– Значит, вы насчет Настеньки? – уточнила она. – Так жаль, так жаль…
– Вы часто общались?
Женщина печально кивнула.
– Настенька доктором работала до пенсии, – сказала она. – В нашей поликлинике. Безотказная была: всегда давление померяет, сердце послушает… Хорошая, отзывчивая. Не представляю, как с ней такая беда случилась!
– Значит, ее госпитализация стала для вас неожиданностью? – спросил Любавин.
– Да! – подтвердила старушка.
– То есть никаких галлюцинаций, навязчивых идей вы не замечали?
– Да что вы, помилуйте! Несмотря на нервную работу, Настенька никогда не выходила из себя, всегда оставалась доброжелательной и уравновешенной. Правда…
– Что такое? – насторожился профессор, когда Галина Федоровна вдруг замолкла.
– Ну, как вам сказать, – пробормотала она. – Пожалуй, в последнее время, перед тем как попасть в больницу, она изменилась. Стала тревожной, дерганой какой-то. Оглядывалась по сторонам, понижала голос, разговаривая со мной…
– Как будто боялась, что вас подслушивают?
– Мне точно так и казалось! Хотя сама Настя ничего не говорила.
– То есть не жаловалась?
– Нет. Она словно… виноватой себя чувствовала!
– Виноватой?
Любавин задумался. Как он и подозревал, клиническая картина всех погибших при пожаре пациентов «Горки» словно под копирку была списана с одного и того же сценария. Нормальными с виду людьми, уважаемыми, немолодыми, внезапно овладевало бешенство. Они начинали бросаться на окружающих, будто обороняясь от невидимых нападающих, в результате чего оказывались за больничными стенами. А через короткое время трагически окончили свои дни, задохнувшись угарным газом.
– Вы присутствовали в момент, когда Анастасию госпитализировали? – задал вопрос профессор.
Старушка сокрушенно покачала головой.
– Нет, но другие соседи рассказывали, что это было ужасно: Настя словно превратилась в дикую кошку, кричала, царапалась! Я бы ни за что не поверила, однако о припадке заявил не один сосед, а сразу несколько. Все произошло в семь часов вечера, и большинство уже вернулись с работы.
– А вы?
– Я гостила у дочери. Приехала, а они мне, дескать, Настеньку в психушку забрали!
– У вашей соседки есть родственники? – спросил Любавин.
– Да какие родственники, одно название! – развела руками Галина Федоровна. – Сын у Настеньки есть, да он с самой свадьбы под пятой у жены, чтоб ей пусто было! Приехала деваха из Краснодара, ни кола ни двора, схватилась за первые попавшиеся штаны, а они Данькины оказались.
– Данька – это сын Анастасии, я правильно понимаю?
– Правильно, правильно. До того, как появилась Наташа, все было отлично. Это она рассорила мать с сыном. Уж как она, должно быть, обрадовалась, когда свекровь в психушку отправили! А потом вот и умерла Настя – удачное стечение обстоятельств.
– Значит, теперь в квартире Анастасии живет сын с семьей?
– Верно, – кивнула Галина Федоровна. – Как же Наталья мечтала заполучить эту жилплощадь – вы даже представить себе не можете! Данька все пытался убедить мать разменять квартиру, но как разменять-то? Она однокомнатная, а Наташка хотела отдельную жилплощадь, барыня!
– Они вместе жили?
– Не-е-ет, что вы! Настенька не возражала, но хабалка эта, Наташка, не соглашалась жить со свекровью. Поэтому они снимали квартиру. Данькиной зарплаты еле-еле хватало на то, чтобы сводить концы с концами, поэтому они постоянно третировали Настю. Она уже готова была сдаться и переехать в коммуналку, однако Наталье и этого оказалось мало: она хотела, чтобы свекровь еще и денег им дала на покупку квартиры!
С одной стороны, картина вроде бы вырисовывалась: все погибшие при пожаре занимали чересчур много места. С другой – не хотелось верить в то, что гибель трех пациентов была спланированной акцией. Такой цинизм казался невероятным, и Любавин надеялся, что если уж госпитализация и была предусмотрена заранее, то пожар, по крайней мере, произошел случайно!
* * *
Парень выглядел жалким и несчастным, но Иван не обманывался насчет заключенных: все они «невинно осужденные» люди, воспринимающие каждого посетителя как шанс просочиться на свободу. Годами они сидят за решеткой и строчат апелляции. Адвокатам своим они давно надоели, и те с неохотой приходят, чтобы в очередной раз «выполнить свой долг», понимая, что надежды на пересмотр дела нет.
Думитру, или попросту Дмитрий Брагиш, смотрел в ледяные глаза незнакомого следователя, не зная, радоваться ему или огорчаться. У Дмитрия имелись основания скорее опасаться, нежели надеяться – в конце концов, длинный шлейф правонарушений, тянувшийся за ним с самого Тирасполя, кое о чем говорил!
Тем не менее сидевший напротив человек действительно хотел знать, как к Брагишу попали те злополучные подсвечники. Возможно, он и в самом деле пытается разобраться в том, в чем не пожелали копаться пять следователей?
– Значит, говоришь, нашел подсвечники? – повторил за Дмитрием Паратов.
– Нашел, – буркнул тот, исподлобья глядя на собеседника и пытаясь угадать, верит тот ему или нет. – Целый мешок добра.
– А что еще в мешке было?
– Шуба, посуда какая-то…
– А цацки были?
– Цацки? – наморщил гладкий лоб Брагиш. – Не, цацек не было.
Получается, если парень говорит правду, драгоценностей Вероники Рощиной среди брошенной «добычи» не было? Значит ли это, что убийца, пожертвовав безделушками вроде шубы и подсвечников, не решился избавиться от дорогих украшений и оставил их себе?
– Где мешок-то нашли? – поинтересовался Иван.
– Там контейнер стоял.
– Где – там?
– Ну, у дороги.
– И что он там делал?
– Ну, мусор-то надо убирать, вот там контейнер и поставили, прямо у дороги, чтобы, значит, толстосумы… жители поселка то есть, свозили туда свои отходы.
– Понятно, – кивнул Иван. – Куда шубу дел?
– Я ее Мухе передал… Лотяну то есть.
– Это подельник твой?
– Да какой он подельник-то! Говорю же, и на суде говорил – никого мы не убивали, не грабили!
– Прям уж никого?
– Мы никогда мокрухой не баловались, не про нас это! Это тот мужик сделал, точно говорю!
– Какой такой мужик? – навострился Паратов.
– Ну, тот, что мешок выкинул.
Судя по протоколу допроса, ни о каком «мужике», выбросившем мешок с вещами Рощиных, ни один из задержанных не говорил. Они утверждали, что нашли мешок в контейнере – и все.
– А ты следователю о нем говорил? – спросил он Брагиша.
– Естественно! – развел руками сиделец. – И Муха… Лотяну то есть, тоже говорил, только он нас как будто не слышал. Сказал, дескать, мы придумали мужика, чтобы самим не отвечать по закону… А за что отвечать-то, если мы никого не убивали, не грабили?!
– Ладно-ладно, – поморщился Паратов, – заткни шарманку: «не убивали, не грабили»!
Брагиш насупился и замолчал. Тем не менее в его душе зародилась крошечная надежда: а вдруг этот следак не просто так интересуется? Может, есть шанс выбраться отсюда? Если так, то он, Думитру, сразу домой поедет – ни минуты в этом сыром Питере не останется! «Культурная столица», чтоб ее! Не нужна ему эта столица – к мамке поедет, она, поди, все глаза выплакала! А дома виноград, абрикосы…
– Описать сможешь?
– Что описать?
– Да не что, а кого! Мужика, который мешок сбросил?
– А-а… Ну, наверное, смогу. Правда, давно это было. А вот машину его я запомнил!
* * *
Неля вновь воспользовалась помощью Анюты, чтобы проникнуть в палату Рощина, и медсестра отвлекла постовую. Войдя, Неля увидела, что Макс стоит, опираясь руками о стену и подняв голову к крохотному зарешеченному окошку, через которое проникал в палату тусклый свет декабрьского утра. Обернувшись на звук открывающейся двери, Рощин не удержал равновесия и покачнулся, однако успел ухватиться за спинку своей койки. Неля сказала себе, что мышечная слабость – обычное явление после приема лошадиных доз антипсихотических препаратов.
– Как вы сегодня? – поинтересовалась она.
Выпрямившись во весь свой почти двухметровый рост, пациент окинул Нелю тяжелым взглядом.
– Кто вы?
Вопрос прозвучал как удар колокола, и у Нели буквально зазвенело в ушах. Все время, что Неля знала Макса, он не произнес ни звука, и она успела привыкнуть к такому положении вещей. Голос у скрипача оказался низким, под стать росту и телосложению, хотя в данный момент исключительная худоба Рощина бросалась в глаза, придавая ему изможденный вид. Впечатление усиливали и давно не стриженные волосы.
– Я… – растерянно начала Неля, пытаясь сформулировать короткий ответ и не находя нужных слов. – Я – доктор.
– Вижу, что не повар, – хмыкнул Макс, тяжело опускаясь на койку. – Это что, больница?
– Д-да, – пробормотала она. – «Синяя Горка».
– Что за дурацкое название! Вы же сказали, что вы доктор, так? Тогда говорите, почему я загремел в больницу!
