И жалобно зашмыгал огромным носом. Глядя на него, я думал, что для Плахотина неповторимо индивидуальным признаком должны быть не папиллярные узоры на пальцах, а этот удивительный нос.
– Нет, вы, Плахотин, конечно, не убийца, – успокоил я его. – Но злодей настоящий. Форменный. И доставать я вас буду до самых печенок!
– За что? Чего я вам сделал? А еще гугнят – органы справедливые, они беспристрастные! Мол, перед законом все равные! Болтовня, значит, одна получается?
– Так оно и есть – перед законом все равны. И закон действительно вещь беспристрастная. Но я-то не закон, я человек, и есть во мне одно ужасное пристрастие: я подлецов ненавижу!
– А что вы оскорбляете? Чем это я подлей кого другого?
– Ну извините. А подлее тем, что посадили в тюрьму человека, бросившегося спасать вашу, простите за выражение, шкуру! Это вы, именно вы своими показаниями посадили Степанова в тюрьму! И я персонально вам обещаю: сколько сил моих хватит – раскручу на всю катушку!..
– А я не дамся! – закричал фальцетом Плахотин. – Отвод вам! Недоверие заявлю! Везде заявления пошлю!
Я засмеялся и вкрадчиво сказал:
– Этот номер у вас, Плахотин, не пролезет. У нас личных отношений никаких нет. А сто восемнадцать килограммов украденного мяса – вот они, на вас любуются! Да еще в кафе «Ландыш», да еще в магазине – их не посчитали пока… Слышите, как кричат бедные украденные барашки жалобными голосами, требуют возмездия! Пойду неспешно по их следам, соберу не торопясь все украденные вами стада… Далеко Винокуров с Кармановым, в бане небось пируют, а вы уже здесь…
– Да что ж мне делать-то, гражданин следователь? За всех отдуваться? Я же винтик ничтожный, шнурочек на ботинке, что же меня-то уничтожать?
– Плахотин, я хочу вам напомнить, что до сих пор за все отдувался Степанов и всех это устраивало, пока я не разогнал ваш слаженный хор. Честно заявляю, что для вас я так стараться не собираюсь. Не хотите отдуваться за всех – используйте единственный шанс: говорите правду… За что вас били компаньоны?
– Да какой я им компаньон? Я же маленький человек, небогатый, шестерка, можно сказать. Детишкам на одежонку подшибить чего-нибудь…
– Не жалобьте меня, я все равно не заплачу от сострадания…
– Да я не жалоблю… Я как было говорю: долг я им не отдавал… Деньги за мясо, за тонну вперед, я получил от Валерки Карманова… а тут случай подвернулся… я этот «левачок» шеф-повару ресторана «Елочка» скинул…
– Он больше дал за краденое мясо?
– Ну, вроде бы… Не с руки мне было его тогда Карманову везти… Потом собирался отдать… И все не выходило как-то… Все надеялся рассчитаться при случае. А они меня у шашлычной и подловили…
– Какой долг за вами числился?
– Две тыщи…
– И за это они вас стали лупить?
Плахотин вскочил и впервые с искренней горечью закричал:
– Да кабы за деньги, ладно! Только им две тыщи – тьфу!.. Они перед тем, как бить, страхом мучили, приговаривали: «Запомни, шоферюга поганый, кто нас обманет, тот, как ты, без глаз и ушей дальше будет жить…»
– Кто именно бил?
– Егиазаров свалил подсечкой, а Карманов – рыло таранное – стал ногами меня по земле катать… Гад наглый, бандюга проклятая, ребра поломал… Я и сейчас вдохнуть не могу…
И вдруг он заплакал. По-настоящему. Горько, вслух – от давнего страха, унижения и боли. Размазывая слезы грязными руками, он быстро бормотал:
– Сажайте меня, теперь все равно… Только их, жуликов гладких, возьмите, достаньте их, как полагается. Пусть в камере поваляются на нарах, моего страха и боли натерпятся… Мне только перед Сашкой Степановым отмолить бы грех: кабы не он, может, и убили бы они меня. Он их как понес – молодой, страха не знает…
– А Винокуров принимал участие в драке?
– Ну да! Станет он об нас мараться! У него на подхвате вся эта шайка. Их как стал Сашка мордовать да орать во всю глотку, что на чистую воду выведет, так Эдуард Николаич сказал: режьте его, паскуду! Ну, этому кровососу, Карманову, только и надо, выхватил свой тесак – и на Сашку. А тот, солдат, ловкий он, отскочил на дорогу, ногой пытается выбить месарь из руки Карманова, да того тоже за так не возьмешь, боксер все же бывший. Заметил Сашка, что остальные со спины заходят, и побежал по шоссе. От машины, от пацана своего уводить их стал…
– Почему? – настойчиво спросил я.
– Как почему? Он же знал, с кем дело имеет! Вгорячах и мальца полоснут запросто… А оно, вишь, как обернулось…
* * *Впервые я видел Шатохина смущенным. Смущение это имело форму избыточной деловитости и нервозного веселья.
– Нет, ты посмотри только, какая железная закономерность: проступок, совершенный безнаказанно, кажется человеку дозволенным. Ловишь мысль? Следи за направлением идеи: они так обнаглели, что превратились в форменных головорезов…
– Да, довольно противные гнусоиды, – согласился я.
– Нет, что ни говори, дожал ты их до полу… Кстати, померяемся?
Это был уже знак неслыханного интимного доверия и душевного расположения. Мы уперлись локтями в стол, сцепили кисти и стали выжимать друг другу руку, кто кому на стол положит. Это пожалуйста, это не головой вниз стоять. Шатохин покраснел, на шее надулась жила – я не торопился валить его руку, но и ему двинуть себя не давал.
Шатохин хрипло сказал:
– А ведь как нам мешали!.. Никакой возможности работать спокойно!.. – Руки, дрожа, стояли вертикально. – Каждый день звонок: «У вас не следователь, а чудовище, тиранозавр какой-то!»
– Санкционируете? – спросил я с натугой, Шатохин кивнул, и я сразу же завалил ему руку на локоть.
Прокурор потряс затекшей кистью, сказал со смехом:
– Эх ты! Нет в тебе правильного понимания субординации… – взял в руки принесенное мной постановление, прочел еще раз и поднял на меня глаза. – У Верещагина, твоего дружка, будут большие неприятности…
И размашисто вписал в угловой штамп свою подпись.
– Боюсь, что да, будут… – сказал я со вздохом.
Шатохин протянул мне бланк:
– Не было счастья, да несчастье помогло – теперь не возьмет тебя Петька к себе. Тут, у меня трубить будешь… А с этим делом выйдем в суд…
* * *В коридоре я увидел конвойных, которые вели к моему кабинету Степанова.
– Вещи заключенного вы доставили?
– Так точно. Вещи в автозаке, – отрапортовал сержант.
– Хорошо, подождите в коридоре. – Я впустил Степанова в кабинет.
– Меня переводят куда-то? – спросил он быстро.
– Да. Садитесь, Степанов. Вот постановление, только что санкционированное прокурором. Распишитесь…
– Пожалуйста, – растерянно и досадливо усмехнулся он. – Я уж столько их подписывал, можно еще разок…
– Такого еще не подписывал…
– А что это?
– Постановление об освобождении из-под стражи…
У него так тряслись руки, что он никак не мог попасть пером в отведенную для подписи строку. Пот заливал ему лицо, он явно не мог прочесть текст постановления.
– А почему вы меня освобождаете? – спросил он хрипло.
– Потому что следствие располагает убедительными свидетельствами реальной угрозы вашей жизни во время драки на автоплощадке. В этих условиях попытка вырваться оттуда на машине, даже с риском для нападавших, была в пределах необходимой обороны. В крайнем случае речь может идти только о ее превышении. Но никак не об умышленном убийстве. Ведь вы не хотели убивать Дрозденко и Егиазарова?
– Я никого не хотел убивать, – потерянно сказал Степанов, и вид у него был, как у человека, говорящего спросонья.
– Я знаю. Тем более что и сделать вам это было крайне затруднительно. Согласитесь, Степанов, ведь трудно задавить двух человек, если ты не сидишь в это время за рулем? А?
– Вы, наверное, думаете, что сделали для меня доброе дело? – сказал с мукой Степанов.
– Думаю! – уверенно сказал я. – Но вопрос не в этом, Саша… Я тебе уже говорил: нам с тобой никто не давал права судить… И у меня есть только одно право – узнать правду!..
Я встал, подошел к двери, распахнул ее и увидел, что на скамейке в коридоре сидит с Уколовым Вадик Степанов.
– Заходите…
Вадик сделал шаг и замер в дверях. Братья не отрываясь смотрели друг на друга. Я легонько похлопал Вадика по плечу и, усадив его на стул, открыл том уголовного дела.
– Степанов Вадим Алексеевич, семнадцати лет, студент университета, беспартийный… Все верно?
– Да, – кивнул он.
– Вадим Алексеевич, я намерен освободить из-под стражи вашего брата… Теперь вы мне расскажите: что произошло в ту злополучную ночь на автостоянке? Вы готовы что-либо добавить к своим прежним показаниям?
Боже мой, какая это была ужасающая пауза! Не знаю, сколько она длилась, пока ее не прервал Александр Степанов.
– Не мучайте его! – крикнул он хрипло. – Ему нечего добавлять…
