— А, может, он специально нас спровоцировал, — сказал Павлов. — И мы летим сломя голову, и, знаете, куда?
— Куда?
— В ловушку.
— Что?
Видя наше искреннее недоумение, молодой сотрудник службы безопасности принялся пугать нас разными страшилками, вплоть до того, что ждет наивных дурочек казематные лабиринты с комнатами пыток и ваннами с серной кислотой, где удобно растворять человеческую плоть. Мы завопили, чтобы Максим прекратил над нами издеваться и читать всякую современную детективную макулатурную муру, место которой известно где. Наш спутник вздохнул: если женщины чего втемяшат в свои хорошенькие головы…
Пришлось его снова убеждать в обратном: не мы виноваты в данной интриге. Болвана необходимо остановить, как можно быстрее. У него ведь явные психические сдвиги по фазе. Говорить с ним бесполезно. Надо действовать — и действовать решительно.
— Маша, расскажи о последнем разговоре, — потребовала Евгения. — Когда я засекла номер телефона. Не стесняйся-не стесняйся, здесь все свои.
Я сдержанно пересказываю основные моменты диалога с сексуальным извращенцем, живодером и нюхальщиком нижнего женского белья. Я настолько обтекаемо повествую о последней деликатной, скажем так, теме, что тугодумный Максим меня совершенно не понимает.
— Что он делает с нижним бельем?
— Ну это… — не нахожу слов.
Их находит Евгения — прямой текст приводит её жениха в меланхоличную задумчивость.
— Да, таких надо отстреливать, — делает неутешительное заключение. Если он такой больной на голову, то дальше — больше… Ладно, — извлекает пистолет из-под куртки, — проведем практические занятия на незнакомой местности.
Я удивляюсь: не многовато ли на одного психопата кухонный нож и боевой пистолет? Павлов отвечает: это стартовый, Маша, будем пугать врага и так, чтобы он немедля стартовал в Бутырку, где ему быстро вправят мозговые извилины.
Мы с Евгенией не верим, что это стартовый пистолет, и Максим признается, что боевой, но патронов нет.
— Как нет? — возмущаемся мы с Евгенией. — А если маньяк вооружен?
— Чем, — вопрошает Павлов, — женскими трусиками?
— Очень смешно, — хмурюсь я, потом понимаю, что глупо обижаться на тех, кто вынужден болтаться в механической бензиновой коробке вместо того, чтобы, находясь в плюшевом театральном партере, восторгаться премьерным спектаклем „Чисто английское убийство“
— Мария, прекрати, — реагирует на мои страдания Павлов. — При чем тут ты? Не было бы тебя, была бы другая. И в данном случае: лучше ты…
— Почему?
— Потому, что есть мы…
— … охотники на маньяка, — дополняет Женя, и я вижу её летящий на фоне ночи, заостренный кинжальный анфас, и понимаю, что самоуверенному „поклоннику“ моей юной красоты будет совсем худо — после возможной нашей встречи жить ему вечным скопцом.
… Подмосковный городок встречал героев напряженным самолетным гулом и теплой ночкой, где тускнели огни мелкособственнических домиков, главной улицей имени, кажется, В.И. Ленина, застроенным саморазрушающимися жилыми башнями, и мазутно-навозным запахами провинциального местечка, в котором выращивают червивый королевский картофельный плод и над которым в неизведанное никуда улетают стремительные лайнеры.
Бездомные граждане мира на привокзальной площади указали нам путь к улице Коммунистической. Я готовилась к самым решительным действиям в доме № 24, однако, когда мы приблизились к этому адресу…
Нас встретило полуразрушенное, двухэтажное здание, похожее на заводское, и окруженное старым, из металлической, ржавой сетки забором.
Евгения выключила мотор, и мы посидели во временной тишине, насыщенной нехорошими предчувствиями. Потом Максим заметил, что нечто подобное он ожидал: рассчитывать на легковерного сексуального дурака слишком наивно.
— И что будем делать? — спросила Евгения.
— Разберемся, — ответил Павлов. — Мы с другом пойдем на разведку, а вы, девочки, посидите.
— С каким другом? — удивились мы.
— С этим, — Максим продемонстрировал нам пистолет.
— Э, нет, — запротестовала Женя. — Нам страшно одним. Да, Машенька?
Я пискнула, что страшно, аж жуть, и мы тоже пойдем в логово, чтобы защищать нашего товарища и его друга с тыла. Не надо меня защищать, нервничал Павлов. Надо, настаивала Евгения, зажимая в руке нож.
Короче говоря, после недолгих препирательств наша троица отправилась к зданию, хотя никаких признаков жизни там не наблюдалось. Но как не проверить? А вдруг там действительно тайное подвальное местечко, где маньяк пытает свои простодушные молодые жертвы, как это часто происходит в импортных дрянненьких фильмах?
Наша российская ночь была осветлена нашими же простенькими, как свечи, звездами, и глаза быстро привыкли к комфортным потемкам. Под ногами хрустело так, что я не могла не обратить внимания на валяющие предметы. Оказалось — кирпичи. Белые. Силикатные, уточнил Максим, специалист по всем житейским дисциплинам.
Ломая каблуки, мы медленно продвигались к темнеющему зданию, похожему, как сказал Павлов, именно на заводик по производству силикатного кирпича. Все происходящее казалось глупой усмешкой моей юной судьбы. И это вместо того, чтобы красиво дефилировать по освещенному подиуму в обуви от Гучи и в одежде от Версаче, я некрасиво тащусь по кирпичным завалам и шанс свернуть шею увеличивается с каждым шагом.
— Тсс, — говорит Максим, когда я сползаю с кирпичной горки, как с ледяной.
Мы прислушиваемся: тишина — гнетущая, но нарушаемая приближающимся воем с небес. Евгения предлагает пальнуть из ТТ — для острастки бродячих собак, котов и самолетов. Максим неоригинально заявляет, что самое опасное животное — это человек, и мы продолжаем свой путь.
Для меня он заканчивается у разбитого окна — осторожно заглядываю в него и… И чувствую: внутри меня вновь разрастается мохнато-волосяной ком страха, уничтожающий волю. У меня нет даже сил закричать. Такое впечатление, что горло тоже забита волосяным кляпом.
— Что с тобой, Маша? — голос двоюродной сестры спасает от недостатка воздуха.
Усилием воли поднимаю руку и указываю на разбитое окно. Евгения тянется к нему:
— Что там такое?
— Висит, — слышу свой голос.
— Кто висит?
— Т-т-труп, — выдавливаю.
— Где труп? Какой труп? Маруся, ты бредишь? — говорит Женя. — Ничего не вижу. И никого.
— Висит труп там.
— Машка, — смеется моя сестра. — Это ведро. Ты меня понимаешь: ведро. На крючке.
— Не может быть? — не верю.
Пришлось поверить. Максим, узнав о моих страха, бесстрашно штурмует цитадель по производству силикатного кирпича, хрустя на всю округу.
Помятое и дырявое ведро, никому не нужное в его руках, как военный трофей.
Проклятье, говорю себе, Мария, возьми себя в руки, как Павлов ведро, в противном случае закончишь свои дни в казенном доме печали…
Между тем мужественный наш приятель продолжил прогулку по зданию, и скоро мы с Евгенией услышали его голос: сюда, девочки! Недовольно ворча, мы последовали на призыв „лазутчика“.
Он находился в небольшой комнате, освещенной тусклой лампочкой, пылящейся наверху. Разбитые столы и стулья грудились в углу. На дальней стене висел производственный график, указывающий, сколько кирпичей выпущено за трудовой квартал. Видно, раньше здесь была заводская дирекция.
— И что здесь интересного? — спросила Евгения.
— Смотрите, — указал на график, и я увидела поспешную неаккуратную надпись синим фломастером: „Маша, ходи без трусиков! Иначе…“, а чуть ниже „наскально-детский“ рисунок: две скрещенные косточки и череп.
— Во, придурок! — сказала Евгения.
— Звонил он отсюда, — присел у стены Максим. — Видишь, здесь телефонное гнездо…
— А зачем такие извращенные хитрости? — недоумевала Женя. — Лезть сюда, рисовать эту дрянь…
— Ты меня спрашиваешь? — рассматривал следы Павлов. — Если он крепко больной на голову… Местный, что ли? — Рассуждал вслух. — Если так, поймаем…
— Как? — спросила на одном выдохе.
— Ну это секрет фирмы, — поднимался на ноги. — Пошли, родные.
— Куда?
— К тем, кто бережет наш покой.
Мы не поняли Павлова — поняли позже, когда он попросил Евгению притормозить „Вольво“ у отделения милиции, о чем утверждала неоновая вывеска. Представляю, какие чувства испытали внуковские товарищи милиционеры, когда к ним в полночь заявилась наша странная группа. С пистолетом и кухонным ножом.
Впрочем, эти предметы были упрятаны, да наш общий сумбурный вид вызывал подозрения. Нас не повязали лишь потому, что Павлов предъявил бодрую, цвета бордо книжечку с золотистым двуглавым орлом и, должно быть, чудотворную. Сонный дежурный, похожий обвислыми усами на запорожского казака, тотчас же проснулся и принялся вызвать сослуживцев голосом и по телефону. Потом явился молоденький кинолог с овчаркой, которую я назвала про себя Арамисом II.
