что тебя там не хватает.
– Может быть, завтра заеду.
Он то же самое говорил накануне.
– Отлично было бы. О господи, я багет с котлетами не ела уже… ой, сколько? – Она наклонилась над тарелкой, капая на нее соусом, когда откусила кусок. – Ух ты. Наверняка в каких-то штатах это должно быть нелегально. Когда-нибудь ты мне дашь рецепт секретного соуса Риццо.
– Конечно, дам.
Он улыбнулся, отщипнул кусочек.
– Я сегодня звонила через FaceTime Тише и ее потрясающему Финеасу. Из города звонила. Они привет передают.
– Милейший мальчик. Умен, как бес, и даже умнее.
– Это да. Надеюсь, что мы его будем видеть гораздо чаще, если я Тишу и Монро уговорю сюда переехать.
– А? В смысле – сюда?
И тут, подумалось ей, прорезалась щелка в том занавесе, что упал ему на глаза.
– Мм, вкусно. – Она откусила еще. – Понимаешь, мы можем работать удаленно, не вопрос, но они поговаривали насчет купить дом – в пригороде, может, даже в сельской местности, – с самого рождения Фина. Так почему не здесь? И ее блестящие бизнес-мозги нам помогут держать «Риццоз». Монро может работать откуда угодно. – Она глотнула вина, улыбнулась, пожала плечами. – Как и я.
– Не понял.
Она еще хмыкнула, съела чипс.
– Вот теперь я понимаю, почему стараюсь такое вот не есть. У меня весь организм кричит и просит еще. – Она снова засветилась улыбкой. – Я переезжаю сюда. Разве я не говорила? И уже известила об этом – то ли я, то ли Тиша – хозяина квартиры в Нью-Йорке. Она соберет мое барахло, которое надо сюда передать. Что-то пойдет на хранение – она разберется. Не думаю, что без нее я бы все это разгребла.
– Gioya, твоя жизнь – в Нью-Йорке.
– Была там, потому что там живет мама, и там я ее начала. Но мой дом здесь, и был здесь, сколько я себя помню. И мне хочется, чтобы моя жизнь шла в моем доме.
– Эдриен, ты не принесешь свою жизнь мне в жертву. Я на это не соглашусь.
Она небрежно слизнула с пальца соус.
– Это печально, потому что я уже это сделала. Для тебя, потому что я тебя люблю. Для себя, потому что именно этого я хочу. Я тебя люблю, – повторила она. – Люблю этот большой старый дом. Эти виды. Деревья, сады. Этот город. И вот это все я беру себе. Не надо мне мешать.
По его щеке скатилась слеза.
– Я не хочу, чтобы ты…
– А что я хочу – не важно? – Она накрыла его руку ладонью. – Разве это не важно?
– Важно, конечно. Важно.
– А хочу я этого.
– Жить в этой старой развалине, на окраине городка с тремя светофорами?
Она съела еще один чипс.
– Ага. Именно этого я и хочу. Да, и жить я буду на нижнем этаже.
– Я…
– Право сквоттера. Мне нужно место для зоны фитнеса, для стриминга. Для работы. Позади дома хорошая дорожка, так что свет будет, и привезу команду, чтобы с техническими вопросами разобрались. Может, найму сестренку Барри, чтобы над дизайном поработала.
– Эдриен, это серьезное решение. Не принимай его так сразу, обдумай сперва.
– Обдумала уже, все за и против взвесила. Победили за. Ты же знаешь Риццо, Поупи. Мы знаем, чего хотим, и умеем этого добиваться. – Она подняла стакан с колой в тосте: – Привыкай, соседушка.
Она поставила стакан, обняла деда обеими руками и почувствовала, как упала слеза.
– Я тебе нужна, – сказала она тихо. – Но и ты мне тоже нужен. Мы это делаем друг для друга.
– Поладим.
– Конечно. – Она взяла в ладони его лицо, поцеловала. – Она не ждала бы от нас меньшего. А теперь съешь этот чертов багет, потому что если это сделаю я, а не ты, мне потом это дорого встанет.
– Ладно, ладно. Барри знает, как я его люблю.
– Он так и сказал.
Когда она снова села, старик откусил еще кусок. Выпил вина, прокашлялся.
– Ты правда думаешь, что уговоришь их сюда переехать с этим чудесным мальчишкой?
Она улыбнулась, чокнулась с ним стаканом.
– Я считаю, что шансы на моей стороне. Качели из старой покрышки скучают без детской задницы.
– Это точно. Я было начал думать, что мне уже хочется тихо дотлеть. Как можно жить, когда ее больше нет? Значит, дотлеть и погаснуть.
Слезы жгли ей глаза, рвались наружу.
– Я знаю.
– Ты не позволишь.
– Не позволю.
Он кивнул, глядя ей прямо в глаза.
– Рассказала бы ты мне, что ты задумала устроить у меня в подвале? У нас в подвале, то есть.
Через два дня она бродила по помещению, которое собиралась переделать. Изучала, представляла, рассматривала, отвергала. Винный погреб здесь сделали еще до ее рождения, и он, конечно, останется. Как и кладовая.
Гостевую комнату и полноразмерную ванну тоже трогать не следует.
Оставалась целиком область жилых комнат семьи и старинный бар, старый кирпичный очаг, который использовался в основном, когда бывало много гостей.
Что-то еще из мебели переставить или сдать на хранение, но вот бар и очаг – это будет интересный фон.
Она хотела, чтобы обстановка выглядела как подлинная, то есть как часть дома, и в то же время служила ее целям, целям съемки. Взяв планшет, она стала делать заметки, чтобы поделиться с Кайлой, когда – будем надеяться – студентка-дизайнер здесь появится и можно будет с ней обсудить.
Ее занятия прервал сигнал FaceTime, и Эдриен воззрилась на экран. Мать никогда в FaceTime не звонила. Эдриен взяла трубку.
Лина появилась на экране полностью накрашенная, каштановые волосы убраны сзади в тугой хвост. Рабочий режим, поняла Эдриен.
– Привет, это что-то новое!
– Надо поговорить, и это самый лучший способ. Я только что твой блог прочла.
– Вот как? Не знала, что ты его…
– Эдриен, нельзя тебе хоронить себя в этом доме, в этом городишке. Что ты себе думаешь?
– Я думаю, что как раз там мне хочется – и необходимо – быть. Не считаю, что себя хороню, а вижу новые возможности.
– Ты себе сделала имя в Нью-Йорке, и места, локации для съемки твоих дисков – это часть твоего почерка. Твоя подпись.
– Эту подпись я и хочу изменить.
Лина от кого-то отмахнулась, не отрывая глаз от экрана.
– Послушай. Это достохвально, что ты готова перевернуть свою жизнь ради того, чтобы ухаживать за дедом.
– Достохвально. Хорошее слово.
– Да, именно так. Доброта, любовь – это достохвально. Эдриен, я не дура, и я понимаю все обстоятельства. Я знаю, что ему нельзя оставаться в доме одному. Думала насчет уговорить его ехать в Нью-Йорк, но
