Разве ты не фантазировал о том, что сделаешь со мной? Уверен, твоя гребаная Колода в этот процесс не входила. Полагаю, для начала ты бы предпочел отрубить мне пальцы, а затем – выжечь мне глаза. Что ты на это скажешь?
Говард даже не глянул на меня. От антибактериальной салфетки по предплечью расползся пощипывающий холодок. Запах абстрактной чистоты был сверлящим, почти болезненным.
Я опустил взгляд на иглу и негромко спросил:
– Почему ты помогаешь мне?
Выпустив из шприца воздух вместе с каплей лекарства, Холт сделал мне укол. Игла вошла легко, но не безболезненно. На миг я ощутил, какая она холодная. Плавно выжав поршень, он убрал шприц. Я отмахнулся от антисептика и смотрел, как на коже появляется бусина крови.
– Ладно, – я едва ворочал языком, забираясь в спальник, – а теперь проваливай. Спать вместе совсем не обязательно, играть в карты – тоже. Достаточно разойтись по своим комнатам. Если только ты не хочешь спеть мне колыбельную.
Вот теперь, со шприцом в руке, Говард посмотрел на меня. Его голос разбивался о сгущающуюся темноту, будто волны о берег.
– Но ты оступишься. Вместо того чтобы принять правду, когда она приоткроется тебе, ты отвернешься от ее лица…
Я перехватил его взгляд в сторону фотографии с Вивиан, наполовину затесавшейся под спальник. Часть меня не придала этому значения, но другая… другая шепнула: «Ты узнаешь этот взгляд. С таким же успехом он мог бы сказать то, о чем думал, вслух».
– Это оно? – пробормотал я, закрывая глаза. – Сейчас отрубит?
– …и все разрушишь, – закончила темнота голосом Холта.
Утром, в половине девятого, Говард стоял с Питером на заснеженной обочине шоссе 123 близ Траут Лейк. Он вспомнил, как полз по такой же обочине, лежал в неглубоком овраге…
В овраге уже насыпало несколько дюймов снега. Задние габариты автомобиля, сбившего его, растворились в темноте. Как только Говард выровнял дыхание, он начал слушать лес. Снег падал в абсолютной тишине. Периодически раздавался треск, будто кто-то хлопал ладонями или ломал ветку; звук доносился с разных сторон, а один раз прозвучал совсем рядом. Неожиданной оказалась мысль, что это дразнилка, что сама Смерть играет с ним, подбирается к нему. Еще более неожиданным был укол страха.
Кое-что Говард не мог объяснить: не почему это случилось с ним, а почему он до сих пор жив.
Он снял рюкзак, достал фонарь. Смотрел на ногу и размышлял, можно ли это исправить. Он дрожал – последствия шока. Вернее, частично шока. Когда лежишь в снегу, теряя кровь, рано или поздно начинаешь замерзать. А замерзая, руки перестают слушаться, движения теряют хирургическую точность, становятся движениями человека, который попал в передрягу. Ты совершаешь ошибки.
Говард избавился не только от содержимого рюкзака, но и от ножа. После чего наложил жгут, а следом, сделав глубокий вдох, – давящую повязку; прикосновение ткани к кости едва не катапультировало его во тьму.
Добраться до больницы было непросто. Откровенно говоря, это было труднее многих вещей, что ему доводилось делать. Кости терлись в ноге, доставляя самые разнообразные ощущения – где-то между непереносимыми страданиями и невероятными мучениями. Он все думал о штифте, который вырезал часом ранее, предполагая, что в скором будущем ему самому может понадобиться такой же.
К сожалению, он не мог позволить себе отрубиться. Удар пришелся в левый бок, где, очевидно, были сломаны ребра. Но было кое-что еще – похуже ребер и, наверное, ноги. Дело в том, что у него чудовищно разболелся живот, острая боль отдавала в плечо.
Почему он не попытался избежать столкновения? Почему стоял и целое мгновение смотрел на приближающийся автомобиль? Нет, он смотрел не на автомобиль, а в глаза человека, который был за рулем. Говард вспомнил волка, которого однажды сбил. Это был самец весом в сто тридцать фунтов, шесть футов в длину. Он выбежал на дорогу прямо под колеса, повернул голову и посмотрел на него своими пронзительными серыми глазами, выбеленными светом фар. Говард утопил педаль газа, однако скорость автомобиля на момент столкновения все равно составляла сорок пять миль в час. Оставив дверцу открытой, он приблизился к волку; тот нашел его взглядом, морда и левое ухо в крови, сделал еще четыре вдоха, пятого не последовало.
Старик, который подобрал Говарда, цеплялся за рулевое колесо и все повторял, чтобы он не смотрел на ногу. Парень, не смотри на ногу! Да что же с тобой случилось? Господи милосердный, ты бледный как смерть! Кажется, сейчас отключишься. И так далее и тому подобное.
Но Говард был благодарен тому за нескончаемую болтовню (водителя звали Хэнк, он несколько раз навещал его в больнице, а его жена, Кейти, принесла цветы и шарик «Выздоравливай скорей!»). Хотя он не собирался отключаться (наверное) и сидел на сиденье прямо (вероятно), устремив на дорогу застывший взгляд, чувствуя поток воздуха из печки и холодную испарину, покрывавшую тело, он не исключал, что это может случиться вне его смены. И, соответственно, воли.
Автомобиль несся сквозь снег, словно сквозь плотную вуаль.
Он не помнил, как очутился в больнице. Стук колес по полу, мельтешение люминесцентных ламп, голоса врачей, писк приборов. Выяснилось, что у него произошел разрыв селезенки. Теперь на его животе – толстый вертикальный рубец, побелевший со временем.
Он пролежал три недели, заново учился ходить с металлической конструкцией в ноге. Если быть последовательным в вещах, беспокоивших Говарда в тот период, то их было несколько. Первая: человек, сбивший его. Вторая: вероятная хромота. Третья: боль. Приливы, когда опускаешь ногу, это нечто.
У него также были вопросы. Вернее, всего один вопрос: когда он сможет наступать на ногу – без приливов, без боли, без хромоты.
Двигательные функции ноги восстановились в полном объеме, но в двух пальцах стопы осталось ощущение холода.
Первую вылазку на Холлоу-драйв он предпринял спустя десять месяцев после аварии. Впоследствии много раз бывал в доме Митчелла. Иногда тот начинал пить с момента пробуждения вплоть до того, как вырубался, где бы это его не застигало.
Двадцатого сентября Вивиан бросила дорожную сумку на заднее сиденье «Хонды».
Восемнадцатого октября Говард приехал в Кливленд. Через девять дней – полнолуние. Октябрь – месяц Охотничьей Луны. Время для охоты и сбора урожая в преддверии зимы.
Воскресенье, читальный зал библиотеки. Она сидела неподвижно, время от времени переворачивая страницы, при этом жизни в ней было столько, что его взгляд то и дело возвращался к ней. Тот факт, что она была полностью поглощена книгой и ничего не замечала вокруг, лишь подстегнул его
