О, Господи. Повсюду одежда, валялись туфли, и даже – лучше умереть, как она могла забыть о них? — четыре журнала «Космополитен» раскинули свои страницы на прикроватном столике, точно карточные веера. Она читает их только из-за гороскопов, честное слово!
Там, точно огромный черный паук, прямо посреди ее измятого покрывала в черно-белую полоску лежал…
— Черныш Луи! — завизжала Темпл и тотчас подняла кота. — Я знала, что могу рассчитывать на тебя.
— У тебя есть полотенце? — спросил Мэтт.
— Нет, переноска – в чулане.
— Нет времени, — произнес Мэтт, направляясь в ванную и выходя оттуда с полотенцем с изображением Фреда Астера, застывшим во время одного из своих фирменных движений.
Он завернул в него Луи и пошел к выходу. Темпл зазвенела ключами и помчалась вслед за ним.
И еще раз в «шевроле». Полотенце в руках Мэтта танцевало ча-ча-ча, но Темпл была слишком занята опасным вождением, чтобы наблюдать.
Ветеринарная клиника. Из машины, прямиком в кабинет. Мэтт нес Луи, словно накрытую священным платком жертву. Темпл бежала рядом, жалобно извиняясь и чуть похлопывая по единственной видимой части Луи – макушке головы.
Тут же доктор Дулитл. Говорит что-то очень серьезно и уносит Луи с собой:
— Ваш кот должен будет оставаться здесь весь день, чтобы восстановиться, но с ним все будет в порядке. До полудня мы не узнаем результатов. Позвоните в четыре.
Темпл и Мэтт вышли наружу и остановились, наблюдая, как на окнах второго этажа на другой стороне улицы вспыхивает солнце. Он позвонил сестре Серафине из регистратуры. Диагноз: все еще жив. Прогноз: неизвестен до четырех часов.
Темпл снова усадила себя за руль, повалившись на сиденье, как на мешок вялой картошки. Мэтт неожиданно материализовался на пассажирском кресле, словно он был Фокусником Максом и вообще всегда находился там, только был невидимым.
— Куда теперь? — спросил он так, будто ему было все равно.
Темпл завела мотор, уже больше не обвиняя его за то, что он глохнет.
— В неотложку, — ответила она. — В этот раз в мою собственную.
Возле такерии «Фернандо», которую по праву можно было бы назвать «подвальчиком» (так скромно она была втиснута между химчисткой и старой парикмахерской, которая открывается только в одиннадцать) не было припарковано ни одной машины.
— Завтрак, — объявила Темпл, поворачивая ключ зажигания, — на мне.
Машина умолкла со вздохом облегчения, что теперь ей дадут, наконец-то, отдохнуть.
Мэтт выглядел неуверенным в самом незаинтересованном смысле.
Внешне такерия не впечатляла, хотя и была отличным местом. А когда они зашли внутрь, к кричащим желтым стенам, милосердно смягченным приглушенным светом, к столам из серых пластиковых стульев, Темпл призналась себе, что и изнутри вид тоже был не очень.
— А это не такерия с едой на вынос? — огляделся вокруг Мэтт, останавливая сомневающийся взгляд на доске с меню, написанным полностью на испанском.
— В обычное время, да, — Темпл плюхнулась за стол на четверых и положила сумку на свободное место рядом с собой. — Но в «Фернандо» чисто, уединенно, а еду по своей жгучести можно сравнить разве что с падающей звездой. Плюс, кофе такой крепкий, что в нем даже твоя ложка встанет и будет танцевать с сомбреро.
Мэтт выдвинул стул напротив, оглядываясь вокруг, точно в трансе, который, по мнению Темпл, обязательно должно было победить хуэвос-ранчерос в «Фернандо».
— Ты ведь любишь мексиканскую кухню? — немного поздно забеспокоилась Темпл.
— В обычное время, да, — ответил Мэтт. — Но сегодня необычный день, — он снова оглядел пустой ресторан, совершенно голый в своем простом интерьере. — Хотя это место очень даже чистое для обычной забегаловки.
— Я подумала, что это – то, что нам сейчас нужно. Убежище, маленькая простая забегаловка на двоих.
Мэтт медленно кивнул. Вид у него был такой, будто он не знал, куда себя деть и сильно жалел, что на столе не было ни приборов, ни салфетки под них, ни стакана, который можно было бы покрутить в руке.
Из ниоткуда возник латиноамериканец, он положил перед каждым набор чистых металлических приборов, завернутых в белую бумажную салфетку.
— Я закажу, — сказала Темпл, потому что она знала меню и еще потому что Мэтту сейчас было не до принятия даже маленьких решений. — Я возьму домашний хаш – лук и кинза на гарнир к хуэвос-ранчерос. И кофе.
Она повторила для официанта заказ на вполне приличном испанском, тот кивнул, но записывать ничего не стал.
— Мне то же, наверное, — пожал плечами Мэтт.
— Хорошо, только я закажу тебе соус отдельно – у них есть отличная сальса из мексиканских томатов, которая просто обожжет тебе горло. Спасибо, — сказала она официанту в самом конце, указывая на них обоих.
Теперь у Мэтта появилось, чем занять свои руки.
— Как-то это место не ассоциируется у меня с тобой, оно не может быть твоим любимым, — сказал он.
— Теперь оно действительно стало любимым. Хотя ты прав, — она ненавидела смешивать в одном предложении два взаимоисключающих факта. — Его нашел Макс. Я не настолько склонна к приключениям. Но Макс всегда говорил, что самое классное в «Фернандо» то, что никто здесь не говорит по-английски. Так что тут идеально для утра с шестью чашками кофе.
— О, — Мэтт отклонился назад, чтобы дать официанту возможность поставить перед ним высокий зеленый пластиковый стакан. — И Макс по уграм часто сюда заглядывал?
Темпл засмеялась.
— Нет, собственно у него и утро вообще бывало редко. Обычно он спал до одиннадцати. В это время «Фернандо» выглядит более оживленным.
— У меня похожее расписание, — заметил Мэтт после того, как медленно отхлебнул воды.
— У тебя получится сегодня взять выходной?
— Может быть, если они смогут найти замену. Но смысла особого нет. Я все равно не смогу поспать. Отвык от нормального графика.
Темпл кивнула:
— Тогда, лучшее, что можно сделать, это пичкать организм кофеином и держаться до… Во сколько ты обычно возвращаешься домой? В половину четвертого утра?
Теперь кивнул он.
— А во сколько сестра Серафина тебе позвонила? — продолжала Темпл.
— В половине пятого.
— Значит, на кота напали до четырех.
Еще кивок. Явно он не был так заинтересован в хронологии ночных событий, как она.
— Темпл, тебе, наверное, любопытно…
— Сейчас я выше всякого любопытства, — выпалила она. Нет ничего хуже, чем желание все знать, словно ты бывший репортер. А она крайне нуждалась в информации. — Я слишком устала, хотя и любознательна от природы…
— У тебя есть право знать, — начал он, снова отклоняясь на спинку стула, когда перед ним ставили тяжелую белую фарфоровую чашку, наполненную до краев темным, густым, как патока, кофе.
— Молоко, пожалуйста, — попросила Темпл официанта перед тем, как развернуть свою салфетку и вытащить ложку. Сколько он еще будет тянуть?
Прибыл маленький голубой молочник, официант удалился. Темпл налила белую струйку себе в кофе и размешала, пока черный цвет не смягчился. Чашка была переполнена. Ей пришлось отпить немного прежде чем добиться идеального сочетания вкуса и правильного оттенка.
— У меня нет никаких прав знать что-то, — сказала она через мгновение. — Разумеется… — Темпл вздохнула, — учитывая мое дикое воображение, в твоих интересах было бы преградить ему путь, а то разгуляется.
Он отпил дымящийся кофе, словно пытался набраться колумбийской отваги:
— Я был священником.
Три маленьких слова. Услышав их, Темпл пришла в оцепенение, в котором прибывал и сам Мэтт с самого звонка сестры Серафины. Она запала на священника – после полного фиаско с Максом? О, неееет!..
— Ты должен понять меня, — выдавливала она слова. — Я – выпавший из обоймы унитарий. Мы знаем обо всем по чуть-чуть и очень мало о чем-то конкретном. Ты был священником?
Он кивнул.
— Э… Священник-епископал?
Он покачал головой, но не мог не улыбнуться надежде в ее голосе:
– Нет.
— Нет, — Темпл пристально разглядывала свою чашку, потом добавила еще молока, чуть ли не через край. Надо было сконцентрироваться на том, чтобы не пролить ни капли, пока она поднимает и подносит кофе к губам. Темпл внутренне проговаривала маленькую молитву: хоть бы не пролить, хоть бы не пролить переполняющие ее сомнения. — Не думаю, что Дева Мария Гваделупская сильно почиталась в Епископальной церкви. Но у них есть монахини, я полагаю, и они зовут их «сестрами»?
Мэтт кивнул:
— Ты знаешь больше, чем сама думаешь.
— Но ты был католическим священником?
— Да.
— С традиционными обетами ммм… бедность, целомудрие, послушание?
— Да.
— И воздержание?
Он очень старался не выдать стеснения:
