А пока – отчет о беседе на вилле Палома.
Я принес Ирине свои соболезнования по поводу пережитых ею утрат (никак не вспомню, делал ли я это при прежних наших встречах). Она ответила, что начинает привыкать к потере близких: сначала ушла мама, теперь, вот, отец. О Жанне она мне упомянула.
Ирина выглядела не столь печальной, сколько растерянной и обеспокоенной. Что ж, это мне кажется естественным. Если за двумя подряд смертями, которые кажутся случайными, к вам в дом приходят грабители, значит случайности не случайны, а то, что мы считали несчастным случаем может обернуться намеренным убийством. И то, что она сама не пострадала еще не значит, что других покушений не будет. Я рассказал ей о мадам Ронсо. Она охнула и на секунду как-то поникла. Но потом взяла себя в руки и повела меня туда, где побывали грабители.
Ирина сказала мне, что не хочет больше жить на вилле, но не знает, что ей делать и как поступить. Хорошо, что завтра приезжает Виктор. Он может все заботы взять на себя. И, наверное, они уедут к нему в Прованс так быстро, как только позволят дела.
Мы говорили с ней, поднимаясь на третий этаж башни, примыкающей к основному дому. Там у отца Ирины был кабинет. Ну, вообще-то, по нашим меркам, это никакой не кабинет. Нет там ни огромных книжных шкафов, ни стеллажей для документов, ни офортов на стенах. Единственный предмет мебели, хоть как то соответствующий названию комнаты – большой письменный стол, на гнутых ножках. Стол новый, но стилизованный под рококо, с утяжеляющими элементами барокко. В общем, типичная современная поделка, для продажи в России и Китае. Как она оказалась у нас во Франции, ума не приложу. Все ящики стола были выдвинуты. Замки на тех ящиках, что запирались – взломаны. Если в этих ящиках хранились какие-то документы, то они все исчезли. А если Владимир использовал их для хранения сигар, то и сигары тоже унесли.
Одна полка с книгами, в этом кабинете, все же, была. На ней стояли да путеводителя по Франции, еще два – по Лазурному Берегу. То есть, стояли-то они раньше. А сейчас – валялись на полу, под полкой. Два путеводителя были на русском, а два – на французском. Еще одна книга (на французском) – что-то вроде самоучителя по подводному плаванию, Еще несколько однотипных томиков – какая-то русская энциклопедия, с военной тематикой, как мне показалось – лежали на полу в художественном беспорядке.
Почти все книги были раскрыты. Такое впечатление, что кто-то искал листы бумаги или документы, которые могли быть спрятаны между страниц.
Еще в этом кабинете были три кресла (одно – у стола), небольшой диван, журнальный столик. И музыкальный центр с огромными колонками. Если такую колонку выставить в окно, то не то что соседей – половину Капдая разбудишь. А если в сторону моря направить – так яхты парусами смогут звук ловить. Рядом, на отдельном столике, лежали несколько компакт дисков. Все коробки – раскрыты. Часть дисков – на полу.
Ирина сказала, что отец очень часто, приехав поздно вечером, или даже ночью, уходил к себе в кабинет и слушал любимую музыку из России.
– Русский шансон, – добавила она.
– Lyups?
– Nutipatogo, – произнесла она по-русски. И, увидев, что этого слова я не понимаю, перевела, – Из той же категории. Чаще – «Lyube».
Это слово, как мне показалось, я понял. Это что-то вроде «l’amour» Но оказалось, что нет, ближе к «la guerre». Совсем у меня с русским плохо.
Я спросил ее, мешала ли ей музыка, звучащая здесь. Она ответила, что ее спальня находится в основном доме, и ее отделяет от башни несколько помещений, так что слышно ничего не было. Я на всякий случай уточнил, не слышала ли она чего-то этой ночью, но ответ был ясен заранее. Ирина сказала, что – нет, не слышала. Она долго не могла заснуть и приняла таблетку отцовского снотворного, которое тот привез из России. Поэтому спала «kakubitaya» («как труп») и ничего не слышала. Утром проснулась очень поздно, увидела разбитое окно на первом этаже, со стороны сада и сразу позвонила в жандармерию.
Я спросил, почему не мне? Я же оставил ей свою карточку. Она ответила, что она «rasteryasha» и не помнит, куда положила мою карточку. А номер жандармерии отец забил в ее мобильный телефон, как только она к нему переехала. На всякий случай.
А потом она проводила меня в спальню Владимира. Она в той же башне, но этажом ниже. Там тоже был разгром: выдвинуты все ящики шкафов, одежда валялась на полу. Но мне, почему-то, показалось, что здесь или искали невнимательно, или все перевернули для виду. Не похоже было на настоящий обыск с точными и размеренными действиями по поиску чего-то того, что может быть спрятано. Не могу сейчас чем-то подтвердить это мое впечатление, но оно было именно таким.
На первом этаже башни, по словам, Ирины, незваные гости ничего не тронули. Там биллиард и бар, «для друзей», как говорил Владимир. Только Ирина никаких друзей, кроме Виктора, последний год на вилле не видела.
Я задал вопрос о ценностях, хранящихся дома. Ирина, произнесла механически, как будто отвечала на экзамене, что есть шкатулка с драгоценностями Жанны – в ее, Жанны, спальне. Это в главном здании. А сама Ирина драгоценностей почти не носит. А те, что дарил ей отец в разное время лежали не здесь, а в ее квартире, в Ницце.
Я попрощался с ней, потом с Киленом и поехал сюда, в Ниццу. Похоже осмотр дома и беседа ничего нового, для понимания цепочки смертей обитателей вилы Палома, не дали. Но хоть мадам Ронсо не умерла. А ведь она тоже жила на вилле и на нее тоже напали. Может быть, разговор с ее дочерью что-нибудь прояснит?
(Nota bene. Уточнить в словаре выражения «kakubitaya» и «rasteryasha». А заодно и «lube»)
17.09. Аэропорт Ниццы. Зал ожидания.
Никакой ясности беседа с дочерью мадам Ронсо не внесла. Маленькая сухонькая женщина, в возрасте около сорока лет, сразу вывалила на меня мешок слов, из которых я понял лишь, что она сильно переживает за мать. И попросил все рассказать по порядку, а, главное, на два порядка медленнее. Мы сидели на скамье в приемном покое. Она подсела ближе (хотя мне казалось до этого, что она и так собирается вытеснить меня со скамейки), и начала все заново.
Оказывается, даже не она сама обнаружила мать в луже крови, а ее муж, вернувшийся домой после ночной смены, вчера, в девятом часу. А она в пятницу повезла детей к родителям мужа, на выходные и думала там остаться до вечера воскресенья. А тут муж позвонил, говорит, мать упала, поранила голову. Он вызвал скорую, те сказали, вряд ли она сама упала, скорее всего, кто-то напал. Она вернулась домой, видит в доме разгром, какое-там «сама». Видимо ночью в дом забрались воры, а мать их услышала, встала с кровати, тут ее и ударили. И она всю ночь пролежала с разбитой головой. И когда она это сообразила, то решила позвонить в полицию. И позвонила мне.
(Примечание. Слово «она» приходится применять и к мадам Ронсо и к ее дочери. Получилось, что одна «она» – мадам Ронсо – пролежала всю ночь, а другая «она» – дочь сообразила и позвонила. Но я не могу же писать «я» если говорила она. Вот я и пишу «она». Надеюсь лейтенант-колонель, при чтении этого фрагмента журнала, разберется, какое «она» что обозначает. А то я и сам слегка запутался).
Я спросил, бывали ли такие случаи в их Валон де Батене. Она отвечала, что то-то и оно, что нет, никогда. Потому она и не стала звонить в местный участок. Ей все равно не поверят, скажут, что у них на памяти такого никогда не было, да и быть не может. И что мать упала сама, тоже скажут. Голова, например, закружилась. А такого тоже никогда не было. Мадам Ронсо совсем не старуха и ничем не болела и с чего бы то…
Я еле-еле сумел вклиниться в плотный поток одностороннего движения слов от дочери мадам Ронсо в никуда. Я не сумел его остановить, я лишь слегка его замедлил и сделав вид, что она уже все сказала, сбежал из больницы, попросив на ходу позвонить мне, когда мадам Ронсо очнется, и будет возможность с ней поговорить. А не сбежать я не мог. Во-первых, самолет скоро. А во-вторых, я уже не выдерживал этого напора. И, если бы не удрал, то позорно свалился бы с лавки. А офицер полиции такого допустить не может.
17.19. Там же.
Еще одно сообщение от капитана Риволаа. Авария автомобиля, врезавшегося в дерево, при подъезде к Арлю, произошла в пять часов пятнадцать минут, утром во вторник, девятого сентября. Марка автомобиля и регистрационный номер указывают на то, что это машина Виктора Агапкин. Это значит, что Виктор уехал из Капдая около половины третьего ночи. Жанна в это время была еще как жива. Владимир – с большой вероятностью – тоже. Ведь он звонил Жанне с яхты, часом позже.
18.25. Рейс AF6239 Ницца – Париж (Орли). В самолете.
Ну вот. Ничего не нужно записывать post factum,47 можно собраться с мыслями. Я думаю, пришло время распределить имеющуюся информацию по версиям произошедшего. И пусть ее, то есть информации, не хватает (Карир побеседует с Лоренце только завтра), но что-то мы имеем. А у кого есть вся необходимая информация? У шахматистов во время матча, да у сторонников палеоконтактов, когда они объясняют, кто и что изобразил на скалах в Перу и от какого типа оружия погиб Содом. А больше ни у кого.
