— Тимонин экспертам повез.
— Ну, работнички, — то ли удивленно, толи укоризненно покрутил головой Шрамко и, продолжая смотреть на Климова, а вернее, в его сторону, но куда-то сквозь него, мимо него, позвонил экспертам, попросив тех как можно быстрее провести анализ отпечатков с фотокарточки убитой.
— И копию давайте поскорее, копию, — сказал напоследок Шрамко и раздавил сигарету в пепельнице. — Без фотографии нам паспортисты не помогут.
Он положил трубку и глянул на часы. Время бежало, а они все еще топтались на месте. Сообщив Климову, что криминалисты обещали прислать дубликат фотографии минут через двадцать, спросил:
— Сколько в доме выходов на крышу? Не считали?
Климов не успел и рта раскрыть, как Андрей уже выпалил:
— Считали! Восемь. Два боковых — в первом и в последнем подъездах — забиты.
Все это он произнес с поспешностью школьника, впервые вызубрившего урок.
— Значит, действующих шесть?
— Нет, только три. На остальных люках — замки, но у кого ключи, никто не знает. Лифтеры пользуются двумя лазами, в третьем и в шестом подъездах.
— Видно, кто-то досконально изучил пути отхода, — пощелкал ногтем по сигаретной пачке Шрамко и отодвинул ее от себя. — Пиши.
Климов взял из папки чистый лист и склонился над ним. «Подготовить данные на всех лифтеров, сантехников, электриков, телемастеров, строителей, когда-либо обслуживавших этот дом…»
— Еще на всех жильцов.
— Ого!
Шрамко как бы не слышал восклицания Гульнова, но изломом бровей дал понять, что не одобряет его реплики.
— Чем занимаются, судимости, наклонности…
Он не договорил. Зазвонил телефон.
Пока Шрамко снимал трубку и слушал, что ему говорят, Климов указал Андрею на сделанную запись и шепнул: «Это твое. А я займусь убитой».
По сделанному утром запросу сообщали: Костыгина Эльвира Павловна, сорока семи лет, привлекалась ранее к уголовной ответственности за спекуляцию изделиями из золота и драгоценными камнями. Освобождена досрочно. Ее муж, Акопов Мартьян Суренович, главный врач пригородной больнички, умер в возрасте пятидесяти двух лет вскоре после осуждения жены. Таким образом, ее сын Георгий какое-то время жил один, без присмотра родственников.
— Ну вот, — неизвестно чему обрадовался Гульнов, что и требовалось доказать: яблочко от яблоньки…
— Таким образом, — слегка повысив голос, повторил Шрамко, — надо выяснить, с кем дружил он, кто на него оказывал влияние? Это очень важно. О преступнике надо знать больше, чем он знает о себе.
Андрей смущенно потупился.
Передав фотографию убитой для опознания, Климов наскоро перекусил в управленческой столовке и, ссыпав денежную мелочь в карман брюк, за что его нередко жучила жена — надоело латать дырки, протираемые монетами, — поспешил в сберегательный банк, чтобы успеть до его закрытия. Пока он жевал общепитовскую котлету и накалывал на вилку макароны, ему показалось не лишним проверить лицевые счета Костыгиных. Если сынок или мамаша сняли деньги со сберкнижки, можно будет усомниться в версии непреднамеренного преступления. Без денег далеко не убежишь.
После выполнения ряда формальностей и согласований, Климов получил от банковской служащей необходимую информацию и позвонил паспортистам.
Личность девушки установили.
Ею оказалась Комарницкая Алла Филипповна, двадцати лет, образование среднее. Работала процедурной сестрой родильного отделения городской больницы. Прописана была на жилплощади Ягуповой Клавдии Семеновны, у которой снимала комнату.
Климов немедленно отправился по адресу.
Ягупова, квартирная хозяйка Комарницкой, уже пришла с работы и, вытирал руки фартуком, долго изучала климовское удостоверение. Это была тучная, неповоротливая женщина с пухлыми мочками ушей, отвислым подбородком и с таким изможденно-болезненным выражением одутловатого лица, что казалось, в ее зачесанных к затылку волосах и складках одежды застоялся больничный запах травяных настоев и микстур. Одни глаза под набрякшими веками оставались живыми. Числилась она садовницей, но работала вахтершей. «Сердце слабое», — пояснила она Климову и провела его па кухню, где к запахам лечебных трав примешивался стойкий аромат укропа и картофельных очистков.
Она охнула и плюхнулась на табурет, узнав о гибели своей жилички, но вскоре, кинув в рот таблетку валидола и наглотавшись валерьянки, быстро и сумбурно зачастила: «Вот что значит… Ах ты, ужас… Мать свихнется…»
Разговорить ее не составило труда.
Отказавшись от предложенного чая, Климов забросал ее вопросами и почти на все получил ответ.
— Бывали случаи, чтобы она не ночевала дома?
— Сколько хотите, — подлила себе в чашку кипятку Ягупова. — Особенно последние два месяца.
— Чем объясняла?
— Частыми дежурствами. А днем готовилась в мединститут.
— Хотела стать врачом?
Ягупова кивнула:
— Все хотят, которые с умом.
То ли от выпитого чая, то ли оттого, что сама она, как выяснилось в разговоре, трижды поступала в институт,
Клавдия Семеновна вспотела. Извинившись, вытерла лицо кухонным фартуком, вздохнула.
— Друзья, подруги у нее бывали? — слушая одышливую речь Ягуповой, поинтересовался Климов и, намереваясь встать из-за стола, скрипнул табуретом. Ему предстояло еще осмотреть комнату убитой и свозить квартирную хозяйку в морг, для опознания трупа.
— Не-ет, — плаксиво задрожавшим голосом отозвалась Ягупова и вновь уткнулась в ситцевый передник. — Она была серьезной девочкой, любила почитать.
Слезы не дали ей договорить, и она всхлипнула.
После того, как Ягупова потеребила нос фартуком, отсморкалась, утерла лицо и, тяжело поднявшись, указала на дверь, за которой обитала ее Аллочка, Климов, пригнувшись, шагнул в комнату, оказавшуюся настолько крохотной, что проходить дальше не имело смысла. Надо было оглядеться, и он обвел зауженное стенами пространство профессионально придирчивым оком.
Постель заправлена, но покрывало смято. Видно, Комарницкая любила почитать лежа: на столе, придвинутом к кровати, высилась внушительная стопа книг. На прикроватном коврике валялись домашние туфли с розово-сиреневой опушкой, на низком каблучке. Под кроватью — несколько коробок из-под обуви, рулон бумаги, желтый чемодан из кожзаменителя. Со спинки стула свисал халат небесно- голубого цвета. Климову тотчас вспомнился купальник цвета морской волны, бывший на убитой, и оп подумал, что Комарницкая, по всей видимости, была натурой романтической.
На узком столике трюмо, двоясь в потускневшем зеркале, забыто красовались тюбики и разноцветные флаконы. Все атрибуты артистической гримерной.
Держа руки за спиной и медленно переводя свой взгляд с одной вещи на другую, Климов сделал несколько шагов по комнате, остановился.
Вряд ли изысканно-красивые предметы, цены на которые вздувались спекулянтами до баснословных цифр, приобретались на зарплату медсестры. «Не было ли здесь иного «приработка»?» — кольнула его мысль, поскольку жил он в городе, где иностранцев — пруд пруди.
Взяв один из флаконов, представлявший собой керамический бочонок с круглым боковым глазком, он повертел его в пальцах. Внутри бочонка переливалась желтая маслянистая жидкость.
«Опиум», — прочел про себя Климов на миниатюрном донышке наименование духов и подивился столь экзотическому вкусу французских парфюмеров. Какой-то медвяно- пряный запах, даже малость тошнотворный. Ничего особенного, тем более восточного, он не ощутил.
Заглянув в коробку с бижутерией, где россыпью лежали бусы, клипсы, перстни и колечки, Климов перелистнул тетради на столе, порылся в книгах, постоял. Все самое обычное: учебники, роман «Три возраста Окини-сан», шариковые ручки, шпильки, яблочный огрызок… Он согнал с него сердито зазудевших мух, всмотрелся. Кожура привяла, косточки усохли. Судя по всему, яблоко ели дня два назад.
В гардеробе на темно-синих — опять этот цвет! — пластмассовых плечиках висели платья, блузки, кофточки и белая ветровка. В ящиках, которые ему пришлось поочередно выдвигать, лежали аккуратно сложенные, отутюженные носовые платки, нижнее белье, чулки, колготки. Здесь же находились катушки цветных ниток. Все вещи дорогие, незаношенные. Некоторые в нераспечатанных пакетах.
