геометрией, физика, химия и биология с экологией. Ни один из предметов я не люблю – физику не понимаю, по химии нам просто так оценки ставят, учительница никого не спрашивает. Просто говорит, что мы все ничего не знаем и кому повезет, тому она рисует пятерки и четверки. Почему-то я у нее хожу в любимицах, а еще Юля Журкова. Помню, как в девятом классе она нас двоих отправила на олимпиаду, и мы просто так там просидели – как что решать, ни Юлька, ни я не знали. Да и вообще глупость какая-то…
По физике, как обычно, спрашивали только меня – никто больше ничего не учил. Девчонки все время болтают про выпускной, а я туда идти вообще не хочу. Зачем? Чтобы опять все насмехались надо мной и обзывали? Скорее бы эта школа закончилась, ненавижу ее. Думаю, в столовую больше не ходить, Светка сегодня выплеснула мне в суп свою порцию второго и обозвала меня свиньей, а когда я попыталась уйти, она сказала, что я должна это съесть, иначе она пожалуется классной, будто я на обеде кидала хлеб на пол. Я прекрасно знаю, что мне никто не поверит, поэтому пришлось всю эту гадость есть. В конце концов, осталось учиться каких-то полгода, а потом я никого из класса не увижу, никогда. Самое обидное, что, когда Светка обзывала меня свиньей, все это слышали, и мне показалось, что только один человек из всей параллели не смеялся. Хотя, может, это просто потому, что ему меня жалко. Но я не хочу, чтобы меня жалели! И потом, я вообще ни на что не претендую. Я уже привыкла к тому, что все вокруг меня ненавидят, и мне ни от кого ничего не нужно. Я только хочу, чтобы от меня отстали».
На этом первая запись заканчивалась. Я быстро прочла еще несколько заметок – кажется, я поняла, почему Мария Васильевна хотела, чтобы я ознакомилась с дневником ее дочери. Даже мне иногда было неприятно читать записи несчастной девчонки. Я много повидала за годы своей детективной практики, но то, что творилось в обычной школе, просто не вписывалось ни в какие рамки. Удивительно, что преподаватели не реагировали на травлю в школе, ведь Оля подвергалась именно травле, иначе не скажешь. Сказать, что над девушкой издевались, означало не сказать ничего. Она описывала, как после уроков весь класс собрался неподалеку от школы, чтобы «покарать» Олю за то, что она не дала списать контрольную Насте Кузнецовой, подружке Светы. В тот день Оля набралась смелости и заявила, что не будет никому ничего давать списывать. За это ее повалили в сугроб, мальчишки принялись избивать несчастную ногами. По голове девушку не били, синяки были бы слишком заметны. В конце разборки Света пригрозила: если Оля что-нибудь расскажет кому-то из взрослых, ее попросту убьют. Оля была слишком напугана для того, чтобы признаться матери в том, что на нее напали ее же одноклассники, да и кому рассказывать, если Мария Васильевна целыми днями пропадала на работе? Я спросила Марию Васильевну, не заметила ли она тогда каких-либо следов побоев на руках и ногах дочери, и женщина сокрушенно покачала головой:
– Оля мне ничего не говорила… Я даже не подозревала, что такое могло произойти! Если бы она мне сказала, я бы в полицию обратилась, я бы перевела Олю в другую школу! Ну почему, почему она никогда мне ничего не рассказывала?!
– По-моему, здесь ответ очевиден, – заметила я. – По нескольким причинам. Во-первых, у Оли просто не было возможности поговорить с вами откровенно – учитывая ваш напряженный рабочий график, я допускаю, что девушка попросту не хотела вас расстраивать своими проблемами. В семнадцатилетнем возрасте многие молодые люди считают, что взрослые не смогут их понять. Кроме того, Оля очень боялась своих обидчиков – ведь Света дочка классного руководителя, и учительница души не чает в своем ребенке. Кто будет слушать какую-то Олю Золотову, которая не является популярной в школе, тихо учится и зубрит учебники? Конечно же, ваша дочь все держала в себе и доверяла разве что своему дневнику, этой толстой тетрадке, которая заменила ей и друзей, и… родителей.
– Вы… вы правы, – наконец вздохнула Мария Васильевна и скорбно опустила голову. – Наверное, я плохая мать… Я ведь думала, что Оле все нравится, что она любит учиться, а не слишком откровенничает со мной потому, что ей нечего мне рассказать… Она видела, как я горжусь ее успехами, и старалась… А я… я почему-то даже подумать не могла, что у дочери проблемы в классе… Я не думала, что Оля так не хочет идти на выпускной из-за одноклассников, полагала, что она обрадовалась платью, которое я ей взяла напрокат… А прочла дневник, так она просто ненавидит это платье! Но я же хотела как лучше! Чтобы Оля была самой красивой в школе!
Я не стала говорить Марии Васильевне, что мода с каждым годом меняется и то, что кажется красивым для человека одного поколения, совсем неприемлемо для представителя другого. В конце концов, это к делу об исчезновении Оли имеет мало отношения, я не психолог и не собираюсь читать лекции о воспитании. Вместо этого я заметила:
– Судя по тому, что я прочла в тетради, Оле нравился некий молодой человек из школы, – продолжала я. – Вы ведь читали дневник, знаете, кому симпатизировала ваша дочь?
– Оля никогда ничего мне не говорила, – покачала головой Мария Васильевна.
Я опустила глаза и стала читать дальше.
Несчастная Оля с ужасающими подробностями описывала, как над ней издеваются в школе, при этом девушка неплохо владела литературным языком. По крайней мере, при чтении ее записей невозможно было оставаться равнодушным, и я представляла, как тяжело было читать все это ее матери. Больше всего пугало то, с какой хладнокровной скрупулезностью Оля перечисляет, как ее унижали и какими словами обзывали, кто и чем ей угрожал, когда какие гадости делал… Этакий список ужасов, с которыми пришлось столкнуться несчастной жертве жестокости, бесчеловечности и невообразимой изобретательности современных «детишек».
Я быстро читала дневник, надеясь, что хоть где-то Оля назовет по имени своего избранника. Но во всех записях девушка употребляла только местоимение «он», иногда писала его с большой буквы. И все же мне удалось кое-что узнать про старшеклассника, в которого Оля была безнадежно влюблена. Он был популярен у девушек из ее параллели – в
