Разговор с Луневым состоялся в пятницу, а в воскресенье Антонина поехала на ипподром. Что толку паниковать? Если убежать от бандита не удастся, то хоть согреется. Решила крупно поставить на Михалкина в Главном призе. В директорскую ложу она не пошла, а предпочла смешаться с толпой и следить за событиями с последнего яруса трибун, с высоты птичьего полета.
Необычно голубое для этой поры небо прибавило праздничности ипподрому. На проминочных дорожках крутили карусель наездники, надевшие по случаю Больших призов парадные камзолы и пересевшие в облегченные качалки, не уступающие по красоте линий запряженным в них рысакам. Праздник ощущался и в самой атмосфере ипподрома, наэлектризованной ожиданием волнующего зрелища. Приглушенно пульсирующий гомон трибун напоминал шум морского прибоя и по мере приближения главного заезда нарастал, делался рваным и нервозным. Пагубная страсть многих тысяч ипподромных игроков, взвинченных ожиданием больших денег, прорывалась то там, то здесь истеричными, истошными воплями.
С последнего яруса прекрасно просматривались круг и задворки ипподрома — производственные строения. Возле выезда на дорожки, как всегда, толпился ипподромный народ: конюхи, разнорабочие, ветеринарные врачи… Среди них толкались «жучки», выспрашивающие верную лошадь. Особняком, с другой стороны выезда, стояла группа молодых людей с характерной внешностью нынешних хозяев жизни. Тут же, на скамейке, скучал в одиночестве ипподромный босс и от нечего делать листал программку.
Все это Антонина великолепно видела в полевой бинокль, взятый специально, чтобы выяснить, какие люди вьются возле Лунева. Она обшарила все закоулки. Его нигде не было.
Несмотря на темные очки, ее узнали знакомые мужа. Трое подошли выразить соболезнование. Один из них предостерег:
— Кажется, за вами следят. Женщина в бежевом берете. Полной уверенности нет, но, по-моему, я не ошибаюсь.
Антонина решила проверить. Спустилась в кассовый зал. В буфете купила шоколадный батончик. Пуховый бежевый берет шел за ней по пятам.
«Ты хотела его обхитрить, а сама давно уже на крючке. Сейчас очень пригодился бы Рогалев. Все они — сволочи. Когда нужно, никого рядом нет. Только о себе думают».
Главный приз разыгрывался в пятом заезде. Когда дали старт четвертому и возле окошек касс никого не осталось, она сделала крупную ставку на лошадь Михалкина в наиболее денежных разрядах и, не привлекая к себе внимания, вернулась под козырек трибун.
О внезапном недомогании лучшей лошади основного своего соперника Михалкин догадался по суете, начавшейся со вчерашнего вечера в смежном тренотделении. Тонька рассказала ему о своем условии Луневу. Он тут же все понял. Как человек бывалый и достаточно осторожный, он ни словом не обмолвился о догадке и повел себя так, словно ничего не случилось. Азартный игрок, он тем не менее ни рубля не поставил на свою победу, хотя мог наварить хорошие деньги. Шут с ними, с деньгами. Жизнь дороже. Беготня в конюшне соседа продолжалась до сегодняшнего утра и чем закончилась, он не знал, но если в ход пошел препарат, названный Тонькой, то «приговор обжалованию не подлежит».
На электронном табло перед трибунами отражалась игра в тотализаторе. Играли в основном Пашину лошадь. Михалкин котировался на четвертое место — именно то, что требовалось для больших денег. Антонина то и дело поглядывала на часы и торопила время. Неожиданно она увидела Рогалева. Он стоял, прислонившись спиной к балюстраде, и рыскал взглядом по трибунам.
«Легок на помине. Подойти или нет? Пуховый берет куда-то исчез. Может быть, это и не слежка вовсе. Пока повременю. Но не надо терять его из виду на всякий случай. Интересно, где он все это время пропадал?»
Рогалева освободили по амнистии. Три дня он отъедался, пытаясь вернуть себе прежний вид крутого плейбоя, но, не дождавшись желаемого результата, позвонил Тоньке. Дома ее не оказалось, и он отправился на ипподром.
Судья-информатор объявил: «Лошадей к старту».
Участники заезда, выстраиваясь в две цепочки, потянулись к исходной позиции.
Игроки кинулись к перилам и возбужденно загудели, поедая воспаленными глазами наездников, не упуская ни одного их движения, выискивая в поведении каждого какой-то многозначительный знак.
Стартовая машина раскинула крылья во всю ширину дорожки и, набирая скорость, понеслась, открывая простор стартующим.
— Чего это Паша так вяло принял старт?
— А зачем ему пупок рвать? Его лошади все равно здесь нет равных.
— Смотри, смотри. Его обходят все кому не лень.
— Погоди ноги драть… Это — тактика, дурья башка. Борьба только начинается.
— А по-моему, все — мимо денег.
Михалкин, стартовавший под третьим номером, встал за лидером и поехал в удобную для себя резвость. Сбоку его подстраховывал первый помощник, не давая соперникам зажать бригадира «в коробочку».
Трибуны заволновались. Позади осталась первая четверть дистанции, а фаворит тащился в хвосте кавалькады, не делая даже попыток вмешаться в борьбу за приз. Ипподромный босс встал со скамейки и подошел к бровке, поближе к призовой дорожке.
Никто здесь не знал его имени-отчества, за глаза звали Устрицей.
На трибунах поднялся гвалт. Игроки, всерьез обеспокоенные пассивной ездой главного фаворита, никак не могли понять, что происходит.
— Паша, сволочь, что ты делаешь со своей лошадью?
— Не держи ее! Отпусти вожжи!
Прошли половину дистанции — та же картина. Паша безнадежно отстал от лидеров, но держался в основной группе, имитируя отчаянный посыл.
Михалкин уже не сомневался в победе. Ехал, не напрягая лошадь, приберегая силы на финиш, но уже видел — борьбы не будет: его рысак превосходит на голову остальных. Он ликовал: «Неужели действительно Луневу удалось сковырнуть Устрицу? На подходе у меня Рутис Дэзи. Через год ей не будет здесь равных. Глядишь, пойдет классный товар, поступления из-за границы. Эх, и житуха начнется».
Проезжая мимо выезда на дорожки, он незаметно кинул взгляд на ипподромного босса. Тот стоял белый от злости и что-то резко выговаривал своим людям.
Один из них подбежал к бровке призовой дорожки и крикнул, стараясь перекричать дробный перестук копыт:
— Паша, снимайся! Снимайся, сука, пока не поздно!
Но Паша сделал вид, что не расслышал приказа босса. Не сумев справиться с недугом лошади, он догадался о чьих-то кознях и, чтобы не оставаться внакладе, крупно сыграл на Михалкина. Сняться с дистанции в разгар заезда — значило изъять из игры в тотализаторе все поставленные на него деньги, а это не меньше двух третей всех ставок. Тогда бы ничего не стоила победа «темной» лошади Михалкина. А Паша хотел выиграть. И он продолжил езду.
— Ты еще пожалеешь об этом, падла! — донеслось ему вслед.
Еще надо поглядеть, кому придется хуже. Паша криво усмехнулся. «В любом случае Решетников меня прикроет. А вот у тебя, судя по всему, начинаются проблемы».
Тонька, разгоряченная близостью крупного выигрыша, переживала события на призовой дорожке с азартом заядлой тотошницы. Когда Пашин жеребец запрыгал в галопе, не выдержав темпа заезда, она от восторга едва не свалилась за ограждение. Кричала, топала, начисто позабыв о недавнем паническом страхе, охватившем ее при виде бежевого пухового берета.
В бинокль она видела мрачные лица окружения ипподромного босса и суету, возникшую там при появлении кавалькады, мчащейся «мимо денег», видела спокойного, уверенного в себе Михалкина и такого же невозмутимого его первого помощника Алексея.
— У-ух, — послала она им с чувством воздушный поцелуй. Вытянула трубочкой губы, точь-в-точь как Рутис Дэзи из конюшни Михалкина.
Удары финишного колокола потонули в реве негодующих трибун.
Михалкина наградили именными часами, грамотой и памятным вымпелом. Дали денег — жалкий мизер по сравнению с теми, что он мог наварить в тотализаторе.
«Зато на врачах сэкономил. Уйдет в тень Паша — я свое наверстаю».
Возле конюшни его поджидал Валерий — ипподромный кузнец. Он был слегка подшофе, что случалось с ним крайне редко.
— Поздравляю, Анатолий Иванович. Классно вы всех обули.
— Спасибо, Валера. Стараюсь.
— А ведь я знал, что вы сегодня выиграете.
— В самом деле? И сколько поставил?
— Не в этом дело. Я тоже приложил к этому руку.
— Не понял. Каким образом?
Кузнец настороженно огляделся по сторонам. Дверь в конюшню слегка приоткрыта. Что там в глубине? Не видно.
— А как же? Кто подковывал вашего жеребца? То-то и оно. Вбей я всего один гвоздик не туда, куда надо, и все — сливай воду. Шутка.
Он искусственно рассмеялся.
Значит, недомогание Пашиного жеребца — его рук дело. Кузнечик. Жадность его и погубит. Михалкин проводил его задумчивым взглядом.
