— Да, да, заходите, — поднимается ему навстречу молоденький «мент» с рыжими усиками.
— Вы знаете, я потерял документы, — присев на предложенный ему стул, начал «повествовать» Золотой. — Скорей всего, оставил в поезде. Не знаю, что и делать. Решил зайти к вам, может быть, думаю, нашедший сюда их передал.
Говорил он этак растянуто, медленно подбирая слова. А сам за это время успел и со мной обменяться сочувственным, но по-отцовски строгим взглядом и, как я понял, изучить обстановку.
— Нет, гражданин, документов нам никто не сдавал, — вежливо ответил Золотому дежурный. — Но вы не отчаивайтесь. Обратитесь в отдел милиции на Курском вокзале. Обычно сдают туда.
— Спасибо, очень вам признателен.
Золотой удалился, вежливо раскланявшись.
Это, конечно, была разведка. Проходит две-три минуты, и в дежурку с шумом врывается Нина Вакула.
— Ради бога, помогите, — кричит она, задыхаясь (или делает вид?). — Там, на другом конце платформы, пьяный. Ко всем пристает и меня только что ударил.
— Не волнуйтесь, гражданка. — Тот, что постарше, бросает младшему: «Оставайся в дежурке», а сам неторопливо направляется, куда ему указала Вакула.
Едва он ушел, в дежурку вваливается целая ватага наших ребят — Шанхай, Чох, Валька Косолапый, Лиса, оба Пушкина. И прямо к столу, за которым сидит рыжий «мент». Все раскрасневшиеся, под градусом. Орут не разберешь что.
— В чем дело? — пытается урезонить их милиционер.
— Безобразие! — кричит Шанхай, разводя руками. — Средь бела дня…
— Тихо, граждане, рассказывайте по порядку, — пытается навести порядок милиционер, но его никто не хочет слушать.
Пользуясь суматохой, я перепрыгиваю через барьер, выбегаю из дежурки, но не бегу, а едва себя сдерживая, иду быстрым шагом к трамвайной остановке. И тут слышу, как кто-то меня подзывает. Гена! Рядом с ним такси, дверца которого уже открыта.
— Скорей сюда, — машет он мне рукой.
Забираюсь на заднее сиденье. Геныч садится со мной. «Победа» трогается. Тут замечаю, что впереди, рядом с водителем, командует парадом Хитрый Попик.
— Шеф, быстро на Сретенку. За скорость плачу вдвое.
Машина мчится во весь опор. На душе у меня приятно и радостно.
— Ну как, дружище? — оборачивается ко мне Попик.
— Нормально сработано, — улыбаясь, киваю я головой.
— Гене спасибо скажи. Если б не он… — Хитрый обрывает фразу, не желая раскрывать все карты при шефе.
Подъезжаем к «Щербакову» — так промеж собой называли мы Щербаковский универмаг. Попик останавливает машину, расплачивается с водителем.
— Ну, а теперь пошли в магазин.
— Зачем? — недоумеваю я.
— А ты, Валентин, на радостях, видно, забыл про свой фингал под глазом.
И вправду забыл. Теперь все понял — нужно подобрать для меня темные очки от солнца.
Примерил — все в норме. В очках я, кажется, очень даже симпатичный.
— Разглядывать себя, Валя, будешь потом. А сейчас — поспешим в кафе. Обед, наверно, уже остыл.
Я начинал догадываться, как было дело. А после, когда мы зашли в кафе и застали там всех, кто помог мне бежать из «ментовки», узнал о подробностях этой дерзкой операции. Когда Гене удалось смыться во время кипиша в серпуховском поезде, он случайно взглянул на часы. Было начало четвертого. Время, когда воры собирались в кафе на Сретенке. Кстати, если б у нас все закончилось удачно, мы тоже отправились бы туда обедать. Но он, конечно, думал сейчас не об обеде. Он смекнул: ворам надо успеть рассказать, что с его корешем и подельником стряслась беда. Взял такси — и на Сретенку. Слушали его, сочувствуя, разводя руками. И только Золотой сразу же оценил ситуацию:
— Братва, не слезы лить надо, а действовать. Дежурка на этой Каланчевке плевая, просто участочек. Думаю, Валентина мы выручим.
Он моментально разработал план, распределил роли. В кафе оставили «дежурить» Аню, а официанток попросили, чтобы они со столов ничего не убирали… Операция вместе с дорогой заняла каких-то полчаса.
Встреча в кафе была бурной и радостной. Мне тут же налили «штрафного» — стакан водки. Осушил залпом, запив холодным лимонадом. Своих спасителей, всех до одного, хотелось обнять и расцеловать. Вот она, воровская наша солидарность. Но благодарить вора, даже спасшего тебе жизнь, было нельзя. Не допускал обычай. Считалось, что помочь в беде своему брату, если есть такая возможность, — это долг каждого. Так было примерно в те же годы записано в Моральном кодексе: один за всех, все за одного. Но если в обществе, к которому мы не принадлежали, все это оставалось словами, демагогией, то мы везде и всюду были ему верны.
А Золотому, за отеческую заботу, я, наверно, по гроб жизни буду обязан. Обнимая меня, он и в эту минуту оставался верен своему здравому рассудочному уму.
— Вот так-то, брат Лихой, — журил он меня на правах старшего и спасителя, — говорил я тебе — не наглей, ты из-за этой Розы совсем голову потерял. В тюрьму захотел? Успеешь еще — и «баланды» нахлебаешься, и «параши» нанюхаешься…
— Воры, — продолжал он, но уже держа речь перед всеми. — Если и дальше Лихой будет наглеть, обещаю вам, что набью ему морду по-товарищески. Чтобы потом не было «Качалова»… Наши все дома, никого не повязали?
— Вроде все, — ответил Шанхай.
— Да разве ж такой «мусоренок» с нами справится, — восторженно запетушился младший из братьев Пушкиных. — Он, как увидел нашу братву, затрясся весь. Эх, и дурак я, надо было «фигурку» у него отстегнуть.
— А вот глупостей делать никогда не надо, — оборвал его Золотой. — И думать об этом тоже.
— Ты, Хитрый, — обратился он к Попику, — Лихого и Геныча вези сейчас же в Малаховку. Пусть отдохнут, отоспятся. И ни в коем разе Валентина на люди не выпускай, пока у него фингал не пройдет. Между прочим, загляни в аптеку. Говорят, бодяга помогает неплохо.
— Не беспокойся, Золотой, сделаю все как надо…
Тут в разговор вмешался Шанхай.
— Братва, — полушутливо, полувсерьез заметил он. — Отправляем «босяка» на бюллетень, а он ведь не член профсоюза.
И Виктор достал из бумажника сотенную.
— А ну, кто не жадный.
Такого еще не бывало, чтобы кто-то не поучаствовал в складняке. Набрали в общей сложности тысячи полторы. С такими деньгами можно было не то что в Малаховку — на курорт ехать.
Теперь вы поняли, чем было для меня кафе на Сретенке. И кем был для нас Золотой.
Неделя, которую мы с Геной провели в Малаховке, вспоминается мне как сказка из детства. Мы купались в озере, загорали, вкусно ели в здешнем кафе, где отменно готовили окрошку. Казалось, чего еще желать?
Но вечером, когда мы вместе с его подругой Томой шли на танцверанду и когда я смотрел, как кружились они под звуки вальса, сердце опять начинало щемить: тоска по Розе не проходила. И я направлялся к буфетной стойке, чтобы хоть немного ее заглушить.
Фингал прошел. Мы с Геной снова начали «работать». И через несколько дней опять оказались на Каланчевке. При посадке на электричку я расстегнул у намеченной жертвы пиджак, потянулся за «выкупом». И в этот самый момент меня схватили за руку. Гена успел убежать. Как жалел я тогда, что мимо ушей пропустил мудрые наставления Золотого.
Недолго довелось мне на этот раз пробыть на свободе. Потому, может быть, что рядом не стало Розы. А без нее и свобода не была для меня такой, как прежде.
Начальник лагеря — осанистый, с седыми висками, но державшийся молодцевато полковник — взял в руки кем-то услужливо переданный «матюгальник» и обратился к нам с такой, примерно, речью:
— Граждане заключенные! Вас привезли сюда не просто отбывать наказание. Вам, можно сказать, оказали честь трудиться на одной из крупнейших сталинских строек коммунизма — возводить новый промышленный город Салават. От нас с вами зависит досрочный пуск гиганта индустрии — нефтеперерабатывающего комбината и теплоэлектроцентрали, которая будет давать тепло и свет этому городу. Ударный труд у нас, как вы знаете, всегда в почете. И это не просто слова. Тем, кто будет хорошо трудиться и соблюдать требования режима, один день добросовестной работы приравнивается к трем дням назначенного судом наказания. Иными словами, срок своего заключения каждый из вас может сократить втрое…
Плотно сомкнутые ряды зеков отозвались гулом, не скажу восторженным, но одобрительным. Для «мужиков», которых с нашим этапом прибыло большинство, возможность освободиться досрочно была реальной. Нам же, ворам, все эти льготы были, как говорится, до фени. Разве кто-то сумеет прокатиться за счет тех же «мужиков», подкупить бригадира. В то время, однако, такое не очень практиковалось. Большинство из нас, «воров в законе», бравировало тем, что презирает любую работу.
Опустив «трубу», начальник сделал многозначительную паузу. А когда шум утих, продолжил:
