Вот такая правда жизни от старого „партизана“, бродящего по „лесам и болотом“ Высокой Моды. Поверила ли я ему? Конечно, поверила, однако его заключения были для меня пустым звуком. Так ребенок не верит в то, что может обжечь руку о кипящий чайник, пока сам не заполучит болезненный волдырь.
Посчитав, что его слова меня не убедили, Василий Иванович продолжил излагать свой взгляд на тему, его волнующую.
По его утверждению, в „моде“ он уже лет двадцать пять — по молодости трудился на такси, потом устроился на „не пыльную“, как казалось, работенку: возить господ модельеров. На скольких он насмотрелся — книгу сочинять можно.
— Нормальных там, дочка, нету, — говорил Василий Иванович. — Разве что Карина ещё в форме. А так — кто пил, как лошадь, кто ширялся до смерти, кто гулял с мальчиками, а кто с девочками. А одеваются… Модэ-э-эрн, мать их! — Брезгливо поморщился. — Помню одного. Я его называл „фантомасом“. Лысый-лысый и весь в зеленом, даже очки зеленые. Глаза навыкате — страх господний. Кутерье, тьфу!..
Я не понимаю, почему мне все это излагают, и задаю вопрос по этому поводу. Добродушно кашлянув, Василий Иванович объясняет, что такие, как я, летят на красивый огонь „моды“, как бабочки на опасное пламя, и обжигаются. Не обожгусь, самоуверенно заявляю. Старый шофер качает головой, мол, говори-говори, а я посмотрю. А что смотреть: есть я и есть мое желание войти в незнакомый мир…
И не успеваю закончить мысль — машина тормозит на светофоре. Я вижу, как в застопорившемся потоке автомобилей двигается группа подростков, державших в руках кипы глянцевых журналов и книги.
— А что они делают? — задаю вопрос.
— Бизнес на дороге, — хмыкает шофер. — Продают печатную продукцию.
— Я куплю журнал, — сообщаю, — мод.
Василий Иванович смеется: эх, молодежь, хоть кол чеши на голове, а все делаете по-своему. К открытому окошку подбегает рыжеватый, щербатый, бомжевидный мальчуган лет десяти. Правда, глаза у него, как у взрослого.
— Что там у тебя?
— А чего желаете?
— Журнал мод.
— Пожалуйста, — ухмыляется с некоей двусмысленностью, на которую я не обратила, каюсь, должного внимания. — У нас все есть.
Тиснув мне два цветных журнала и получив за них плату, малолетний торгаш буквально проваливается сквозь землю. Наша машина начинает движение, и я открываю журналы. Лучше бы я этого не делала. Я же просила журнал мод! А тут словно обухом по голове — более точного определения трудно придумать.
Короче говоря, эти журналы оказались порнографическими. Держа их в руках, я испытала странное ощущение, будто некая разрушительная сила пытается вмешаться в мою судьбу. Не слишком ли много историй, гаденьких и страшных? Страшная история — убийство фотографа, а гаденькая — с этими журналами. А может это игры маньяка и „поклонника“?
— Что такое, дочка? — спрашивает меня Василий Иванович. — Будто уксуса хлебнула?
Плохо, что не умею скрывать чувства.
— Мелочи жизни, — отвечаю я. — Спасибо, мы приехали, Василий Иванович, — и выбираюсь из автомобиля, притормозившего у моего подъезда.
— Проводить? — спрашивает старый шофер.
Я смотрю на входную дверь, освещенную тускловатой лампочкой. Чувствую, как в глубине моего организма возникает неприятный сгусток, похожий на волокнистые водоросли, колыхающиеся в холодной морской воде. Страх? Именно этого и добиваются те, кто решил запутать меня в водорослях ужаса. Надо взять себя в руки.
И, поблагодарив Василия Ивановича за беспокойство, устремляюсь к подъезду, сжимая свернутые в плотную трубку журналы, как водопроводный обрез. В напряжении набираю код, а после распахиваю дверь… И — ничего не происходит. Ничего. Под ногами нет дохлого животного, из кабины лифта не выпадает очередной труп, а на лестничной клетке не продается порнографическая продукция. Мирная клишированная жизнь столичного клоповника.
Дверь мне открывает Евгения. Вид у неё заспанный. Счастливый ты человек, говорю я ей и вручаю журналы, как эстафетную палочку, мол, хватит дрыхнуть, пора принять участие в забеге по пересеченной местности. Двоюродная сестра машинально начинает листать журналы и… хохочет:
— Машка? Ты что? В порнозвезды хочешь пойти?
— А почему бы и нет, — направляюсь в ванную комнату. — У нас сейчас все профессии в почете.
— Ты сошла с ума? — и удивляется ещё больше: — Погоди, во что ты одета? В чем дело? Что происходит?
Я говорю, что она задает много вопросов, на которых у меня нет толковых ответов. Сестра настойчива, и я рассказываю о странных событиях, преследующих меня, как волчья стая степного путника.
Начинаю с анекдотической пропажи моих вещей, затем перехожу к мизансцене, где меня фотографировали на „Кодак“, закончившейся столь трагично для фотографа, и завершаю повествование нелепой покупкой порнографических журналов на дороге.
Женя слушает меня, открыв рот: видно, в её мелкобуржуазной жизни подобных происшествий никогда не могло произойти. А со мной, не успевшей толком ступить на московскую землю, пожалуйста, сколько пожелаете.
— Все это мне не нравится, — заключает Евгения, когда мы сидим на кухне и пьем чай с клубничным вареньем. — Предположим, кто-то хочет досадить тебе: телефонные звонки, кошки дохлые, исчезновение одежды. Но убийство фотографа — это слишком! Надеюсь, с тобой оно не связано?
— Ты спрашиваешь или отвечаешь? — нервничаю я.
— Ну хорошо, — продолжает Женя. — Допустим, свидетелем убийства ты стала случайно. Но кто все-таки пытается достать тебя? И с какой целью?
— Я бы тоже хотела это знать, — признаюсь иронично.
— Отморозки действуют примитивно: поймали, изнасиловали, убили, рассуждает вслух. — А здесь целая культурно-развлекательная программа.
— Да, — вздохнула я. — От дохлой кошки до мертвого человека почувствуй разницу?
— Чувствую, что без чужой помощи тебе не разобраться.
— Ты ещё сестер Миненковых, этих кикиморочек…
— Кикиморочки, а дело свое знают.
— Какое дело?
— По защите личности, детка.
Я не успеваю отреагировать на эти последние слова — звук телефона рвет мою руку, в которой находится блюдце с вареньем. Проклятье! Нервы ни к черту!
— Меня нет, и не будет, — кричу я. — Ни для кого!
— Это не выход из положения, — говорит Евгения и, удаляясь из кухни, советует вытащить руку из блюдца с вареньем.
Я облизываю пальцы и рассуждаю о том, что мой враг добился таки своей малой цели: я нервничаю, а, следовательно, могу совершить ошибку. Спокойно, Маша, прекрати страшиться собственной тени, прояви мужество и благоразумие, держи удар, как в тэнквандо, и победа будет за тобой.
— И кто это? — спрашиваю, когда Евгения возвращается на кухню.
— Догадайся.
— Прекрати. Только не говори, что „поклонник“.
— Поклонник, — соглашается, — но не тот и совершенно неожиданный.
— Кто?
— Жорик.
— К-к-какой, — заикаюсь, — Жорик?
Услышав объяснение, не верю, потом начинаю смеяться, крича о том, что именно Жорика нам и не хватает для полного счастья.
Оказывается, проявился во всей своей наглой полноте помощник депутата Шопина, который, помнится, нас подвозил. Чудно-чудно. Наши с Женей чары настолько околдовали Жорика, что он не поленился провести собственное расследование, чтобы добыть номер телефона.
— Кошмар какой, — говорю я. — И что он от нас хочет?
— Внимания, — отвечает сестра, — к его хозяину.
— То есть?
— Завтра день рождение у Александра Николаевича. Мы — приглашены в ресторан „Балчуг“.
— Александр Николаевич — это кто? Не Попин ли?
— Именно то, что вам послышалось, дитя мое.
— И что ты ответила Жорику?
— Что мы будем думать — ночь и день.
— Ты хочешь пойти? — удивилась я.
— Я этого не сказала, хотя почему бы и нет? Мир посмотреть и себя показать, — пожимает плечами. — Да, и тебе, Маруся, сам Бог велел на все эти тусовки ходить. Это твоя будущая профессия.
— Какая профессия?
— Украшать собой общество. Будешь, как алмазная диадема на голове столичного бомонда.
— Прекрати, — проявляю неудовольствие.
— Минутку, — уходит в комнату, где опять звонит проклятый телефон.
Что за коловращение вокруг меня? Неужели смазливая красивая мордашка и точеная фигурка производит такое неизгладимое впечатление на тех, с кем мне приходится сталкиваться? Одни, неизвестные мне извращенцы, сходят с ума, другие, похожие на гоблинов, требуют к себе внимания, а третьи… равнодушны. Это я про охотника на людей Алекса Стахова. Хотя трудно сказать, какие он истинные чувства испытал? А вдруг влюбился, но умеючи, как всякий охотник за скальпами, скрывает свое чувство?
Мои размышления на волнующую тему прерывает Евгения. По её взволнованному виду я понимаю, что проявился мой „поклонник“. И угадываю.
