— Я о них толком ничего не знаю. Ночью толковал с двумя мужиками в масках, серьезные люди и денежные.
Я думаю, их пахан матерее тебя, — рискнул сделать бестактное сравнение Золотой.
— Все, которые на свободе, умнее тех, кто сидит здесь, это и козе понятно, — согласился Седой. — Почему ты того пахана ставишь выше меня? Моя обида может дорого тебе обойтись, — пригрозил Седой, — чтобы хозяина знал и на него не гавкал.
Почувствовав, что зарывается, Золотой вынужден был изменить тактику разговора:
— Сам просил рассказать откровенно о них, а теперь обижаешься.
— Докажи мне, что они матерее меня, и я забуду обиду, — сказал Седой. — А то получается, что ты начал меня конфузить.
— Со слов Серебрякова я понял, что они работают только по сейфам. У нас такого класса специалистов в колонии нет.
— Дельно говоришь. С такой умной головой и так дешево разменялся, — как бы рассуждая с самим собой, задумчиво произнес Седой.
— Забудь, Седой, о моей слабости. Я сегодня понял больше, чем думал научиться за все время пребывания здесь у хозяина.
— Что ты поумнел, приятно слышать. Однако мне не дает покоя одна мысль. Ты принес своим покровителям огромный убыток. Почему они тебя защитили, не дали на растерзание? Действительно, они мыслят не понашему. Вместо того, чтобы грабануть сейф с деньгами, они в прокуратуре грабанули сейф с уголовными делами, чтобы из дела узнать о намерении следователя в отношении себя и какой информацией он обладает. Я буду рад, если они сами и с нашей помощью попытаются, а может быть, и смогут запудрить мозги толковому следователю.
— Мне пахан обещал взять в свою «семью» после отсидки, — не сдержавшись, похвалился Золотой.
— Посылки они тебе присылали? — догадливо предположил Седой.
— Они! — признался Золотой.
— Теперь тебе не видать ни их посылок, ни «семьи», — убежденно заявил Седой.
— На той неделе я от них получил посылку, — сообщил Золотой, недоуменно пожав плечами. — Обещали поддерживать посылками до конца срока.
— Ты меня убил, — вытянув ноги, расхохотался Седой. — Интересные люди, так и хочется встать на их довольствие. Как думаешь, возьмут? — спросил он неожиданно. — Тем более я одного из их клана знаю.
— Не все они по сейфам волокут, а один. Так зачем им лишний едок? — заметил Золотой.
— Ты прав, — согласился с ним Седой. — Да и тебя они вряд ли приютят. Пока освободишься, столько воды утекет, — произнес он в заключение.
Раскурив еще по сигарете перед расставанием, Седой сказал:
— Если кто спросит, зачем Седой вызывал, то скажи, что интересовался общим знакомым. Если поинтересуются, каким и почему раньше им не интересовался, посылай ко мне, я объясню, — показал он вместо улыбки золотые коронки и зубы.
Явка с повинной Петлюры Станислава Генриховича, принесшего с собой оба похищенных из прокуратуры уголовных дела, шокировала Серебрякова по двум позициям. Явка с повинной вызывала удивление прежде всего потому, что личность Петлюры давно была установлена следствием и все время находилась в сфере наблюдения, и вдруг он оказался медвежатником.
Работать с Петлюрой Серебрякову было легко, так как сам подследственный иногда наводил его на необходимость сбора тех доказательств, которые изобличали его.
По инициативе Петлюры Серебряков провел его опознание женой Белозерского, Фаиной, которая легко опознала в нем инспектора горгаза, приходившего к ним в дом.
При воспроизводстве показаний на месте Петлюра уверенно показал, как он проник в дачный домик Белозерского, где нашел сейф, но повторно вскрывать сейф отказался. Точно так же уверенно он показал Серебрякову, как он проник в прокуратуру и как вскрыл металлический ящик, вскрывать который еще раз также отказался.
Простота расследования уголовного дела настораживала Серебрякова. Он чувствовал, что вовлечен противником в игру, не зная ни игры, ни ее правил.
Критически относясь к показаниям Петлюры, Серебряков все же был обязан проводить те следственные действия, которые вытекали из показаний подследственного.
Петлюра показал ему дачный участок, где якобы он выбросил в колодец отмычку, с помощью которой открывал сейф Белозерского и металлический ящик в прокуратуре.
Проведенной трассологической экспертизой было подтверждено, что следы на стенке сейфа и следы на стенке металлического ящика были оставлены одним и тем же орудием преступления, которым является отмычка, обнаруженная в колодце.
Петлюра был обложен доказательствами более чем достаточно, но недовольство собой, проделанной работой по уголовному делу так и не покинуло Серебрякова до конца следствия.
Серебряков не верил Петлюре, что оба преступления он совершил один, без сообщников. Еще больше у него вызывало сомнение то, что в сейфе Белозерского Петлюра, кроме документов, не обнаружил ни ценностей, ни денег.
Для опровержения показаний Петлюры нужны были новые доказательства, добыть которые Серебряков уже не мог.
Результаты ревизии по подотчету Белозерского выявили огромную сумму недостачи, множество злоупотреблений, которые были направлены к стяжательству и корысти. Установлено до копейки, на какую сумму были совершены хищения. Белозерский похищенные ценности мог хранить не только в сейфе, что наиболее вероятно, но и в другом месте, которое без него сейчас установить было невозможно. Серебряков был вынужден признать, что сражение его с Петлюрой и теми, кто стоял у него за плечами, он проиграл.
Его не радовало, что явка с повинной Петлюры помогла уголовному розыску раскрыть два тяжких преступления, стоящих на контроле в области. От проделанной работы Серебряков не испытывал никакого удовлетворения. Горький осадок и разочарование были ему платой за недосыпание и другие издержки. Ему не верилось, что Гончаров не причастен к данным преступлениям, не верилось, что Кисляков Николай Ярославович, в исправление которого он поверил, без постороннего вмешательства изъявил желание оговорить его в применении им недозволенных методов во время беседы.
«Действительно ли я допустил массу ошибок в следствии или меня кто-то пытается убедить в этом?» — часто думал он в свободные от работы минуты. Как у профессионала с большим стажем работы, его чувства были ущемлены и самолюбие задето. И все же нет худа без добра: появление Петлюры ускорило окончание расследования по уголовному делу.
Учитывая явку с повинной, чистосердечное признание и помощь следователю в раскрытии преступления, районным народным судом Петлюра был осужден по ст. 144, ч. 3 и 89, ч. 3 УК РСФСР на 4 года лишения свободы.
Приезду тестя в гости Сарафан был рад. У него накопилась масса вопросов, которые надо было вместе обсудить.
Борода, пройдя в детскую комнату, пальцами поманил внука к себе на руки. Увидев, как внук поспешил ему навстречу, довольный Борода произнес:
— Не забыл деда. Так я говорю, Костя? — и стал подкидывать его вверх. Остановившись передохнуть, Илларион Константинович сразу попал в плен к внуку, который с любопытством запустил свои пухлые пальчики в его бороду.
— Дед пришел к тебе в гости, а ты ему хочешь бороду пощипать, — добродушно бурчал он.
— Покажи дедушке, как ты его любишь, — попросил он внука.
Костя, прекратив возню с бородой, обнял своими ручонками шею деда. Довольный, что внук уже начал понимать его, Борода пошутил, обращаясь к зятю и дочери:
— Он так меня может и задушить.
Поужинав, Борода, как обычно, уединился с Сарафаном для «задушевной» беседы в зал.
— Какие новости, отец? — удобно усаживаясь на диване и закуривая сигарету, спросил Сарафан.
— Мои новости путевые, — успокоил он Сарафана перед тем, как поделиться ими. — Как мы с тобой и предполагали, наш народный суд, учитывая явку с повинной, чистосердечное признание и ряд других обстоятельств, дал Диспетчеру четыре года лишения свободы.
— Ништяк! — удовлетворенно потирая ладони рук, согласился Сарафан. — Между прочим, я ожидал большего.
— Если учесть, что не пришлось мазать, то такое наказание божеское, — отметил Борода. — Правда, до хрена нам попорчено крови, а ее на деньги не переведешь, — задумчиво подытожил он.
— Попотеть пришлось, я тебе скажу, — поддержал его Сарафан.
Сообщение Бороды о «профилактической» беседе Седого с Золотым Сарафан выслушал с интересом, но с меньшим волнением, чем первое.
— Седому надо было намекнуть Золотому, что если нас заметут, то он и мы будем считать данное несчастье по его вине. Тогда его будет ожидать соответствующая раскрутка, колеса которой будут не гладить, как сейчас, а ломать, — посоветовал Сарафан.
