— Он… того?.. — Жена не решилась произнести вслух это слово.
Он обернулся и посмотрел на нее.
— Наверное… — ответил он, садясь на шаткий кухонный стул, тяжело заскрипевший под его тяжестью.
Он сделал глоток пива. Оно показалось ему выдохшимся. Те хотели оставить потерявшего сознание Сарториуса с тряпкой во рту, чтобы он медленно задохнулся, но он, уходя, незаметно вытащил кляп.
— Во всяком случае, мы его хорошо проучили…
Его жена подняла брови и отвернулась.
— «Проучили»!.. Молодцы! — произнесла она с презрением.
Он вспомнил, как Тобиас смотрел на них, вспомнил страх смерти в его глазах. Только после того, как они завязали ему глаза, он тоже смог участвовать в избиении. И всю злость на себя за свою мягкотелость вложил в удары и пинки. Теперь ему было стыдно за это. Нет, зря они это сделали! Зря!
— Трусы несчастные! — прибавила жена.
Он с трудом подавил вспышку гнева. Чего она от него хотела? Чтобы он убил человека? Соседа? Им здесь сейчас только легавых недоставало, чтобы они рыскали по всей деревне, вынюхивали и выспрашивали! Здесь и так хватало тайн, которые лучше было бы похоронить навсегда…
* * *
Хартмут Сарториус проснулся около полуночи. Телевизор все еще работал, шел какой-то зверский, кровавый триллер: обезумевшие от ужаса тинейджеры с визгом разбегались от маньяка в маске, который отправлял их одного за другим на тот свет с помощью топора и бензопилы. Сарториус нащупал пульт дистанционного управления и выключил телевизор. Потом тяжело поднялся, превозмогая боль в коленях. На кухне горел свет, накрытая крышкой сковорода со шницелем и жареным картофелем стояла на плите нетронутой. Часы на стене показывали четверть первого. Куртки Тобиаса на вешалке не было, но ключи от машины лежали на полочке перед зеркалом в прихожей, значит, он не уехал. Парень явно перегибает палку в своем хозяйственном рвении. Вбил себе в голову, что, кровь из носа, должен на следующей неделе представить маклеру усадьбу в идеальном состоянии. Сам он, хотя и во всем соглашался с сыном, знал, что насчет маклера он обязан сначала поговорить с Клаудиусом. Тот как-никак был единственным, полновластным хозяином всего их недвижимого имущества.
Хартмут Сарториус сходил по малой нужде в уборную, потом выкурил за кухонным столом сигарету. Было уже без двадцати час. Тяжело вдохнув, он встал, пошел в прихожую, надел старую вязаную кофту, потом открыл дверь и шагнул в темную, дождливую и ветреную ночь. К его удивлению, прожектор на углу дома не включился при его появлении, хотя Тобиас всего три дня назад установил датчик движения. Он пересек двор и увидел, что в сарае и в хлеву тоже было темно. Но машина и трактор стояли на месте. Может, Тобиас пошел к друзьям. Он нажал на кнопку выключателя в коровнике, но свет не загорелся. Выключатель щелкал, но света не было. У Сарториуса стало тревожно на душе. Не случилось ли чего-нибудь с Тобиасом, пока он безмятежно спал в доме перед телевизором?
Он отправился в кухню, где находился блок предохранителей. Кнопки трех предохранителей торчали наружу. Он утопил их, и в ту же секунду ярко вспыхнули прожектора над дверью хлева и над воротами сарая. Он опять пересек двор, чертыхнулся, угодив в лужу ногой, обутой в войлочный шлепанец.
— Тобиас!
Он остановился, прислушался. Ни звука. Хлев был пуст, никаких следов сына он там не обнаружил. Он пошел дальше. Ветер трепал его волосы, пронизывал насквозь. Вязаная кофта не спасала от холода. Буря разорвала густую завесу облаков; обрывки туч неслись мимо месяца. В бледном лунном свете три огромных мусорных контейнера, стоявшие в дальнем конце двора, казались вражескими танками. Его чувство тревоги усилилось, когда он увидел, что одна створка ворот сарая со скрипом раскачивается на ветру. Он попытался удержать ее, но она, словно живая, рвалась из рук. Он изо всех сил потянул ее за собой и закрыл. Прожектор над воротами погас, но он мог ориентироваться на своем участке даже с закрытыми глазами и мгновенно нащупал выключатель.
— Тобиас!
Неоновые лампы загудели и вспыхнули. В глаза ему ударили красные буквы на стене: ЧТО ПОСЕИШ, ТО И ПОЖНЕШ! Сначала ему бросились в глаза орфографические ошибки, и только потом он увидел скорчившееся на земле тело. Его охватил такой ужас, что он затрясся. Нетвердыми шагами он прошел к противоположной стене, опустился на колени и похолодел от представившегося ему зрелища. На глаза у него навернулись слезы. Тобиас был связан по рукам и ногам, веревка была затянута так туго, что глубоко врезалась ему в шею. Глаза были завязаны, на лице и голом туловище пестрели многочисленные следы жестокой расправы. По-видимому, это произошло несколько часов назад, потому что кровь уже успела засохнуть.
— Боже мой, боже мой, Тоби!..
Он принялся дрожащими пальцами развязывать узлы. На спине Тобиаса было написано красной аэрозольной краской: УБИЙЦА! Он коснулся рукой плеча сына, и у него перехватило дыхание от страха: кожа Тобиаса была ледяной.
Суббота, 15 ноября 2008 года
Грегор Лаутербах беспокойно ходил взад-вперед по гостиной. Он выпил уже три стакана виски, но успокаивающее действие алкоголя на этот раз не наступило. Целый день он успешно вытеснял из сознания угрожающее содержание анонимного письма, но стоило ему переступить порог собственного дома, как страх вновь навалился на него. Даниэла уже лежала в постели, он не хотел ее беспокоить. Ему пришла в голову мысль позвонить любовнице и встретиться с ней — просто чтобы отвлечься от мрачных раздумий. Но после минутного колебания он отказался от этого намерения. Придется ему на сей раз обойтись без посторонней помощи. Он принял снотворное и лег в постель. Но около часа ночи его вырвал из сна телефонный звонок. Звонки в такое время не сулили ничего хорошего. Дрожа всем телом и обливаясь потом, он лежал в своей кровати и ждал. Даниэла ответила на звонок из своей комнаты. Через несколько минут она тихо, чтобы не разбудить его, прошла по коридору. Дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, он встал и спустился вниз. Его жене случалось время от времени принимать экстренные ночные вызовы пациентов. Он не держал в голове графиков ее дежурств.
Тем временем было уже начало четвертого, и он находился на грани нервного срыва. Кто же мог прислать ему это письмо? Кто знал о нем и Белоснежке и о потерянной связке ключей? Боже, на кону стояла его карьера, его репутация, вся его жизнь! Если это или другое такое же письмо попадет не в те руки, ему конец. Пресса только и ждет громкого скандала! Он вытер влажные от пота руки о махровый халат, налил себе еще виски, на этот раз тройную порцию, и сел на диван. Свет горел только в прихожей, в гостиной было темно. Даниэле он не мог рассказать о письме. Ему и тогда следовало утаить от нее свои похождения. Это ведь она семнадцать лет назад построила и оплатила этот дом. На свое скудное чиновничье жалованье он никогда бы не смог позволить себе такую виллу. Ей доставило особое удовольствие взять его, жалкого школьного учителя, под свое крыло и ввести в солидные общественные и политические круги. Даниэла была хорошим врачом, и у нее было много богатых и влиятельных частных клиентов, которые распознали в ее муже талантливого политика и оказали ему свое покровительство. Грегор Лаутербах был всем обязан своей жене, это он хорошо прочувствовал тогда, после той истории, увидев реальную угрозу лишиться ее благосклонности и поддержки. Он долго не мог поверить своему счастью, когда она его все же простила. В свои пятьдесят восемь лет она выглядела потрясающе, и это было источником его постоянной тревоги. Хотя они с тех пор ни разу не спали вместе, он любил Даниэлу всем сердцем. Все остальные женщины, проходившие, а точнее, пробегавшие через его жизнь и постель, были ничего не значащими, чисто физическими явлениями. Он не хотел потерять Даниэлу. Нет, ему нельзя было ее потерять! Ни при каких обстоятельствах. Она слишком много знала о нем, она знала его слабости, его комплексы, его страх перед собственной несостоятельностью, который ему постепенно удалось обуздать.
Услышав звук открываемого замка, Лаутербах вздрогнул. Он встал и прошлепал в прихожую.
— Ты не спишь? — удивилась Даниэла.
Она, как всегда, была спокойна и невозмутима, и он вдруг почувствовал себя, как моряк посреди бушующего моря, увидевший вдали спасительный свет маяка.
Она пристально посмотрела на него и принюхалась.
— Ты пил?.. Что-нибудь случилось?
Как хорошо она его знала! Ему еще никогда не удавалось ввести ее в заблуждение. Он сел на нижнюю ступеньку лестницы.
— Я никак не могу уснуть, — сказал он, но не стал ни объяснять, ни выдумывать причин своей бессонницы. Он вдруг почувствовал острую, непреодолимую потребность в ее материнской любви, в ее объятиях, в ее утешении.
