интерес. Хотел бы он знать, что она читала.
Покинув библиотеку за несколько минут до закрытия, Вивиан прошла мимо пекарни, парка с фонтанами и, замешкавшись перед витриной книжного магазина, в которой были выставлены бестселлеры, направилась к гриль-бару. Авиаторы с зелеными линзами, волосы вспыхивают медью на солнце.
Мужчина в джинсовке, с австралийской овчаркой на поводке, ожидая, пока пес сделает свои дела, тоже провожал ее взглядом. В какой-то момент пес обнюхал ботинок Говарда, поднял морду с вкраплениями черных, рыжих и белых пятен, посмотрел на него и завилял хвостом. Говард переглянулся с типом в джинсовке, и тот («Идем, Джастис») повел пса дальше по улице.
Скрипнув кожанкой, поправив лямку рюкзака на плече, будто это был ремень ружья, Говард зашагал к гриль-бару.
Внутри было людно, работал телевизор. Возвышаясь над всеми, Говард протиснулся прямиком к стойке и, убрав волосы за уши, сел на табурет. Вивиан уже заказала сэндвич и банку содовой. Ела она не спеша, поглядывая на телевизор над баром. Несколько раз скользнула по нему взглядом – спокойно, без всякого выражения, как смотрят на незнакомцев на улице, погруженная в свои мысли.
Говард стал исподволь наблюдать за ней.
От кровоподтека под глазом и на скуле не осталось ни следа. Впрочем, как и от обручального и помолвочного колец на левой руке. На короткой цепочке вокруг шеи – кольцо из желтого золота, кажущегося ярче на фоне ее волос, с единственным белым камнем над оправой с шестью крапанами. От него веяло чистотой, невинностью. Именно поэтому он готов был спорить, что кольцо не имеет никакого отношения к Митчеллу.
В какой-то момент Вивиан потянулась за салфеткой. Оголилась рука: тонкое запястье, гладкая кожа, тяжелые металлические часы, промельк рубца от рваной раны, начинающегося сразу за часами… Вдруг она повернула голову и посмотрела прямо на него.
Говард быстро опустил взгляд на свои руки.
Всю свою сознательную жизнь он шел подобно отцовским часам – четко, последовательно, не замедляясь, не ускоряясь и тем более не спотыкаясь. Но в тот октябрьский день стрелки впервые споткнулись. До того момента вопроса «что если» не существовало. Вопрос появился аккурат тогда, когда она встретилась с ним взглядом – по-настоящему увидев его, а не безликого прохожего с улицы.
Потом, в темноте одиноких ночей, голос, задающий один и тот же вопрос, будет обретать силу, да такую, что Говард не сможет игнорировать его. Будет выбираться из-под одеяла и выходить на прогулку, как делал, когда жил в Альбукерке, – по высокогорной пустыне, залитой лунным светом, слыша запах полыни, принесенный холодным ветром. А утром возвращаться к своей обычной жизни. И пройдет какое-то время, прежде чем голос снова обретет достаточную силу, чтобы выгнать его из теплой постели и задать вопрос.
Что, если бы ты первым встретил ее?
Этот вопрос.
Бросив деньги на стойку рядом с недоеденным сэндвичем с пастрами, Говард направился к выходу. Когда Вивиан вышла из гриль-бара, он сделал несколько снимков. Стоял и смотрел, как она идет по тротуару, мимо магазинов и заведений, вспыхивающих огнями в сгущающихся сумерках.
Он очень серьезно относился к обещаниям: как к данным, так и к нарушенным. Если Дэниел оступится, он сделает то, что должен. Даже вопреки вопросу? Даже вопреки ему. По крайней мере, ему хотелось в это верить.
* * *
За спиной Питера был рюкзак, набитый книгами и новым барахлом; в боковом кармашке – бутерброды. Делая бутерброды, шлепая куски болонской колбасы на хлеб, Говард напомнил себе: ты ему не мамаша. Однако ответственность за ребенка не то же самое, что ответственность за собственную шкуру, – в некотором смысле это труднее.
Он положил руку мальчишке на голову, вспомнив, как пару дней назад учил его стрелять из ружья.
Так они и стояли, пока мимо не проехал болотный «Шевроле Астро» 1995 года выпуска. Тогда Питер снял руку Говарда со своей головы и на секунду крепко сжал. А затем шагнул назад. Выпуская его руку.
Через пятнадцать ярдов «Шевроле» съехал на обочину. На дорогу выбрался человек – в футболке с изображением графа Чокулы, джинсах, сапогах со сбитыми носками и в шапке крупной вязки с меховым помпоном.
– Обойдемся без долгого дружеского поцелуя, лады? – Хлопнув дверцей шестнадцатифутового минивэна, Ломбардо принялся натягивать зеленое пончо. Шапка и пончо были новыми, видимо, куплены по дороге на Верхний полуостров из мест, где снега нет. Должно быть, катил всю ночь. – Худышка, ты только полюбуйся! Я сказал Барсуку: «Мне срочно нужен транспорт». И вот что из этого вышло.
Он грохнул кулаком по короткому капоту.
Говард задумчиво кивнул.
– А теперь представь: «Шевроле Лумина» 99-го года, пропахшее сигаретным дымом, на переднем пассажирском – большое старое пятно крови.
– Ну ладно, – проговорил Ломбардо с легкой насмешкой, – признаю, я еще легко отделался. Двигатель работает как часы, печка греет отлично, в салоне места хоть отбавляй… Да и Барсучок тщательно следует инструкциям, точно профессиональная работница кол-центра.
– Правда, он не такой непринужденный.
– Что да, то да. По сравнению с ним граф Орлок из «Носферату, симфония ужаса» – сама непосредственность. Между прочим, Вуд плакался, что ты не звонишь.
– В самом деле?
– Черт возьми, да! Все уши мне прожужжал: Говард то, Говард се… Знаешь, ты ведь ему как сын, которого у него никогда не было. – В голосе Ломбардо проклюнулись доверительные нотки, которые совершенно не заслуживали доверия. Он поднял руку, словно на ней была кукла-перчатка Бибабо, и плаксивым голоском протянул: – Старость сделала Тедди Вуда сентиментальным.
– Он еще не стар.
Воображаемая кукла-перчатка медленно повернулась, плаксивый голосок стал свирепым рычанием:
– Еще не стар? Твою мать, ему пятьдесят семь! – Опустив руку, Ломбардо тихонько посмеялся. – Холт, Теодор жил в доисторические времена, когда мужчины заправляли футболки в джинсы.
– Он состарился как хорошее вино.
– Состариться как хорошее вино – вежливый способ сказать, что ты выглядишь как кусок дерьма. Иными словами, когда вино становится уксусом.
– Вуд – плохая тема для шуток.
Тот выкатил глаза и невинно захлопал отсутствующими ресницами.
– А кто шутил?
Говард смотрел на Ломбардо, начал улыбаться, потом откинул голову и расхохотался.
– Черт, слышал бы он это!
– В любом случае рыжий хотя бы сохранил свои волосы и, распустив их, все еще мог бы остановить Кристофера Ли, то есть мумию [10]. Чего, очевидно, не скажешь обо мне. И он всегда был таким злобным сучонком, поэтому мы и любим его.
– Ты ужасный человек, – выдавил Говард, глядя на владельца зеленого пончо сияющими глазами, – потому что заставил меня смеяться.
Два быстрых шага – и Ломбардо с неожиданно ожесточившимся лицом навис
