— Могу я начать прямо сейчас? — нетерпеливо спросил Бенжамен.
— Да ради Бога! Чем раньше, тем лучше. Я оставлю дверь открытой, — сказал аббат, выходя из кладовой. — Действуйте так, словно меня здесь нет.
Бенжамен провел все утро, перевозя эти двадцать пять или тридцать коробок из кабинета аббата в свои владения. Настоятель был прав: годы и сырость разрушили упаковку, которая теперь скорее обволакивала документы, чем держала их. У тележки не было боковых стенок, и он не мог перевозить больше, чем содержимое трех коробов за один раз. И даже так ему приходилось по нескольку раз останавливаться, чтобы подобрать упавшие документы или поправить стопку бумаг.
Однако к одиннадцати часам все было перевезено.
Продолжая надеяться на чудо, Бенжамен, у которого оставался еще час до обеда, внимательно рассмотрел содержимое каждого короба, извлекая документы наугад. Результат его охоты был невелик, но весьма любопытен. Между прочим ему попалась копия завещания некой старой дамы, оставившей в 1781 году монастырю «всех жильцов своего курятника» и конское седло. Но без лошади, что было отмечено особо! Интересно, для чего монахам седло? Потом он долго изучал остатки дневниковых записей за май 1821 года. Бенжамен помнил, что это был год и месяц смерти Наполеона, и хотя информации об этом событии быть в дневнике и не могло, он невольно искал глазами гипотетический бюллетень о состоянии здоровья императора. Но больше всего его позабавило разрешение покинуть монастырские стены сроком на три дня, выданное в 1776 году одному из братьев по причине того, что «нетранспортабельный» нотариус — именно это слово было использовано — вызывал монаха в свою контору.
Тогдашний настоятель, должно быть, по-своему истолковал устав, запрещавший подобные вылазки. Но его можно было понять: монах, о котором шла речь, судя по всему, унаследовал симпатичное состояние, и было бы жаль лишиться его по причине слишком строгого соблюдения устава. Тем более что в том же уставе было написано, что «достояние каждого брата является достоянием всей общины». Бенжамен подумал: «Как славно, что из правил всегда бывают исключения!» — и с этой мыслью отправился в трапезную.
Брата Бенедикта там не оказалось.
После обеда Бенжамен решил прекратить изучение новых поступлений. Разум подсказывал ему, что ничего неожиданного он не обнаружит. Но поскольку бумаги все еще лежали посреди комнаты, отведенной под архив, он быстро стал перекладывать всю кучу в свободный угол, где она должна была дожидаться своего часа. Окинув взглядом помещение, загроможденное ящиками, коробками и просто стопками разномастных документов, он готов был биться об заклад, что час этот настанет не скоро. «Невостребованная гора», как выразился отец настоятель. Бенжамен начал сомневаться, удастся ли ему когда-нибудь отыскать драгоценное свидетельство, которое, возможно, таилось где-то поблизости.
Но когда он оттаскивал одну из последних коробок, у той оторвалось дно, и все содержимое вывалилось на пол. У Бенжамена вырвалось словечко, которое иногда мог позволить себе только брат Бенедикт. Он нагнулся и в раздражении начал кое-как сгребать разбросанные документы в кучу, как вдруг в глаза ему бросилась одна деталь. На середине первой строки в верхней части небрежно скрепленных между собой страниц почерком более крупным, чем остальной текст, были проставлены даты. Он взял наугад один из листков и бегло просмотрел его; потом еще один, еще…
Может быть, он пока и не нашел драгоценного камня, но уж точно обнаружил жилу, которая могла к нему привести. Все документы были относительно недавними, однако их объединяло одно замечательное свойство: это были балансовые отчеты.
Отчеты были написаны на бумаге и относились к XVIII веку.
Стоя на четвереньках, Бенжамен перевернул кучу листов в поисках более ранних документов. Перед его глазами мелькали годы. Сначала шли отчеты XVII века, потом XVI, потом XV… А в самой последней кучке он обнаружил две небольшие пачки.
Прилив адреналина приковал Бенжамена к месту. Он замер с протянутыми руками, не в силах дотронуться до ближайшего к нему пакета.
У него, таким образом, было время рассмотреть добычу. Пачки были обернуты в одинаковую плотную коричневую бумагу и крест-накрест перевязаны веревкой.
Так и не притронувшись к ним, молодой человек встал и, пятясь, добрался до стола, не отрывая взгляд от своей находки. Если в этих пачках и в самом деле были документы, их формат был ему известен. Бенжамен взял ножницы, вернулся на прежнее место и преклонил колени, словно перед святыней. С большим трудом он перерезал веревку первого пакета. Она поддалась с сухим треском. Бенжамен осторожно развернул старую бумагу и смог наконец увидеть, что она скрывала.
Первый же лист как две капли воды походил на знаменитый отчет 1229 года. Это был баланс 1161 года. У Бенжамена задрожали руки, на лбу выступили капли пота.
Он едва не вскрикнул, но вовремя сдержался.
Юноша заметил, что в левом верхнем углу первого пергамента было отверстие, и он был связан с остальными коротенькой веревочкой. Судя по всему, отчеты подбирали в пачки по годам и сшивали в некое подобие тетрадок. Он взял первую тетрадку: она доходила до 1180 года. По толщине следующей он понял, что в ней тоже около двадцати страниц. Он положил ее на место и взялся сразу за четвертую связку, начинавшуюся с отчета за 1221 год.
По логике вещей разгадка или какая-то часть того, о чем он мечтал бессонными ночами, должна была находиться здесь, в этой пачке. Потому что если в отчете за 1229 год скрывалась четвертая страница загадочной истории, то первая ее страница должна была располагаться между строк отчета за год 1226-й.
По-другому и быть не могло.
От волнения у Бенжамена помутнело в глазах, он предпочел подняться и сесть за стол. Зажег лампу и положил тетрадку перед собой, не решаясь ее раскрыть, вынул из кармана свой лист, который так и не успел накануне отдать брату Бенедикту, и положил рядом с другими. Происхождение маленького надрыва, обнаруженного им ранее в верхнем левом углу, получило свое объяснение.
Однажды отчет за 1229 год выскочил из своей связки, а потом превратности судьбы бросали его из пачки в пачку, прежде чем он осел среди документов, не имевших к нему никакого отношения. Теперь оставалось выяснить, одному ли ему была уготована такая судьба, была ли это случайность или чей-то умысел.
Уже собравшись было перевернуть страницу, датированную 1221 годом, Бенжамен замер.
— Почерк! — прошептал он.
Перед ним лежало неопровержимое доказательство того, что прежде было только предположением. Автор таинственного послания, записанного между строк отчета 1229 года, и составитель баланса за 1221 год были одним и тем же лицом. А человек, кому в то время было поручено это дело, имел имя: брат Шарль.
Ободренный первым открытием, Бенжамен перевернул страницу и взглянул на отчет следующего года.
Почерк был тот же. Послушник тотчас понял, что это означало. Балансовый отчет составляется только по истечении года, и если брат Шарль успел составить отчет за 1222 год, это значит, что в начале 1223 года он все еще занимал должность счетовода.
Отчет за 1223 год подтвердил опасения Бенжамена: его составлял уже не брат Шарль. Как и следовало ожидать, его тоже не стало. Но имя того, кто писал отчет за этот и за два последующих года, было также известно. Брата Шарля заменил отец де Карлюс, и это неудивительно. После того, что стыдливо можно было назвать событиями, ему пришлось лично вести отчетность до самой своей смерти.
Бенжамен еще немного помедлил. Приближался момент истины. Манускрипты, которые он жаждал увидеть, должны были быть рядом, но их могли и вынуть из связки.
Он резко перевернул страницу, датированную 1225 годом.
Его первой мыслью была мысль о бутылке с водой. Молодой человек наклонился проверить, стоит ли она на прежнем месте у ножки стола. Не спуская глаз с новой страницы, опустил руку и поднял бутылку на стол, несмотря на царивший там беспорядок, без труда отыскал кисточку, тщательно ее разгладил и обмакнул в воду. С бьющимся сердцем, словно вдохновенный художник, который знает, что следующий мазок изменит всю картину, он осторожно провел кистью под первой строкой отчета за 1226 год от Рождества Христова.
Как и в первый раз, на листе сразу же проступили невидимые ранее слова. Бенжамен закрыл глаза, сдерживая слезы радости. Когда он снова раскрыл их, то не смог удержаться и произнес вслух первое предложение. Оно было коротким, но значительным: «Anima mea, te testificor».[7]
Молодой человек не стал читать дальше, решив ради удобства сначала проявить все фрагменты, а потом перевести одним махом. Он смочил водой промежутки между строками на первой странице, потом на следующей, а затем и на странице, относящейся к 1228 году. Дойдя до конца этой страницы и перевернув ее, он обнаружил, что дальше следует год 1230-й. К счастью, из связки по одному только Богу известной причине вылетел лишь найденный им лист, и теперь Бенжамен мог рассчитывать восстановить весь текст.
