— Зачем так, Витя…, — девушка смутилась.
— А что? Ты, Шанхай, неплохой совет дал, — сказал вдруг доселе молчавший Хитрый Попик. — Конечно, этот крестик надо подарить Розе. Купим к нему атласную ленточку, и пусть носит на здоровье. А уж как он будет ей к лицу — слов нет. Вот скоро все пойдем в цирк и там увидите, насколько я прав.
Лиса притворно возмущается:
— Все молодые да красивые, а куда нам, старухам, деваться?
— Сиди, чучело, — грубовато одергивает ее Косолапый.
— Ну ты хорош, как я погляжу, — отвечает она сожителю. — Ночью, как спать ляжем, он меня и лисочкой, и лапонькой называет, а тут вдруг чучелом стала. Тьфу ты, черт плешивый…
Тут, протиснувшись между стульев, подлезает ко мне Вакула Нина и что-то шепчет на ухо. Чох, ясное дело, заметил. «А ну пошли, выйдем», — кричит он ей. Все это видит Золотой.
— Ты, Женя, не вздумай хулиганить, — предупреждает он ревнивца. — Ударишь Нину, будем с тобой разбираться.
Чох, скрепя зубами, садится на свое месте. Нина, чтоб не испытывать судьбу, идет к нему. Авторитет Золотого в таких делах непререкаем.
Едва Вакула от меня отошла, я беру Розину руку, а другой рукой кладу ей на ладонь драгоценный крестик. Она — в знак благодарности — при всех, неожиданно целует меня прямо в губы.
— Ах, бесстыдники, ночи им не хватает, — под общий хохот сидящих за столиками рокочет своим хрипловатым полубаском Лиса. — Дай волю, вы завтра и в трамвае, при всем честном народе миловаться станете.
— В трамвае не будем, а здесь все свои, можно, — храбро отвечает Роза.
Обед заканчивался. По просьбе Золотого официантки успели вкусно накормить пришедших к шапошному разбору «Пушкарят» — братьев Пушкиных. И даже принесли им по шоколадке. Девчата отлично знали, кого обслуживают, и на прощанье всегда говорили нам: «Ни пуха, ни пера». Отвечал им обычно Шанхай:
— Пух не нужен, перо тоже. Треба нам гроши да харчи хороши.
В 16.00 открывались после обеденного перерыва промтоварные магазины. Их в этом районе было полно. Рядом — обувной, два галантерейных. Чуть подальше — Щербаковский универмаг. Там «давали» в этот день телевизоры и была за ними большая очередь. Мы были немного навеселе, но, как всегда, выйдя из кафе, сразу настроились на «рабочий» лад и разошлись по «точкам». Начиналась вторая воровская смена.
Таких кафе, как наше, в Москве было в ту пору несколько — на Бауманской, на Заставе Ильича и в других местах. В каждом — своя клиентура, свои проблемы, но обстановка, отношения между ворами были примерно одинаковые. И в этом смысле кафе на Сретенке мало чем отличалось от остальных.
С нашим кафе, с «братвой», которая в обеденные часы спешила сюда из близлежащих районов, чтобы вкусно поесть и пообщаться в своем кругу, часок-другой почувствовать себя свободными, раскованными, в моей судьбе связано многое. Как и с Золотым, чья мудрость, умение найти выход из любой ситуации и бескорыстная отеческая забота о своем «ближнем» меня, как и многих, выручала не один раз.
Если помните, я рассказывал Ивану Александровичу о том, как жестоко наказала нас с Розой судьба, когда по нелепой случайности ее взяли с поличным в ЦУМе. Их «замели» вместе с Аней, но Роза, как старшая, все взяла на себя. Таков был воровской закон, и она его не нарушила. Белолицую мою любовь суд приговорил к десяти годам лишения свободы.
После этого мне все стало безразлично. «Работал» как бы машинально, сделался злой, потерял чувство страха и всякую осторожность. Бывало, потерпевшая «шикатнется» — заметит, что подбираюсь к ее сумке или ридикюлю, а я ей: молчи, — и так посмотрю, что она слова сказать не может. «Не дури, сядешь», — замечая эти финты, одергивали меня и Шанхай, и Попик. — «Ну и что, — отвечал я им, — без Розы все равно жизни нет». — «Не горячись, поостынь малость, другую полюбишь». — «Не будет этого, никто мне Розочку не заменит»…
И очень скоро я чуть не стал жертвой своей неосторожности.
Как-то мы с Генычем поехали на Домниковку. Оттуда, с Каланчевки, ровно в три отходил поезд на Серпухов. Народу на платформе много, можно «работать».
Замечаю трех железнодорожников в форменных гимнастерках. Вижу, как один из них, расстегнув нагрудный карман, достает пачку пятидесятирублевок. Незаметно толкаю локтем Гену: «Будем брать». Он вначале не соглашается: «Их трое, и все здоровые». — «Не дрейфь, «купим» за милую душу, — настойчиво убеждаю я. — Вставай рядом и держи «пропуль».
Начинается посадка. В вагон втискиваемся вместе с железнодорожниками и рядом с ними встаем в проходе. В руках у меня заранее купленный в киоске журнал. Не думая о последствиях, становлюсь сбоку от намеченной жертвы и приподнимаю журнал выше кармана с деньгами, будто собираюсь его читать. Расстегиваю пуговицу, двумя пальцами цепляюсь за пачку денег. Карман набит плотно, толстая пачка соскальзывает. И все же опыт берет свое: деньги у меня в руках.
Но положение у нас Генычем сложное. Дело в том, что мы находимся посередине вагона, а поезд все еще стоит на Каланчевке. Начнем отходить — железнодорожник может почуять неладное, проверит карман. И обнаружит, что пуговица расстегнута.
Однако надо действовать. Передаю деньги Генычу. Тот потихоньку начинает продвигаться к тамбуру, я за ним. До выхода остается совсем немного. И тут мы слышим крик:
— Задержите двух пацанов — они деньги вытащили.
Я протягиваю руку Гене, чтобы он опять передал деньги мне. Так не хочется, чтобы кореш погорел из-за моей беспечности. Решаю, что все возьму на себя. Купюры уже в моей руке, и мы оба добрались до тамбура. Но в это время чьи-то цепкие руки хватают меня и Гену за шиворот. Оглядываюсь — здоровый мужчина в сером пиджаке, уйти от него не так просто. Гена весь побледнел и часто-часто моргает глазами.
— Хам, отпусти ребенка, что ты его ухватил, — ору «серому пиджаку». Но тот крепко держит нас обоих.
Тогда я, развернувшись, со всего размаху бью его по лицу. От неожиданности он разжимает руки, но тут же дает мне сдачи.
— Ах, сволочь, ты еще и драться задумал… — и я с силой ударяю его по голени.
«Серый пиджак», корчась от боли, хватается за подбитую ногу. Окружающие, как водится, ни во что не вмешиваются. Гена же, ради которого я все это затеял, стоит на месте. Это меня бесит.
— Уходи! — кричу я ему не своим голосом.
Он на какое-то мгновение заколебался, печально на меня посмотрел, словно прощаясь, и вышел из вагона (поезд все еще стоял).
Чувствую, что по лицу у меня течет кровь. Но мне сейчас не до этого: в тамбур уже успели протиснуться железнодорожники, все трое. Незаметно бросаю деньги на пол, подальше от себя. И начинаю выяснять отношения с «серым пиджаком». «За что, — спрашиваю, — ты мне разбил лицо? Вон, смотри, чьи-то деньги валяются. А я тут при чем?»
В это время железнодорожники хватают меня за руки, кто-то из них наносит удар «под дых» и я, корчась от боли, сгибаюсь в три погибели. Зовут милиционера.
— В чем дело, граждане?
— Избили, сволочи, — стараюсь я перекричать всех.
— Поделом избили, — поясняет «менту» моя жертва. — Этот пацан деньги у меня вытащил.
— Свидетели есть? — спрашивает милиционер.
Все молчат. Кроме, конечно, железнодорожников. Мужчина в сером пиджаке успел смотаться.
Меня ведут в линейный пункт милиции, который расположен здесь же, на платформе. Вместе со мной жертва и два свидетеля.
На Каланчевке вся милиция размещалась тогда в небольшой комнате, разгороженной надвое барьером. У входа — стол дежурного, за барьером — скамейки для задержанных. Камеры не было. Да и дежурили здесь всего два милиционера. Задержанных — об этом я уже знал — они держали в течение дня за перегородкой, а вечером, когда смена менялась, отвозили в отдел милиции на Курский вокзал.
Мне дали воды — смыть кровь, а после учинили допрос. «Черные гимнастерки» — жертва и два свидетеля — стали доказывать, что деньги вытащил я.
— Ничего я не вытаскивал, товарищ милиционер. Кто-то у них украл, а меня ни за что избили, — пришлось заставить себя всхлипнуть и изобразить, в который уже раз, плаксивую мину.
— Не били мы его. Мужик ударил, которого мы и знать не знаем. И поделом — воровать не будет…
«Мент» составил протокол. «Черных гимнастерок» отпустили, а меня отправили за барьер. Видно, до вечера, пока не увезут на Курский. Вот и донахальничался. Теперь уж точно посадят.
Сам же на это нарвался. Слава Богу, хоть Гена слинял. У него в голове любовь, хорошую девку нашел. А вот у нас с Розой…
Сижу раздумываю, опустив голову. И вдруг — знакомый голос, который сразу вывел меня из оцепенения.
— К Вам можно?
Поднимаю глаза. В дежурку, вежливо постучавшись, входит представительный мужчина в очках и с папкой подмышкой. Да это же Золотой. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.
