8
С Оскаром мы провели в одной камере два года, пока он не начал рассказывать о себе, пока в один прекрасный день он не разговорился.
— Ты слышал о человеке, который родился с серебряной ложкой во рту? Я родился с горбушкой хлеба. У моего папаши был магазин итальянских деликатесов в Нью-Йорке на Коламбус-авеню, на западе, в районе восьмидесятых улиц.
Тогда это был район что надо. Кое у кого водилось много денег, у многих было немного, а еще больше людей жили кое-как, но все любили пожрать. Так что дела у отца шли неплохо — до сих пор помню, какой дух стоял в его лавке. Двадцать сортов салями, сорок сортов сыра, домашнее тесто, связки перца, а в бочках — маринованные овощи.
В доме работали все. Если я был не в школе, значит — сидел в магазине. А моя сестра Ада в комнатушках позади магазина готовила с матерью салаты, тесто и закуски — словом, все, чего хотели покупатели.
Отец считал, что если ты зарабатываешь деньги за счет людей, то и должен им давать все, что они хотят. «Когда покупатель спрашивает что-то, — говорил он, — есть только один ответ… Да, сэр, ну конечно же, хозяйка. Мы служим обществу, и если служим плохо, хорошо это будет делать кто-то другой». Про школу у него тоже были свои идеи. «С твоей сестрой дело обстоит иначе. Она выйдет замуж, и у нее будет своя семья. Но тебе нужно многому научиться, чтобы ты продвигался вперед. Когда учитель говорит — ты слушаешь. Неважно, нравится он тебе или нет, но он знает такие вещи, которых ты не знаешь, и ты должен их узнать».
Вот я и слушал учителей. Я лез из кожи вон, зарабатывая хорошие отметки, а остальное время вкалывал, помогая в магазине.
«Экономику — вот что нужно учить, — говаривал отец. — Узнать все про деньги. И про то, как наладить дело. Только так можно чего-то добиться». Так я и делал. Я жил дома, работал в магазине и учился в колледже. И ничего больше.
Когда я, наконец, кончил учебу летом сорок второго года, то вступил в морскую пехоту. Отец сказал, что мужчина должен драться за свою страну. И три года, как один день, я и дрался. Когда меня уволили, я чувствовал себя стариком.
Я вернулся в Нью-Йорк и первым делом, неожиданно для себя, попал в Колумбийский университет и еще работал в лавке отца. Я женился на итальянской девочке, которую знал с тех пор, как мне было шесть лет, и за два года у нас родилось двое детей. Потом я начал преподавать экономику в средней школе в Уэст-Энде. А по вечерам и в выходные работал в этом паршивом магазине.
Там и прошло почти пятнадцать лет. Меня хватило до самого 1960 года. Но в один прекрасный вечер, как-то летом, примерно через неделю после того, как мне стукнуло сорок лет, я снял фартук, взял из кассы триста долларов, вышел на улицу и на такси доехал до автобусной остановки на восьмидесятой улице. Я сел в первый же автобус-экспресс на запад и больше домой не вернулся.
— Куда ты уехал?
— Да везде пришлось побывать. Изъездил страну из конца в конец. Но в основном-то бывал на западе. Мне там нравилось. И, кстати, старался держаться подальше от городов. Любой город, где живет больше пятидесяти тысяч, для меня слишком большой. Когда мне нужны были деньги, я брался за любую работу, и хватало меня недель на шесть. Потом я начал поддавать. Пил и шлялся с девками, задирая каждого, кого только мог. А когда деньги кончались, я опять принимался за дело — понемножку работал, потом бросал. Прожив так три года, я сдружился с парой бывших заключенных. И они меня приняли. Понимаешь, они по-настоящему учили меня. Во-первых, я вообще бросил работать. Когда деньги кончались, мы раздевали пару пьяных. Или же налетали на заправочную станцию, и — ищи ветра в поле.
Так это и тянулось, пока однажды ночью какой-то придурок не выскочил из-за угла с ружьем, когда я грабил заправочную станцию в Канзасе, и я его застрелил. С тех пор я все время скрывался и убивал. Один раз — посетителя в аптеке в Салине и еще национального гвардейца в Айове.
В конце концов' пришлось искать убежища на некоторое время. Я уехал в Чикаго, нашел себе подружку и на несколько недель спрятался. Но в один прекрасный день она меня заложила. До сих пор я так и не знаю, почему. Как-то ночью, когда я изрядно поддал, ввалилась полиция, и меня связали.
Штат Айова потребовал выдать меня для суда в Форт-Додж. Не успел я попасть в тюрьму, как эта мерзавка из Чикаго, которая меня продала, приехала с тремя или четырьмя бандитами из шайки Гери и освободила меня.
Месяца два мы все вместе скрывались в какой-то богом забытой дыре в Южной Дакоте. Потом деньги кончились, и мы отправились назад, на восток, надеясь по дороге ограбить какой-нибудь банк.
По дороге мы напали на несколько банков — в Маттуне, штат Иллинойс, в Стерлинге, тоже в Иллинойсе, и в Гринкасле, в Индиане. Но в Логанспорте (это в Индиане) нам и настал конец. В банке вовремя нажали кнопку сирены, охрана открыла огонь, и началось бог знает что. Но мы все-таки с боем прорвались на улицу и побежали к машине.
Нам чуть не удалось скрыться. Но один полицейский нас перехитрил — он поднялся на лифте на крышу соседнего здания и устроился там с карабином, а потом, когда мы мчались от банка к машине, начал нас расстреливать, как кроликов. Этот парень умел стрелять — четырьмя выстрелами он уложил четверых. В живых остался только я.
Суд присяжных вынес вердикт всего за тридцать секунд. А потом судья вынес приговор секунд за десять. Но сначала он решил прочитать мне лекцию.
— «Вы не такой уж серый человек, — у вас есть образование, в годы войны вы хорошо себя зарекомендовали. Так как же вы могли направить оружие на невинных людей?» — А я стоял, опустив глаза, и прикидывался невинной овечкой — вдруг поможет. Но про себя-то я думал: спроси любого солдата, ты, идиот. Убить — все равно, что переспать с женщиной. После первого раза получается легко.
На следующее утро, до завтрака, меня отвели в канцелярию «Бурильщика». Он расхаживал взад и вперед по другую сторону стола, сжав челюсти, с белым, как кусок теста, лицом.
— Оставьте заключенного здесь, — сказал он охраннику. — И подождите за дверью. — Как только дверь закрылась, он сказал:
— Из-за вас один человек попал в госпиталь.
— Вот и хорошо. Надеюсь, он там сдохнет.
Он не нашелся, что ответить. Начальник тюрьмы подошел к креслу и сел.
— Честное слово, — заявил он. — я отказываюсь.
Я стоял перед ним, заложив руки за спину, и ждал, когда он отойдет. И, действительно, постепенно он собрался с мыслями.
— Послушайте, Такер, речь сейчас идет не о простом нарушении дисциплины. Вы далеко не ребенок. И вам, и мне это хорошо известно.
Он поднялся и заходил по кабинету: — Могу сказать вам правду. Я вообще не хочу знать ничего, кроме того, что мне известно. А мне ничего не известно. Это вам понятно? Так и запомните. Я вообще ничего не знаю о происходящем. Но я знаю, что дело очень серьезное. И если вы сделаете какую-нибудь глупость и все лопнет, вы будете виноваты так же, как и я. Понятно?
— Нет, сэр.
— Значит вам нужно немного успокоиться. Не лезьте, ради бога, никому в глаза. За пять лет вы ни разу не попадали в истории. Поэтому прошу и сейчас не делать глупостей.
— Вы говорите, что происходит нечто важное, — вы имеете в виду Тэгга? Я вас правильно понял?
— Я этого не говорил — не пытайтесь добиться от меня признания. Я даже не называл его фамилию. Насколько мне известно, в зале для совещаний вы делаете полки. Если там находится кто-то, кроме вас, мне о нем ничего не известно. И я не хочу ничего знать.
— Но ведь вы познакомили меня с ним. Именно здесь мы с ним и познакомились.
— Ну ладно, я вас познакомил. Но это единственное, что я сделал. Больше мне ничего не известно. — Он опять заходил взад-вперед, потом добавил: — Только не говорите Тэггу о моих словах. — Он остановился и взглянул на меня. — Вы понимаете меня?
— Думаю, что да.
— У меня есть работа. И я не хочу влипнуть в скандал. Вы понимаете, я не хочу оказаться в дураках! Не хочу, чтобы меня втянули в скандал.
В тот же день охранник отвел меня в зал совещаний, где уже ждал Тэгг.
— Вы привели «Бурильщика» в полную панику, — сообщил он после того, как я сел.
— Кто-то привел его в панику.
— Ну ладно, оставим это, — сказал Тэгг.
— Я хотел бы задать вам несколько вопросов о том, как вас судили.
— Мне особенно нечего рассказывать. Мне предъявили обвинение в убийстве первой степени. Присяжные считали, что доказали мою вину, и я был осужден.
— Вашу жену тоже осудили?
— Да. Ее считали моей сообщницей.
— Вас судили в графстве Марион, в штате Индиана.
— Да, рядом с Индианополисом.
— Вы там жили?
— Нет, я жил в Чикаго. Но этот человек умер в мотеле недалеко от Индианополиса. Там меня и обвинили в том, что я его убил.
