитывал устроиться в России переводчиком с французского.
«Хуже уже все равно не будет», — уговаривал он сам себя. В посольстве ему помогли отыскать Горецкую Анастасию Николаевну и дали адрес.
Город Тарасов ему понравился, и он решил остаться здесь. Посмотрев спектакль с участием Горецкой, Андрэ дождался ее у входа.
Он представился ей весьма прямолинейно:
— Здравствуйте, я ваш сын Андрэ.
Услышав это, Горецкая слегка побледнела, потом изобразила радость, но было видно, что на самом деле это лишь маска, скрывающая беспокойство.
Они встречались потом несколько раз, Анастасия Николаевна обещала помочь Андрэ с устройством на работу. Однако никоим образом не хотела признавать африканца своим сыном.
Тогда, в кафе, у них состоялся разговор, после которого Горецкая пришла к выводу, что ее сын не принесет ей ничего, кроме лишних проблем. Андрэ был слишком импульсивным и ко всему прочему каким— то наивным.
— Я хотел бы увидеть своих брата и сестру. Они же мне родные, — настаивал он.
— Нет, — испугалась Горецкая. — Только не сейчас. Мне надо им рассказать о тебе, они же ничего не знают.
— Хорошо, — протянул Андрэ. — Но я думал, что мы будем жить вместе.
«Этого еще не хватало», — подумала про себя Горецкая, но только улыбнулась и погладила сына по руке.
Андрэ говорил по-русски почти без акцента, и актриса поинтересовалась, где он так хорошо выучил язык.
— Отец дома часто говорил на этом языке, — объяснил он. — И я так думаю, что он станет мне в конце концов родным.
— Почему?
— Я бы хотел остаться здесь навсегда, — твердо заявил Андрэ.
— Обсудим это позже, — ушла от разговора Анастасия Николаевна.
«Мне надо от него отвязаться, — подумала она. — К тому же предвыборная кампания Ивана еще не закончена. У него слишком много противников, которые могут использовать эту историю».
С тех пор Горецкая стала избегать встреч со своим сыном. Не отвечала на телефонные звонки, а один раз ей даже пришлось выходить из театра через черный ход, чтобы не встретиться с Андрэ.
А он тем временем терпеливо ждал, когда его мамаша устроит его на работу, и проматывал свои деньги, которые привез из Конго.
Один раз он все-таки подкараулил свою мать и снова навязал ей неприятный для нее разговор о том, чтобы она, что называется, «впустила его в свою жизнь».
После этого разговора Горецкая серьезно задумалась о том, каким бы образом ей поскорее избавиться от этой обузы в виде сына. Андрэ, поняв в конце концов, что мать боится огласки, решил немного ее пошантажировать, но она просто не стала с ним разговаривать. Она выбежала из ресторана, в который они зашли пообедать. К тому времени Горецкая стала надевать парик и темные очки, когда встречалась с сыном, чтобы знакомые не узнали ее. Более того, ситуация осложнялась еще и тем, что ее сын Роман случайно на улице заметил ее с Андрэ и обвинил в любовной связи с ним. Это уже переходило все границы.
А Андрэ вышел из себя и, решив, что надо все выяснить до конца, в очередной раз пришел в театр. За два часа до встречи он принял наркотик из группы энергетических стимуляторов, чтобы более уверенно чувствовать себя в разговоре. Это было вечером пятнадцатого июля.
— Я не могу больше жить, ничего не делая, — начал он, как только они вместе с матерью вышли из театра. — У меня заканчиваются деньги.
— Не надо было транжирить, — резко парировала Горецкая.
— Ты же обещала мне помочь! Прошел уже месяц и даже больше, но ничего не изменилось. К тому же мне нужно российское гражданство. Ты должна признать во мне своего сына.
