— Когда женщина знает, что она хороша, — это плохо, — со скорбной миной глубоко обиженного человека произнес Тимонин и приобщил фотокарточку к тем вещам, которые пойдут на экспертизу.
Приземисто-гулко ударил гром, внезапный вихрь крутнулся на одной ноге, подхватывал пыль и мелкий сор с проезжей части улицы, и по горбатому «уазику» бойко застучал своими водяными кулаками летний ливень.
«Вовремя», — недовольно покосился Климов на запенившийся под колесами встречных машин мокрый асфальт. Теперь поиск вещей, принадлежавших убитой, осложнится: дождь имеет подлое обыкновение смывать следы.
Водитель включил «дворники», и Климов, откинувшись на сиденье, смежил веки. Монотонное мелькание перед глазами резиновых скребков, как бы впервые притиравшихся к стеклу, мешали сосредоточиться. Хорошо, что сразу отпал «вокзальный вариант», когда преступник приезжий — ищи ветра в поле. А вот с таксистами и «леваками», этими лихими рыцарями частного извоза, встретиться придется. У них особое внимание к полночным парочкам и одиноким пешеходам. Что-то да расскажут. Не вышла только беседа с владелицей матраца. Сначала она беспрестанно извинялась за беспорядок у себя в квартире — ей было плохо, вызывали «неотложку», — потом, как заведенная, твердила, что соседей она просто не успела изучить, поскольку до тех пор, пока вы не знаете своих соседей близко, вас окружают замечательные люди, а в том, что Костыгины — люди хорошие, она не сомневается: не было повода для ссор, вот разве что те редко, не по графику, мыли лестницу.
Словом, с ней говорить, все равно, что приглашать кого- то в дом, где заперты все двери.
Зато не обошлось без бабушки-старушки, одной из тех, кто вечно заседает в «дворовых судах». Ее претензии на роль всезнающего человека могли умилить кого угодно, и Климов провел с ней полчаса на лавочке у дома.
Потряхивая жалкими кудельками химической завивки, Федулова Неонила Порфирьевна, неожиданная помощница Климова, постаралась доказать своему внимательному слушателю, что голова ее забита не токмо медицинскими советами, и описала Костыгина: угрюмый, замкнутый, немного не в себе: то может по семь раз на дню здороваться, а то пройдет, чего-то про себя нашептывая, и не поприветствует. Конечно, девушка у него была. Не лучше всех, но про других забудешь.
Молчавший на заднем сиденье Гульнов деликатно покхекал и тронул Климова:
— Юрий Васильевич…
Пришлось повернуться.
— Вы думаете, ревность?
Открыв глаза, Климов пожал плечами: все может быть. Задача не из легких.
— Попробуем решить.
Делами городского уголовного розыска ведал подполковник Шрамко, державший даже в зимнюю промозглую погоду оконную фрамугу приоткрытой и незаметно выветривший царившую здесь до его прихода атмосферу нервозности и фаворитства. Работать с ним хотелось. Заслуг чужих он не присваивал, старой дружбы не забывал и практически не обманывался в людях.
Блондинистый, широкоплечий Шрамко что-то пометил в настольном календаре и обратился к Климову:
— Выкладывайте, что там у нас?
Форменная его рубаха влажно прилипла к груди, и Климов невольно глянул в окно. Небо уже прояснилось, но по карнизу все еще позвякивали капли. Гроза явно прихватила Шрамко недалеко от управления — обедать он всегда ходил пешком.
Гульнов оторвал взгляд от стола, ерзнул на стуле, и Климову пришлось раскрыть свою тощую пока кожемитовую папку. Выкладывать особо было нечего.
— Похоже, что убийца и Костыгин — одно лицо. Доводы такие: собака взяла след и привела в квартиру, это раз. Второе: способ убийства бытовой, непрофессиональный, если так можно выразиться, и… — тут оп помедлил, и Шрамко поторопил его:
— Допустим. Но зачем бросать оружие на месте преступления? Вот ты бы бросил? — он ткнул пальцем впереди себя, и небольшая родинка на его щеке побагровела. — Думаю, что нет, не бросил бы. На крыше дома, в котором живешь, возле пожарного люка своего подъезда…
— Чушь, конечно, — недоуменно развел руками Климов, — но если кто-то напугал преступника, и он спешит, хватает быстренько одежду своей жертвы и бежит? Тем более, когда убийство неожиданно для самого убийцы.
— Считаешь, что на почве ссоры?
— Думаю, что да.
— Ну, хорошо. Поедем дальше.
— Свидетели, верней, одна старуха…
— Из тех, кто сюсюкает с кошками и вечно шпыняет детей, — подал голос Гульнов, и Шрамко поднял палец: не перебивай.
— Старуха видела в субботу вечером, где-то около двадцати одного часа, нашего подозреваемого в обществе светловолосой девушки, на которой были потертые джинсы цвета беж и белая спортивная майка. Они вошли в лифт и, как показалось свидетельнице, тут же о чем-то заспорили. Какая обувь была на подруге Костыгина, ответить трудно. Скорее всего, кроссовки.
Климов помолчал и подытожил:
— Больше ничего существенного.
— М-да… — протянул Шрамко, — приметы весьма отличительные, редкие по оригинальности.
Возникла пауза.
— Какие варианты? — поискал в пачке сигарету Шрамко и, убедившись, что там пусто, выбросил ее в корзину. Климов с Гульновым не курили, и ему пришлось доставать из стола новую.
«Собственно, вариантов всегда много», — подумал Климов и еще больше придвинулся к столу, накрывая руками свое отражение на его гладкой полированной поверхности:
— Первое: погибшая недавно познакомилась с Костыгиным, дала себя увлечь, взглянуть на ночной город с крыши дома, затем он ее насилует и, боясь разоблачения, бьет молотком.
— Ты звонил в медэкспертизу?
— Да.
— И что они растребушили?
Шрамко понюхал сигарету и потянулся к зажигалке, поблескивавшей чистым никелем возле настольного календаря.
— Заключение должны передать завтра, а на словах, следующее: при обследовании трупа на запястьях и внутренних поверхностях бедер обнаружены ссадины и синяки, характерные для следов насилия. При вскрытии установлена беременность. Срок небольшой: восемнадцать дней.
— Выходит, она знала его минимум недели три, — сдул со стола табачные крошки Шрамко и щелкнул зажигалкой. — Хотя она могла и от другого забеременеть.
Он прикурил, и слоисто растекающийся дым потянулся к открытой фрамуге.
Климов продолжил:
— Отмечаются ушибы пяточных костей, локтевых суставов и позвоночника. Смерть наступила от паралича дыхательного и сердечно-сосудистого центров, как результат перелома основания черепа.
— Понятно, — стряхнул пепел и снова затянулся сигаретой Шрамко. — Он что же, крупный малый, этот Костыгин?
— Судя по вещам, по описанию свидетелей, как раз наоборот: худой и длинный.
— Щуплый, нервный, замкнутый, — счел необходимым уточнить Гульнов, опросивший многих жильцов дома.
— Откуда же тогда ушибы пяточных костей и позвоночника? — потер подбородок Шрамко и перевел взгляд с Климова на заговорившего Андрея. — Это какой же надо обладать звериной силой, чтобы приподнять живого человека и бросить его оземь?
Он покачал головой, как бы не соглашаясь с каким-то внутренним противоречием, и видя, что вопрос остался без ответа, поднес сигарету к губам. Выдохнув дым, он разогнал его рукой и некоторое время курил молча, изредка сбивая пепел в корзину для бумаг. Должно быть, решал — усиливать группу розыска еще кем-нибудь или нет.
— Криминалисты сведений не давали?
— Еще нет.
— Поедем дальше.
Климов еще ближе придвинулся к столу.
— Второе: зная, что убитая беременная, можно предположить, что некто третий расправился с ней. То ли по собственному умыслу, то ли по просьбе Костыгина. Кстати, — вспомнил Климов, — среди вещей, принадлежащих подозреваемому, найдена фотокарточка убитой, где она снята на берегу моря в самом веселом расположении духа. На обороте приписка, сделанная, вероятно, ее рукой: «Все равно я тебя не боюсь!»
— Где фотография? — живо поинтересовался Шрамко.
— Тимонин экспертам повез.
