Мма Рамотсве поравнялась с первым домом, его бурые очертания выплыли из темноты в неровном свете фар белого фургончика. Если память ей не изменяет, семья Мокоти живет в четвертом доме. А вот и он, такой же, каким она его помнит, — дом с побеленными стенами, навесом с одной стороны и старым амбаром в конце двора. В одной из четырех смежных комнат горел свет.
Мма Рамотсве заглушила мотор. У нее еще было время развернуться и поехать назад. Разорвать подписанный ею чек на предъявителя на сумму в десять тысяч пула. Было время бросить вызов Ноте, грозившему ей полицией, а потом рассказать все мистеру Матекони, который наверняка ее поймет. Он добрый человек — и знает, что люди иногда забывают о важных вещах, к примеру о том, чтобы получить развод, прежде чем снова выйти замуж. Мма Рамотсве закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она знала, как нужно поступить, но что-то глубоко внутри нее, та часть ее существа, которая сохранилась с тех давних пор и не могла противостоять Ноте, которая притягивала ее к нему, как мотылька к пламени, — эта часть толкала ее к воротам.
Она постучала. Дверь открыли не сразу и так, чтобы можно было быстро ее захлопнуть. Перед ней стояла женщина, которую она поначалу не узнала, а когда узнала, у нее перехватило дыхание. Мать Ноте постарела и сгорбилась, но это была та самая женщина, которую она так давно не видела. Та после минутного колебания тоже ее узнала.
Некоторое время обе женщины молчали. Они могли бы сказать друг другу очень много, и мма Рамотсве могла бы при этом расплакаться, но она приехала сюда не за этим, и эта женщина не заслуживала слез. Она всегда была на стороне Ноте и не хотела видеть того, что происходит. Но какая мать признается другим или себе, что ее сын способен на жестокость?
Через минуту старуха медленно отступила назад.
— Входите, мма, — пригласила она.
Внутри мма Рамотсве встретил особый запах, запах нищеты. Когда еле сводят концы с концами, экономно расходуют топливо и недостаточно часто стирают одежду — из-за нехватки мыла. Она огляделась. Эта комната одновременно служила кухней и гостиной. Голая лампочка тускло горела над столом, на нем рядом с парой ножей и сложенной скатертью стояла полупустая банка джема. На полке, на другом конце комнаты, стояли стопка оловянных тарелок и несколько стальных кастрюль. На стене рядом с полками висела вырезанная из журнала картинка.
Она бывала в этом доме много раз, и теперь, как это часто бывает, вся обстановка казалась ей жалкой и убогой. Как будто смотришь на мир издалека, и он уже не кажется таким большим. Она постаралась точно вспомнить, когда была здесь в последний раз, но это было много лет назад, и неприятные воспоминания стерлись из памяти.
— Простите, что я пришла к вам в столь поздний час, — сказала мма Рамотсве. Она говорила с уважением, потому что обращалась к пожилой женщине и то, что та была матерью Ноте Мокоти, не имело значения. Она была старой ботсванской женщиной, и этого было довольно.
Женщина посмотрела на свои руки.
— Его здесь нет, — сказала она. — Ноте здесь нет.
Мма Рамотсве молчала. На другом конце комнаты были две двери, ведущие в оставшуюся часть дома, в спальни. Они были закрыты.
Мма Мокоти перехватила взгляд старой женщины.
— Нет, — заверила она. — В одной комнате только мой муж, а в другой — молодая женщина. Она работает в правительственном учреждении и платит нам за жилье. Больше там никого нет.
Мма Рамотсве смутилась из-за того, что мать Ноте заметила ее сомнение.
— Я верю вам, мма, — ответила она. — Вы можете сказать, где мне его найти?
Старуха махнула рукой куда-то по направлению к городу:
— Он где-то в городе. Он остановился где-то в городе.
— Но вы не знаете где?
Мма Мокоти вздохнула:
— Нет, не знаю. Он приходил нас проведать и придет еще. Но я не знаю когда.
Она неразборчиво пробормотала что-то еще и посмотрела на гостью, и мма Рамотсве увидела печальные глаза с коричневой радужкой и молочными белками. Глаза не злодейки, а женщины, много повидавшей на своем веку и теперь пытавшейся как-то справиться с тяжелой жизнью. Такие глаза можно увидеть повсюду у людей, проживших трудную жизнь, но сумевших сохранить человеческое достоинство, несмотря на страдания и нужду.
Неожиданно для себя мма Рамотсве сказала то, чего совсем не собиралась говорить.
— Я хочу, чтобы вы знали, мма, — начала она. — Хочу, чтобы вы знали, что я не питаю недобрых чувств ни к вам, ни к Ноте. Все это было давным-давно. И вашей вины здесь нет. В вашем сыне есть то, чем вы можете гордиться. Да. Его музыка. Это великий дар, который приносит людям счастье. Вы можете гордиться своим сыном.
Настала тишина. Мма Мокоти снова посмотрела на свои руки. Потом отвернулась и посмотрела на полку с посудой.
— Знаешь ли, я не хотела, чтобы он на тебе женился, — тихо сказала она. — Я спорила с ним. Говорила, что ты совсем еще молоденькая и не готова к жизни, которую он ведет. И у него была еще одна девушка. Ты ведь не знала об этом, верно? Была другая девушка с ребенком. Она уже была, когда он встретил тебя. Он уже был женат на этой девушке.
Мма Рамотсве застыла на месте. В соседней комнате закашлял мужчина. Все эти годы она подозревала, что у Ноте есть другая женщина, но никогда не думала, что он женат. «Меняет ли это что-нибудь? — подумала она. — Что я должна при этом чувствовать?» Еще одна его ложь, еще один обман, но удивляться тут нечему. Похоже, все его слова были ложью, в нем просто не было правды.
— Вы знаете эту девушку? — спросила мма Рамотсве.
Она задала этот вопрос без всякой задней мысли, не желая знать ответ. Она просто чувствовала, что должна что-то сказать.
Мма Мокоти повернулась к ней.
— Я думаю, она умерла, — сказала она. — И я никогда не видела ребенка. Он мой внук, но я никогда его не видела. И это очень меня огорчает.
Мма Рамотсве шагнула к старой женщине и осторожно обняла ее одной рукой за плечи. Плечи были узкими и костистыми.
— Вы не должны огорчаться, мма, — сказала она. — Вы много трудились. Заботились о муже и семье. И делали это хорошо, это главное, правда? Вы не должны огорчаться.
Старая женщина молчала, и мма Рамотсве не убирала руку с ее плеча. Она не раз думала об этом странном ощущении: чувствуя дыхание другого человека, вспоминаешь, что все мы дышим одним и тем же воздухом, и ощущаешь человеческую уязвимость. По крайней мере, воздуха на всех хватит, и люди не будут из-за него сражаться. А богатеям будет очень сложно забрать у бедняков весь воздух, даже если им удастся забрать у них многое другое. Черные люди, белые люди — один и тот же воздух.
Внезапно старуха подняла глаза:
— А твой отец? Я помню его со свадьбы. Он был хорошим человеком, верно?
Мма Рамотсве улыбнулась:
— Он был очень хорошим человеком. Он умер. Может быть, вы знаете. Но я хожу на его могилу, не здесь, в Мочуди. И думаю о нем каждый день.
Старая женщина кивнула:
— Это хорошо.
Мма Рамотсве осторожно сняла свою руку с ее плеча.
— Мне пора, — сказала она. — Пора домой.
Она попрощалась с мма Мокоти, которая проводила ее глазами до двери, а потом вышла в темноту, где стоял маленький белый фургончик.
Мотор завелся, как всегда, мгновенно, теперь за ним приглядывал мистер Матекони, и мма Рамотсве отправилась назад по ухабистой пыльной дороге. Чек по-прежнему лежал в ее кармане. После разговора с мма Мокоти она не отдаст его Ноте. Так, значит, когда они встретились, он был уже женат. В таком случае она тоже может у него спросить, развелся ли он.
В самом конце проселочной дороги белый фургончик вдруг заглох. Он испустил дух мгновенно, как будто с ним случился инфаркт или инсульт, которого ничто не предвещало. Разумеется, мма Рамотсве не думала о механической поломке, ее мысли скорее были заняты разговором с мма Мокоти. Визит был для нее нелегким, по крайней мере сначала. Было тяжело возвращаться в этот дом, где пьяный Ноте много лет назад внезапно набросился на нее с побоями, когда они были одни. Но она была довольна, что приехала и поговорила с матерью Ноте. Даже если бы та не рассказала ей о первом браке Ноте, подумала она, хорошо, что они поговорили. Наверняка матери приятно знать, что она, Прешас Рамотсве, не затаила злобу на нее и простила ее сына. Пусть в жизни будет одной заботой меньше, людям и так хватает неприятностей. К тому же ей ничего не стоило сказать эти слова матери Ноте, но теперь она чувствовала себя гораздо лучше. И наконец, испытала огромное облегчение от того, что могла снять с себя обвинение в двоемужии. Если Ноте, женившись на ней, был уже женат, их брак нельзя считать действительным. А это означало, что брак с мистером Матекони был абсолютно законным.
Пока она думала об этом, белый фургончик вдруг остановился. Когда это случилось, скорость на этой ухабистой дороге была довольно низкой, каких-нибудь десять миль в час. Машина внезапно встала, и мотор заглох.
