— Маленькая моя, ну не сердись на нее, — умоляюще протянул Артур, вставая. — Она у нас еще такая глупышка…
Катя уже стояла у входа в комнату. На последних словах мужа она обернулась и сказала то, что два месяца назад не позволила бы себе даже подумать, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух:
— Она не глупышка, а истеричная дура. Эгоистичная и злая.
— Котенок, ну что ты говоришь! Просто сестра сожалеет, что ничем не может помочь тебе!
— Конечно. И от сожаления и стыда говорит мне гадости и пытается рыться в моих карманах. Не смеши меня!
В глазах Артура что-то мелькнуло, и это «что-то» Кате не понравилось. Он небрежно подошел к ней, грациозный, как дикое животное, и, наклонившись, прижался губами к ее губам. Катя попыталась отдернуть голову, но муж держал ее затылок сильной ладонью, так что она даже не могла пошевелиться, и насильно целовал, раздвигая языком сомкнутые губы.
— Пусти меня!
Она оттолкнула Артура, еле сдержавшись, чтобы не ударить по лицу.
— Ты что? Мужа целовать не хочешь?
Артур улыбался, но улыбка его была неприятной.
— Сейчас — не хочу.
Катя зашла в комнату, прижала ладони к пылающим щекам. «Господи, что со мной происходит? Он только что был мне противен!»
Катя выглянула в прихожую и увидела, как закрывается за Артуром дверь, ведущая в гостиную. К голосам Седы и свекрови прибавился и его негромкий баритон. Она мысленно поблагодарила бога, потому что меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы они, как обычно, утрясали возникшие проблемы в постели. Артуру нравилось после ссоры подчинять жену себе, словно он брал реванш за ее неповиновение. Обычно Катя подыгрывала ему, но после его сегодняшнего поцелуя ей казалось, что попробуй Артур прикоснуться к ней — и она его ударит всерьез.
Ее разрывали на две части чувство вины перед мужем, которому она была обязана здоровьем, и неожиданное непреодолимое отвращение к нему. Катя вызвала в памяти то время, когда им было хорошо вместе, когда она засыпала, прижимаясь к нему и чувствуя себя защищенной. Но воспоминания не помогли. «То время прошло, — сказал взрослый усталый голос. — Учись строить отношения по-новому».
Она заснула и не слышала, как дверь приоткрылась и человек, бесшумно зашедший в комнату, ловко обшарил карманы ее брюк и рубашки.
Утром, заходя в офис, она столкнулась в дверях с Шаньским. Тот посмотрел на нее невидящим взглядом, проговорил «прошу прощения, Сонечка» и поплелся к своему кабинету. Катя недоуменно посмотрела ему вслед, покачала головой. «Сонечка. Ну надо же. Что с ним случилось?»
Юрий Альбертович, зайдя к себе, упал на стул и обхватил голову руками.
— Что же делать, что же делать? — скороговоркой пробормотал он. — Нельзя же бездействовать!
Если бы Шаньскому год назад кто-то сказал, что он будет страдать из-за родного ребенка, Юрий Альбертович не поверил бы. Детей у него было несколько — Шаньский считал, что четверо, — но особого участия в их судьбе не принимал. Рождены они были разными женщинами и по разным причинам: одна хотела таким способом удержать красивого мужика, другую поджимал возраст, и она радовалась, найдя подходящего биологического отца, третья залетела по глупости и побоялась делать аборт… Совесть Юрия Альбертовича была совершенно спокойна: каждую подругу он честно предупреждал, что отцом себя не видит и никогда им не будет. Все, на что был готов Шаньский, — это помогать деньгами. И то в разумных пределах. В конце концов, дамы сами знали, на что шли. Он предупреждал!
Юрий Альбертович терпеть не мог жизнь с обязательствами. Он любил, чтобы его окружали заботой. А сам заботиться о других был не готов.
Три девочки и мальчик подрастали в разных районах города, и иногда Шаньский даже заезжал в гости, если мать ребенка просила его. Он считал, что делает одолжение, поскольку ему не доставляло удовольствия возиться с маленькими детьми или, что еще хуже, с подросшими. Они были некрасивыми, как гадкие утята. Они оскорбляли его эстетическое чувство.
Старшего, мальчика, Шаньский видел последний раз пять лет назад. Тогда это был невыразительный одиннадцатилетний ребенок, худой, неразговорчивый, с костлявыми локтями и коленками (единственное, что нравилось Юрию Альбертовичу в собственном отпрыске, — это прямой тонкий нос). С тех пор мать Никиты вышла замуж, и без того редкие поездки к ней Шаньского сошли на нет.
Он встретил их случайно два месяца назад, прогуливаясь по арбатским улочкам. Бывшую любовницу он вспомнил сразу — она почти не изменилась за прошедшее время, разве что завела второй подбородок и слегка «поплыла» фигурой. А вот мальчика рядом с ней — тонкого, белокожего, красивого редкой, почти аристократической красотой — он не узнал. И только поравнявшись с ними и поймав взгляд его темных глаз, понял, что видит своего сына.
Юрий Альбертович был сражен. Гадкий утенок превратился в такого лебедя, что при взгляде на него у Шаньского замерло сердце. Никита был похож на него как две капли воды, и это сходство ласкало и грело душу отца. Юрий Альбертович видел свое отражение — молодое, только начинающее жить — и был счастлив, сам не понимая отчего.
— Сонечка! — вскричал он с искренней радостью. — Никита! Вот это да! Надо же, какими судьбами?
Он шумно веселился, очаровывал их, заставляя забыть про то, что пять лет не видел обоих — ни бывшую подругу, ни родного сына. В конце концов привел в кафе, где они и просидели два часа. За это время Юрий Альбертович узнал, что Соня развелась, и возликовал: «Значит, Никита — только мой!»
Совершенно незнакомые ему отцовские чувства дали себя знать, как будто природа решила подшутить над Шаньским, презрительно называвшим детей «мое потомство». Никита улыбался его шуткам, смеялся, когда смеялась мать, и даже сам рассказал пару историй из своей жизни. Юрий Альбертович любовался им — его нежным розоватым румянцем на щеках, гордой посадкой головы, безупречно очерченной линией губ.
Следующий месяц он виделся с сыном раз в неделю. Расспрашивал Никиту о жизни, радовался его успехам, переживал за неудачи. Его самолюбие приятно щекотала мысль, что у такого красивого мальчика должно быть много подружек. А значит, его красота передастся по наследству.
В порыве отцовских чувств Юрий Альбертович разыскал остальных детей, но они разочаровали его. Девчонки, обычные девчонки. Ни одна не унаследовала его красоты. Поэтому они больше не интересовали Юрия Альбертовича.
Звонок от Сони раздался вечером, накануне дня, когда они с Никитой договорились вместе пообедать.
— Юра, — сказала она задыхающимся голосом. — Господи, Юрочка, несчастье!
В больницу Шаньский примчался спустя сорок минут.
Все оказалось далеко не так страшно, как он подумал, слушая рыдания матери Никиты. Парень ехал на скейтборде, на повороте вылетел под машину, и водитель не успел вовремя затормозить. Юрий Альбертович внимательно слушал, как врач перечисляет, что предстоит лечить у Никиты.
— Повезло ему, крепкий парень, — сказал он под конец. — Переломы — это не так серьезно, срастется. Вот с лицом хуже. Не хочу вас обманывать…
Увидев лицо сына, Шаньский побелел и схватился за сердце. Ему стало понятно, почему пожилой врач не захотел их обманывать. Не смог бы, при всем желании.
— Нужны операции, — всхлипнула Соня за его спиной. — Много операций. Боже мой, Юрочка, что же мы будем делать?
Она уткнулась в его плечо и разрыдалась. Шаньский механически погладил ее по плечу, хотя на самом деле он ничего не чувствовал по отношению к бывшей любовнице. В мыслях его было только одно — прекрасное лицо его сына изуродовано!
— Этого не может быть… Он слишком красив, чтобы такое могло с ним случиться!
Он не заметил, что заговорил вслух.
— Юрочка, это могло с любым случиться.
Шаньский покачал головой. Нет. Только не с его сыном, так похожим на него! Какая-то нелепая ошибка…
— Я все исправлю, — хрипло пообещал он не женщине, стоящей рядом, а самому себе.
— Но, Юрочка, я разговаривала с хирургом… Ты не представляешь, сколько денег потребуется на восстановление! И сколько времени!
— Время у него есть. А деньги… деньги мы найдем.
В дверь постучали. Шаньский вздрогнул и убрал фотографию Никиты, на которой его сын улыбался белозубой улыбкой. В комнату заглянула Катя.
— Юрий Альбертович, распишитесь, пожалуйста.
Шаньский сидел молча, не сводя с нее странного, напряженного взгляда.
«Красивая мордашка. Конечно, не сравнить с Никитой, но тем не менее. Глаза, как у оленя, овал лица красивый, и губы чувственные. Почему она стоит передо мной, а Никита лежит в больнице?! Почему не наоборот?!»
— Юрий Альбертович!
— Что вам? — с внезапной злостью спросил он. — Что вам от меня нужно?
Катя посмотрела на него расширенными глазами. Шаньский, вежливый Шаньский повысил на нее голос!
