Казаки, притихнув, последовали за ним.
Скоро они вышли на большую поляну.
Вокруг этой поляны ровным кругом стояли вековые темные ели, словно богатыри былых времен, собравшиеся в круг, чтобы обсудить свои неспешные дела.
Посреди поляны стояло огромное сухое дерево, к стволу которого на высоте человеческого роста прилепилась малая избушка, или скорее лачуга, укрепленная на деревянной платформе. По углам этой лачуги стояли колья с насаженными на них человеческими черепами. На самом верху крыши из дерева вырезано было страшное чудище с торчащими из пасти длинными клыками, с тремя глазами во лбу и одним кривым рогом.
– Что за страсть басурманская? – пробормотал Ус и перекрестился.
– Тише, Васька! – прикрикнул на него атаман, видать, и сам почувствовавший себя неуютно. – Верно, это их святилище эрзянское…
И впрямь, все на этой поляне было проникнуто какой-то незнакомой, страшной силой.
Мосол снова что-то проговорил по-своему, и из подвесной лачуги выполз древний старик с длинными белыми волосами, свисающими до пояса, с белыми слепыми глазами, уставленными в небо. Одет был старик в звериные шкуры, в руке его был кривой суковатый посох.
– Здравствуй, батька! – проговорил Мосол, на сей раз по-русски. – Здравствуй, старый человек! Пришли мы к тебе помощи просить, помощи и приюта. Не прогони нас, батька, мы пришли с добрым лицом и открытым сердцем…
Слепой старик подполз к краю платформы, опустил незрячие глаза и ответил, тоже по-русски:
– Кереметь путникам никогда не отказывает, никогда их не прогоняет. Такой закон, сынок, ты его знаешь. Хоть и не у всех вас сердце открыто, но кереметь вас примет.
Старик замолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и вдруг необыкновенно ловко соскочил с платформы и припустил к казакам. Двигался он уверенно и быстро, как зрячий и молодой, и остановился, немного не доходя до пришельцев. Опершись на посох, запрокинул лицо и проговорил чистым, молодым голосом:
– Только зачем вам просить помощи у керемети, когда с вами большая сила? Впору не вам у меня, а мне у вас помощи просить!
– О чем ты говоришь, старик? – недовольно пробормотал Ус. – Какая еще сила? Ты бы лучше нам поесть чего сообразил…
Однако старый эрзя не слушал его. Он опустился вдруг на колени и так, на коленях, приблизился к Сеньке Косому.
Подполз к нему, прикоснулся к Сенькиному мешку и залопотал что-то по-эрзянски.
– Ты чего, дед? – Сенька шарахнулся, отодвинул от старика мешок с казной, схватился за саблю:
– Ишь, хитрый старик, к казне подбирается!
Однако старик не обращал на него внимания. Он все говорил на своем языке, быстро, нараспев, словно молился. Сенька Косой попытался выдернуть саблю из ножен, но она не поддавалась, словно застряла в ножнах. Тогда казак замахнулся на старика кулаком и вдруг словно окаменел с поднятой рукой.
– Никак Нечистый к этому месту руку приложил! – испуганно проговорил Васька Ус.
– Не бойся, батька, кереметь никому плохо не сделает! – успокоил казаков Мосол. – Только и вы уж ей худа не делайте!
А слепой старик вроде бы закончил свою молитву, повернулся к синеглазому мальчонке и теперь ему что-то сказал по-своему.
И мальчишка, который за все время, что провел в лагере Разина, не вымолвил ни слова, ответил старику звонким, как горный ручей, голосом.
– Ишь ты, немой-то наш заговорил! – удивленно выдохнул Ус. – Не иначе, и впрямь Нечистый здесь заправляет!
А старик, поговорив с ребенком, повернулся к Степану Тимофеевичу, низко поклонился ему и проговорил по-русски:
– Здравствуй, сынок! Кереметь тебя примет, напоит-накормит, а наутро хорошую дорогу покажет. Только помни, сынок: большую святыню при себе имеешь, береги ее пуще глаза своего! Пока при тебе эта святыня – ничего тебе не сделается!
– Царьград! – негромко сказал Разин. – Знал я, что Царьград меня бережет!
Старик замолчал, повернулся и пошел в другой конец поляны.
– Идем за ним, батька! – прошептал Мосол, повернувшись к Степану Тимофеевичу. – Кереметь тебя в гости приглашает!
Казаки во главе с атаманом двинулись вперед, недоумевая: перед ними не было никаких признаков человеческого жилья, кроме подвесной избушки на сухом дереве. А в ту избушку никто из них не сунулся бы, даже помирая с голоду.
Однако едва они прошли через середину поляны, как увидели перед собой расстеленную на траве скатерть, уставленную тарелками и блюдами. На них дымилось горячее мясо, лежали пучки свежей зелени, ломти хлеба, наломанные медовые соты.
– Ух ты, мать честная, как есть-то охота! – проговорил Васька Ус, потирая руки.
Казаки расселись на траве вокруг скатерти и приступили к трапезе.
Хлеб был свежий и ароматный, мед душистый, травы пахли ночью и свежестью. В глиняных кувшинах оказался старый хмельной мед.
Степан Тимофеевич выпил добрую чарку и почувствовал, как по его жилам растеклось живое тепло.
Но затем поляна поплыла перед его глазами, он качнулся, что-то хотел сказать, но не смог, глаза закрылись, и казак, повалившись на шелковую траву, заснул богатырским сном. Вслед за атаманом заснули и все его спутники.
Степан Тимофеевич проснулся от пения птиц. Разин поднял голову и удивленно огляделся. Все его спутники спали вповалку на груде сена, изредка то один, то другой всхрапывал во сне.
Разин с трудом вспомнил вчерашний вечер, лесное святилище, слепого старика, его угощение…
– Ну уж, угостила нас кереметь!
С трудом поднявшись на ноги, атаман огляделся.
Не было вокруг темного эрзянского леса, не было древнего святилища – керемети, разинская ватага вповалку спала на лесной опушке, возле них проходила широкая торная тропа.
Степан Тимофеевич, насупившись, вглядывался в даль.
Вдруг из-за кустов показалась невзрачная человеческая фигура.
Разин схватился за саблю, но узнал проводника-эрзю и шагнул к нему, гневно раздувая ноздри:
– Чем нас опоил твой старик? Куда перенесла нас твоя кереметь?
– Не гневайся, батька! – проговорил Мосол, униженно кланяясь. – Кереметь была к тебе милостива, как обещала, так и сделала: напоила-накормила и на хорошую дорогу вывела…
– Опоила нас твоя кереметь! Что, если во сне захватили бы нас царевы люди?
– Такого быть не могло: кереметь твой сон берегла лучше всякого часового. А теперь, батька, я тебе не нужен: вот перед тобой дорога. Ни болот на этой дороге нету, ни чащоб лесных, идет эта дорога к Макарьевскому монастырю…
– К Макарью? – переспросил атаман. – Это хорошо… У Макарья ждет меня Федька Каторжный, и с ним двести казаков да несколько тыщ татар и вашей мордвы…
– И еще велела кереметь передать тебе, батька, чтобы хранил ты ту святыню, которая тебе досталась!
– Да уж не бойся, схороню! – Разин глазами нашел среди спящих казаков Сеньку Косого, который и во сне прижимал к себе мешок с атамановыми сокровищами.
Там, в этом мешке, среди самоцветных камней и дорогих персидских украшений, находилась и главная драгоценность атамана – чудесный Царьград…
Эрзя еще раз низко поклонился и исчез среди деревьев, как будто и не было его.
Казаки зашевелились, поднимались, протирая глаза, с удивлением оглядывались.
– Поднимайтесь, тетери сонные! – весело крикнул атаман. – Дорога перед нами дальняя, дотемна нужно к Макарию прийти! Там нас Федька Каторжный с мордвой и татарами дожидаются!
Казаки загалдели, поднялись, и через несколько минут ватага шла по торной тропе к монастырю.
Среди ночи Вета проснулась. Муж натянул все одеяло на себя, из открытой форточки дуло, и она сильно замерзла. В сентябре ночи холодные.
Было лень вставать, но она все же заставила себя закрыть окно. Потом, устраиваясь поудобнее, потихоньку потянула на себя одеяло.
Безнадежно, муж спал сном праведника, широко раскинувшись на кровати.
– Володька, подвинься, – шепнула Вета, – ну что, в самом деле, кровать вообще-то общая…
Никакого телодвижения в ответ, он ее не слышал. Вета ласково провела рукой по щеке мужа, потом легонько пощекотала шею и за ушком. Он улыбнулся во сне мимолетной улыбкой и стал похож на того молодого человека со смешным хохолком на затылке, в которого Вета влюбилась больше десяти лет назад.
– Ну, Володечка… – Вета нагнулась и приникла губами к ямке возле шеи. Это было самое любимое ее место. Муж зашевелился и прошептал что-то ласково и нежно, и в ту же секунду Вета отпрянула от него, как будто ее ужалила змея.
