— У Яшки Рыжего маруха была, графиней звали, все зубья золотые. Вот садится он с ней на извозчика…
— А кто это — Яшка Рыжий?
— Фартовый мужик! Вынимает из карманов пару шпалеров, вкатывается к буржую: «Граждане-господа-товарищи! Хоп-стоп, не вертухайтесь! Деньги на стол!»
— Кутенок твой Рыжий! Вот Сашка Ферт — это да! Его лягавые, двадцать человек, окружили, а он бомбами раз-раз! Золото мешками брал…
И плетется быль-небыль об удачливом налетчике — бред больной, испорченной фантазии.
Рядом с Тихоном, засунув руки в карманы грязного зипуна с оборванными рукавами, молча шел Пашка-хмырь. На одной ноге зашнурован проволокой ботинок, к другой веревкой привязана галоша, на голове суконный картуз без козырька.
— Бени-шулера не боишься? — спросил Тихон, чтобы завести разговор. — Вдруг найдет тебя?
— Финки я не боюсь. Чинарик болтал, ты у Бени наган умыкнул. Отдай его мне, начальник, а? — поднял мальчишка светлые, не по-детски серьезные глаза. — У тебя казенный есть, зачем тебе второй?
— А тебе зачем? Беню-шулера дырявить?
— Он — ботало пустое, только треплется. А этого дядьку, который у них в теплушке ночевал, я бы враз изрешетил.
Чекист удивился ненависти в голосе беспризорника:
— За что ты его так?
— Есть за что, — не стал тот объяснять.
Убедившись, что нагана ему не видать, словно воды в рот набрал, как ни старался Тихон разговорить его.
Кто-то в середине колонны тоненьким фальцетом с залихватской удалью запел:
Сковырнули меня с ходу
Прямо под откос…
Беспризорники дружно и озорно подхватили знакомые слова:
Обломал я руки-ноги,
Оцарапал нос!
А Тихону вспоминалось, как босиком шагал по этой же дороге в толпе богомольцев, выполняя задание губчека, прислушивался к разговорам о чудесах, которые творила икона Волжской божьей матери, поддакивал, благостно вздыхал, крестил лоб.
Вот и монастырь с толстыми каменными стенами, над темной кедровой рощей в сером небе кружили черные крикливые птицы.
Защемило сердце, когда увидел дом церковного старосты Сафонова, — с заколоченными крест-накрест окнами, крыльцо с оторванными перилами. Вспомнил, как сидел здесь с Машей и гасли в небе последние лучи солнца, как шел потом с девушкой по узкой тропке и волновался, когда случайно касался теплой девичьей руки.
Из губчека старосту выпустили. Видимо, сбежал из родных мест подальше, а может, в городе устроился, ждет, не придут ли опять господа к власти.
Возле дома наместника монастыря, где арестовали Сурепова и Поляровского, колонну встретила ткачиха Минодора, представила Тихону худощавого мужчину с пасмурным бледным лицом. Это был учитель Сачков, назначенный директором колонии.
Вместе осмотрели дом наместника. На втором этаже ткачихи соломой набивали полосатые матрасы, на нижнем заволжские рабочие сбивали длинные столы и лавки — здесь оборудовали столовую.
Столяр Дронов узнал Тихона, скрипучим голосом ехидно спросил:
— Слышал, в большие начальники выбился?
— Еще нет, в рядовых хожу, — отшутился Тихон.
— Дело твое молодое, еще выслужишься. Ты там подскажи новым властям, чтоб на каждый завод, на каждую фабрику по чекисту назначили.
— Это зачем же?
— А вместо бывших хозяев. Без них порядку, смотрю, стало меньше, всяк сам себе хозяин. Так можно ой до чего избаловать людей. Вот Советская власть беспризорных берет на содержание, обувать, одевать и кормить обещается. А я б на месте советских начальников подумал, какое дело им в руки дать.
— Мы здесь школу откроем, ребятишкам учиться надо, — вступила в разговор Минодора.
— А я б в первую очередь мастерскую тут открыл, столярку например. Без труда учебой только новых барчуков плодить.
Ткачиха посмотрела на директора колонии:
— Хорошая мысль! А как вы считаете, Герман Васильевич?
— Надо подумать, — сухо ответил тот и отвернулся, как бы давая понять, что такие важные вопросы мимоходом не решают.
Вернувшись в губчека, Тихон доложил начальнику иногороднего отдела, как прошла облава, о госте блатной республики, о том, за что Беня-шулер получил наган. Это сообщение заинтересовало Лобова, он согласился — загадочный гость мог быть связным Перхурова.
Однако прошло еще несколько дней, а связной так и не появился.
И тут Тихона вызвал Лагутин, не приглашая сесть, рассказал, что ему позвонили из Екатерининского госпиталя — возле дороги на Волжский монастырь подобрали мальчишку без сознания, с ножевой раной. Сделали операцию, он пришел в себя и потребовал чекиста Вагина.
— Кто бы это мог быть? — опешил Тихон.
— А может, тот мальчишка, которого ты у милиционера взял?
— Пашка?! Да, наверное, он. Я побежал?
— Давай, Тихон…
Они угадали: в госпитале, где тяжело пахло карболкой и йодоформом, чекиста подвели к кровати, на которой лежал беспризорник Пашка. Грудь перебинтована, светлые глаза лихорадочно блестят, серые щеки впали.
Увидев Тихона, мальчишка через силу улыбнулся и сипло прошептал:
— Хорошо, что вы пришли, товарищ чекист. Дело у меня до вас очень важное.
— А может, потом о деле? Выглядишь ты плохо, отлежаться тебе надо, — Тихон присел на краешек кровати, поправил одеяло.
— Нельзя потом, сейчас надо… Помните, вы блатную республику брали, Беня-шулер сорвался?
— Так это он тебя?
— Я его вчера возле монастыря увидел. У кедровой рощи, в телеге, его тот самый мужик ждал, который в теплушке ночевал. Бусыгин ему фамилия.
— А ты откуда знаешь?
— Как в Ярославле мятеж начался, я от голодухи деру дал. В каком-то большом доме у Волги заночевать хотел, а тут офицеры. За главного у них дядька в штатском, Борисом Викторовичем его звали. А этот Бусыгин вроде помощник при нем. Врезал он мне крепко, потом от злости, что я его в руку укусил, еще добавил. А этот, в штатском, добреньким прикинулся, попросил их в город провести. Я согласился, а сам ночью сбежал, рассказал красному командиру на Всполье, где офицеры прячутся. А потом этого Бусыгина в теплушке увидел. Он меня не признал, а я его, подлюку, на всю жизнь запомнил.
— Зачем же он к монастырю подъезжал?
— К ним мужик вышел. Лица я не разглядел, уж темнеть стало, но вроде бы он у нас в колонии работает. Поехали по дороге к Заволжью, и я за ними. Смотрю, с дороги свернули в лес, я тоже. Слышал, Бусыгин говорил о каких-то винтовках. А потом, видать, уследил меня, за кустом подстерег — и финкой. Так я и не узнал, зачем они в лес подались, такая обида. Меня столяр Дронов нашел, он у нас в колонии мастерской заправляет. Если бы не он — хана мне, кровью бы истек… Вы, товарищ чекист, Беню-шулера возьмите, я знаю, где его хаза в городе: Пошехонская, одиннадцать, квартира семь. Беня трусливый, сразу расколется. Если знает, обязательно скажет, что они в лесу искали.
— Спасибо, Пашка. Мы этого офицера, который тебя финкой, обязательно поймаем. Выздоравливай быстрее. Родные у тебя есть?
Мальчишка отвернулся к стене, заскоблил ногтем штукатурку:
— Нету, никого нету… Поезд на станции стоял, мамка стирать к водокачке ушла. А тут банда на лошадях. Батя полез в вагон за ружьем — он его с фронту принес — и не успел. Мамка прибежала — и ее. А я за колесо спрятался…
Выслушав Тихона после его возвращения из госпиталя, предгубчека вызвал начальника иногороднего отдела и приказал им немедленно выехать в Заволжье: нападение на беспризорника не походило на сведение счетов между блатными.
— Обратитесь там к милиционеру Рожкову, он проводит в лес, где нашли мальчишку. Может, тележный след остался. Арестованные из банды Ферта тоже поминали какое-то оружие, спрятанное возле Волжского монастыря. Не о нем ли этот Бусыгин говорил?
— Может, он и есть связной Перхурова? Самое бы время ему появиться, — вслух размышлял Лобов.
