— Да.
— С традиционными обетами ммм… бедность, целомудрие, послушание?
— Да.
— И воздержание?
Он очень старался не выдать стеснения:
– Да.
— И теперь ты официально не священник?
— Да.
— Но если ты был священником, почему сестра Серафина позвонила тебе? Почему она не попросила этого невидимого отца Эрнандеса, о котором все говорят, но никто не видел? И почему бывший священник исполняет… какой-то обряд? — Темпл понимала, что волна ее вопросов была своего рода отрицанием. Пока она только отвергала, как бедный, сбитый с толку Петр в саду. — Я знаю, ты не хотел этого делать. Ты теперь… лишен права проводить их? Это… не грех?
Мэтт придвинулся ближе, обхватив руками чашку с кофе, будто защищая ее или пытаясь согреться:
— Это субъективное мнение, ситуация довольно деликатна. В крайних случаях, когда, скажем, человек умирает, сестра Серафина могла бы провести обряд сама. Даже светский человек может. Но если состояние этого человека скорее неопределенно, и священник доступен… Отец Эрнандес не был. Мисс Тайлер жутко с ним поссорилась и была бы еще больше расстроена, если б увидела его.
— Я знаю об этом, — вставила Темпл. — У отца Эрнандеса совершенно глупое мнение относительно того, что Господь не хочет видеть кошек на небесах. Если бы мисс Тайлер увидела бедного Черныша Луи, уверена, она поняла бы главное. Только те, у кого есть душа, реально чего-то стоят, — торжественно добавила Темпл, задумавшись о душе Мэтта.
— Это таинство… называется помазанием больного. Раньше его связывали со смертью. Сегодня церковь подтверждает исцеляющую природу этого ритуала и разрешает его выполнение без соблюдения строгих правил. Ты была так удивлена им, потому что немногие католики становились его свидетелями, даже сегодня, и еще потому, что ты ярый унитарий. Из всех таинств оно – самое сокровенное, и для некоторых – самое пугающее. На набожную католичку, такую как мисс Тайлер, омовение оказало сильный исцеляющий и успокаивающий эффект, как ты могла видеть. Сестра Серафина была права: оно было ей необходимо, она также была права в том, что отец Эрнандес только расстроил бы ее, была права даже, что позвонила мне. Женщина поколения мисс Тайлер не приняла бы, если б обряд проводила монахиня. Для них доктора и священники как боги, — он устало рассмеялся этим заблуждениям. А потом сказал так, словно убеждал сам себя: – Я был частью необходимой физиологической силы таинства, также как и его духовного аспекта.
— Но мисс Тайлер враждует с отцом Эрнандесом! Как она может, раз такая набожная католичка?
Мэтт улыбнулся. Его первая настоящая улыбка за все утро!
— Набожные католички, как никто другой, считают себя избранными, нет, даже обязанными выявлять ошибки своих приходских священников.
— Ох, наверное, невесело быть приходским священником.
— Нет.
— А ты был?
— Какое-то время.
— О.
Официант принес из кухни два больших овальных блюда с горками еды. У мексиканского лакомства были землистые, без особых цветовых излишеств, оттенки: от желтого и красного до коричневого. Четкой формы тоже не было – ингредиенты были порублены очень мелко, чтобы легко усваивались. И все же это было, как… Темпл искала верное определение, чтобы отдать дань этой вкуснотище… Это было, как «Мням-ням-ням». Особенно когда «мням-нямка» в твоем желудке танцует «трям-трямку».
Когда официант ушел, Мэтт и Темпл с благоговением изучили свои тарелки.
— Как много еды, — сказал наконец Мэтт. — Не знаю, хватит ли моего желудка.
— Одна ложка, и ты поймешь. В этом и есть весь прикол мексиканской пищи – проверка выносливости.
Он слабо улыбнулся и вылил ложку сальсы на свою яичницу. Темпл убедилась, что ее яичница была полностью покрыта зеленым соусом, а потом приступила к трапезе.
Кто бы мог подумать, что мелко порубленные овощи бывают такими острыми? А этот омлет, неважно, сколько его взбивали, — таким питательным?
— Неплохо, — признал Мэтт.
Теплая еда и горячий кофе, комбинация горького и огненного вкусов – мексиканская кухня в восемь утра (странновато, да?) воскресила их обоих, как и надеялась Темпл. Невозможно было делать перерывы в еде, когда все внутри так горело. Темпл пыталась погасить огонь картофельно-луковым хашем и кинзой.
В течение нескольких благословенных мгновений они могли даже просто есть. А когда пришлось взять передышку от этих кулинарных фейерверков, оба отклонились на спинки, словно молча сговорились. Темпл первая прервала молчание. Снова. Она всегда это делала – торопилась там, где дурочки держали бы рот на замке.
— Ты все равно не объяснил, почему бывший священник может проводить обряд в крайних случаях.
Мэтт похлопал по своим губам бумажной салфеткой, словно пытаясь смахнуть не только остатки еды, но и ее обжигающий след.
— Один раз – священник, всегда – священник, — он использовал серьезный мрачный тон, чтобы выразить прописную истину, сказанную задолго до него. — В чрезвычайных обстоятельствах меня зовут, чтобы исполнить обязанности священника, если другой священник недоступен. Как если бы меня призвали к умирающему, например.
— Почему меня не покидает ощущение, что сестра Серафина была… не скажу, что рада, но почему мне показалось, что она испытывала тебя?
— Она была моей учительницей. Она знала, что я поступил в семинарию, хотя я пошел туда после колледжа. Знала также, когда я покинул ее, несмотря на то, что к тому моменту я был уже за сотни километров и лет от нее. Новости распространяются очень быстро. Каждый приход, как новостное бюро. У монахинь какая-то своя информационная система мирового масштаба… Или, может, это Святой Дух шепчет им отчеты о поведении бывших учеников во время молитв, или мой ангел-хранитель сплетничает про меня – не знаю. Зато она знала. Она знала, где меня найти, если я понадоблюсь ей. И ведь я был ей нужен… она так разочаровалась во мне, в моей жизни, в каком-то смысле, она даже сама этого не понимает. Она не преминула поставить меня лицом к лицу с моим двояким положением. Я оставил приход, но приход никогда не оставит меня.
— Это… жестоко, — сказала Темпл.
— Нет, всего лишь – грубо. Религиозная жизнь не боится грубости.
Темпл покачала головой.
— Никогда бы не подумала, — она задумалась на мгновение. — Скажи, значит, поэтому ты нацепил тот черный костюм, когда играл на органе во время заупокойной службы в «Честер энд Роиял»! Вот почему ты вообще умеешь играть на органе!
Мэтг приподнял вверх руки, показывая, что он сдается, и засмеялся громко и, в этот раз, продолжительно.
— Тебе всегда надо сложить два и два, ты в курсе? Прямо ненасытная!
— Мда. Но что мне делать, если сложив два и два, я получаю три?
Он немедленно успокоился.
Темпл вонзилась в омлет, а потом завернула уголок салфетки:
— Мэтт, я должна сказать тебе, что мы, бывшие унитарии, довольно толерантны. Но у нас серьезные проблемы с религиями, которые не дают жить тем, кто не соответствует их видению мира.
— У меня тоже, — сказал он, перебивая.
— То есть, я хочу сказать, что фундаменталисты, в основном, концентрируются на осуждении других людей и на нахождении в них вины по всем статьям, не важно, христиане они или мусульмане.
— Поэтому на свете так мало католических фундаменталистов, зато есть множество консерваторов.
— То есть церковь во времена, когда бушует СПИД, не оправдывает использование презервативов и поддерживает безопасный секс, потому что это тоже способ контроля рождаемости! Это – более чем грубая позиция. Это уже безумие.
Он заерзал на своем пластиковом стуле:
— Я не хочу спорить с тобой по поводу теологии или логики. Множество из этих вопросов имеют либеральные и консервативные взгляды и внутри церкви, особенно в Америке.
— Может, я не права, — сказала она, — я не уделяю особого внимания религиозным взглядам, сказать по правде. Но. Церковь разве не против добрачного секса?
— Да.
— И против всех способов контроля рождаемости?
— Ну… есть естественные методы…
— Против развода?
— Да… но опять же, существуют инстанции…
— Против… мастурбации?
— Все сексуальные акты должны быть открыты для понимания детьми.
— Мэтт! — Темпл придвинулась к нему и перегнулась через полупустую тарелку с остывающей едой. — Что ты собираешься делать?
— Я больше не обязан придерживаться ничему из вышеуказанного, потому как теперь я не практикующий священник. И больше никому не должен говорить, что делать.
Казалось, что ему полегчало, хотя он все равно не понял.
— Мэтт! — Темпл знала, что ее голос звучит несколько раздраженно, но не могла сдержаться. Головоломка никак не складывалась, и она сидела напротив говорящего, умеющего ходить ребуса, который не хотел признать факт своего нового – насколько нового? — существования. — Что ты будешь делать? И что ты можешь сделать теперь, когда больше уже не являешься священником?
